Кого выбирает жизнь?

Александр Иванович Вовк, 2018

Налаженная жизнь интересного, умного и творческого профессора внезапно рухнула. Борясь с тяжелым инфарктом нежно любимой жены, без которой ему не жить, он и сам с инсультом угодил в реанимацию. Уже находясь «там», по мнению врачей, он все-таки воскрес, но, придя в себя, осознал весь ужас семейной драмы. Явилось горькое отчаяние. В реанимации месяц не держалось давление. Только с дозатором. Иначе – сразу в ноль. Медики сложили руки. От прежней жизни остались лишь воспоминания и размышления, разъедающие душу. Днём и ночью. «И вот так, экспонатом, теперь до конца? – не мог не понять он. – Нужно что-то решать…»

16

В палате свободного времени, необходимого для самых неопределенных моих размышлений, оказалось столько, что раньше я и мечтать не мог о подобной возможности. И потому использовал ее на полную катушку, вспоминая и анализируя, что угодно, отгоняя от себя лишь самые жуткие мысли о случившемся с тобой.

Я был уверен, что мои мозги в любом случае должны работать, делая это напряженно и непрерывно. Работать в любом направлении, им самим угодном и задаваемом. Пусть что-то вспоминают, как-то упорядочивают, домысливают, прорабатывают, выстраивают или аргументируют, будто готовятся к публичному выступлению. Всё это и есть работа для мозга, а она обеспечивает ему жизнь. Стало быть, заодно и мне! А я, по большому счету, далеко отсюда пока не собираюсь.

Но моя спокойная и «вдумчивая» жизнь внезапно изменилась — среди ночи появился сосед, доставленный сюда после основательной работы над ним хирургов. Первые сутки после операции он жутко храпел, и не только во сне, иногда тяжело стонал и часто вскрикивал, при этом обязательно задыхаясь и откашливаясь. Присутствовать при этом было жутковато.

Вокруг соседа часто и подолгу сновали озабоченные хирурги, и наши врачи из отделения, и медсестры. Иногда всё это меня сильно отвлекало от собственных мыслей, тогда я слегка злился на него, в общем-то, совершенно невиновного. Но иной раз, признаю, его стоны меня даже радовали, поскольку напоминали, как совсем недавно и я пребывал между небом и землей в столь же беспомощном и незавидном состоянии, но сегодня-то, слава нашей тщедушной медицине, стал активно выкарабкиваться! Это прогресс! Как ему не порадоваться? Возможно, и медицину я ругал напрасно… В ней до сих пор можно встретить самоотверженных людей.

Спустя день сосед ожил и несколько окреп. Я замечал, как временами он заинтересованно вертел головой, изучая палату. Обнаружил он и меня, не желавшего вступать в диалоги, поскольку я хорошо понимал, что он, вполне возможно, еще не совсем верит своим глазам, не сознает, что ему действительно суждено вернуться в жизнь. На это осознание требуется немало времени, вот я и не мешал ему полностью освоиться.

Но я его нисколько не интересовал. Он даже заговорил первый раз не со мной. Когда около него стала колдовать наша молоденькая медсестра, я впервые услышал от него нечто внятное:

— Девушка, вас зовут Таней?

— Это так! Но откуда вы знаете? — удивилась медсестра. — Я ведь с вами еще не дежурила!

— Известно откуда! Тот, кто побывал там, тот знает всё! — усмехнулся мой сосед. — А теперь, Танюша, признайтесь мне, как на духу, вы, в любовь с первого взгляда верите?

От нежданного поворота темы девушка рассмеялась:

— Я во всё хорошее верю!

— Я и это о вас знаю! А ещё, Танюша, не скрою, мне нравится, что вы, как и я, сразу поверили в нашу любовь! — спокойно и внушительно, не улыбнувшись своей шутке, произнес сосед. — Оба сердца одновременно не обманешь!

— Да, ну вас! Многие здесь, едва очнутся, заигрывать начинают. Это побочный результат действия анестезии. А стоит в другое отделение перевестись, так при встрече даже не здороваются! Вот такие у нас ухажеры галантные!

