Роман на пять свиданий

Александр Витальевич Спахов, 2012

Эта книга – букет насыщенных изящным юмором коротких историй – от безудержно смешных до щемяще-грустных – о любви людей уже немолодых, о чувстве, хоть и не первом, но пронзительном, тревожном, будоражащем душу.

Поездка в город

Вите Горбушину здорово повезло. Все так считали.

Токарь Вова Орлов, сосед по подъезду, хлопнул его при всех по плечу и сказал:

— Подфартило Витьке! Стакан с него!

Старенькая мама всплакнула на радостях. И даже бывшая жена Светланка, когда заезжала за зимними вещами, фыркнула:

— Дуракам везет!

Витя был согласен. Не про дурака, конечно, а про то, что посетила его Удача. Да посудите сами: Витя на две недели летел за границу. И летел за чужой счет.

Получилось так, что Витиного непосредственного начальника Вячеслава Арнольдовича