— У нас всё будет иначе! — заверил сосед. — Хотя здороваться с вами я тоже не стану! И знаете почему?

— Вы всё шутите! И почему же? — не скрыла своё любопытство Татьяна.

— Это просто! — тянул с ответом сосед. — Мы с вами никогда расставаться не будем! Значит, и здороваться нам не придется!

— Ну, всё! Пошутили, и будет! — почти серьезно ответила девушка.

А мне, напротив, стало интересно его слушать. «Умеет же мужик занимать себя при вынужденном безделье, толкающем меня лишь на тяжелые воспоминания! — молча восхитился я. — Неужели на этом он угомонится?»

— Ладно, Танюша! — продолжил сосед. — Будь, по-вашему! Но непременно сообщите мне, когда освободитесь от самых важных своих дел. Тогда я расскажу вам, что видел на том свете при последнем его посещении. Это же вам, я знаю, интересно? Договорились?

— Вы так говорите, будто часто там бывали! — не выдержала своего же бойкота засмеявшаяся Татьяна.

— Честно говоря, я не очень-то и хотел туда, но приходилось бывать многократно! И, как ни странно, всякий раз проникал туда через какие-то незнакомые мне ворота! А вот возвращения оттуда совсем не помню! Ни одного! Хочу вспомнить, напрягаюсь, чтобы знать дорогу оттуда наперёд, а зацепиться памяти не за что! Вот я и думаю, что обратно я не сам выбирался, а от меня там вынужденно избавлялись! Потому и вылетал я оттуда как из ружья! Видимо, по их святому разумению, я для того света еще нужной святости не набрался!

Девушка опять засмеялась, и в этом смехе я уловил с ее стороны всё больший интерес к моему соседу:

— Ладно! Когда у меня появится время, вы мне обязательно расскажете! А теперь вам лучше поспать! Уж для этого, надеюсь, вашей святости хватит?

— Не сочтите за пошлость, но, смотря с кем спать! Вон, с соседом своим, который постоянно молчит, я буду спать запросто! Он мне не мешает! — включил он и меня в свою игру, на которую я опять не откликнулся, прикинувшись спящим.

Медсестра вышла, и сосед ещё минут десять лежал молча, а потом, наверное, не выдержал:

— Ты ведь Александр? — уточнил он. — Да?

— Собираетесь и меня разыграть? — усмехнулся я.

— Нет! Просто я слышал, как тебя называли. А я Иван! — представился он, не обращая внимания на мою усмешку. — Может, в морской бой сразимся? Ты не моряк, случаем?

— Можно! Листы у меня есть, правда, нелинованные, а вот ручка всего одна. Стало быть, не судьба!

— О судьбе не надо! Надоело с ней общие дела иметь! А карандашик я у Татьяны спрошу… — но не спросил, почему-то опять затих.

У меня тоже не возникло желания играть ни в морской бой, ни в слова, хотя чем же еще заниматься людям в нашем положении, располагаясь у противоположных стен, если они не хотят копаться в жизнях друг друга? Наконец, сосед посетовал:

— Трудная у нас ситуация! Обычно на работе мужики о женщинах говорят, а с женщинами — о работе! В таком случае всё сразу упорядочивается, как и положено, раз и навсегда, но у нас с тобой и ни то, и ни другое! Уж не о политике же балакать!

— Почему бы и нет? Если это интересно! — не согласился я.

— Спрашиваешь, почему? — с металлом в голосе выдохнул Иван. — Да потому, что в политике не говорить следует, а дело делать, нужное людям! А теперь разговоров много, а дел нет! Одни делишки и остались! Да и те все грязные, воровские или мошеннические!

— Слушай, Иван! — решил и я перейти с ним на «ты». — Откуда в твои годы столь мрачный опыт?

Он молчал столь долго, что мне подумалось, будто разговор наш окончен, не начавшись. Но в палату зашел Сергей Николаевич (еще один врач нашего отделения) и передал моему соседу письмо, предупредив, что подождет, на всякий случай…

Иван распечатал конверт, долго всматривался в бумагу, но потом признался:

— Сергей Николаевич! Прочитайте мне, ради бога, а то без очков всё расплывается… Не беспокойтесь, там секретов быть не может.

Врач взял листок, присел рядом на кровать и, стараясь говорить негромко, чтобы я не слышал содержания письма, прочитал его для Ивана вслух. Тот лежал неподвижно, уставившись в потолок. «Ваня! Не переживай за детей и меня. Как-то мы устроились. Мир не без добрых людей. Сначала выздоравливай, а уже потом станем решать наши проблемы. Я к тебе приходила, но пока не пустили. Врачи говорят, что скоро всё заживёт. Мы тебя ждем. Оксаночка и Петька очень скучают, часто о тебе спрашивают. Они у хороших людей. Оксаночка завтра уже в школу здесь пойдет. Целую тебя, братец! Поскорее выздоравливай!»

— Спасибо! — только и сказал Иван, взяв листок в свои руки и надолго замолчав.

Я тоже молчал, будучи нечаянно посвященным в не афишируемую чужую жизнь. Иван после ухода Сергея Николаевича заговорил со мной сам:

— Теперь-то ты всё понял? Видишь сам, ничего интересного! Обычная для современной Украины история. Я был шахтером в маленьком украинском городке (он опять надрывно закашлялся). Для нас, выросших там с рождения, других профессий вроде и не существовало. У женщин тоже вариантов немного. Ну, учительница или воспитательница в детском саду, возможно, продавщица, как моя супруга. Остальные профессии — редкость. Как-то в забое… В общем, глаза мне тогда засыпало, их потом промыли, но вижу с тех пор плохо. Инвалидность дали. Пока войны не было, нашей семье, в общем-то, хватало. Оксанке уже восемь лет, а Петьке четыре. Полгода назад жену на улице осколком задело… Не спасли. Моя сестра мне с детьми здорово помогала. У нее муж два года как пропал, в обороне воевал. Своих детей не успели… Такие вот дела! А потом и меня зацепило. Операцию у нас-то сделали, как смогли, только сложно всё оказалось. Стал я чуть позже загибаться, но опять же повезло: товарищи переправили меня через границу в Ростов. А дальше уже и не помню — почти всё время был без сознания. Теперь здесь (он опять сухо и тяжело, сдавив виски ладонями, закашлялся). Ни документов, ни друзей, ни жилья, ни работы, ни денег! В общем, погано, но очень всё интересно! Особенно интересно, как же дальше быть? Куда деваться, когда из больницы выпишут? Я же не с Марса свалился, чтобы не понимать, как мы тут и там, у себя на родине, всем нужны! Вот и надумал, если отсюда выберусь живым, придется мне сразу жениться. Не на Татьяне, конечно! Не мой вариант, но детишкам хорошая мать нужна, я же не справлюсь при таком стечении обстоятельств, а сестре и свою жизнь надо налаживать. Не старуха ведь она! Понимаю, конечно, сложно всё! Я в свои тридцать шесть совсем проблемным стал, да и не один я. Но кому-то и мы сгодимся… Руки-ноги имеются, а по-нашему это уже хорошо! Да и голова не совсем пустая… Как думаешь?

— Признаться, ошарашил ты меня! Война, ранения, эвакуация… Мы здесь, конечно, всё это и сами знаем! И про Украину, и про войну кровавую, и про Донбасс, и про молодежь вашу скачущую, кем-то умышленно подготавливаемую для гестаповских функций на нашей территории. Мы переживаем, но в наших головах всё как-то преобразуется, будто оно далёкое, будто не настоящее! Поговорили и забыли! Вроде всё это где-то есть, а вроде этого и нет. Так — некое наваждение. Мол, если сам не хочешь, так ничего и не будет! Свои заботы воспринимаются больнее… А вот так, чтобы с такой бедой вплотную… Но ты знай, Иван, чем смогу, тебе помогу! — решительно заявил я.

— За намерение — тебе спасибо, да только сам-то ты, когда на собственный ход встанешь? Выздоравливай сначала, Александр, а там и поглядим, что откуда и почём! Есть заботы, которые заранее лучше не планировать!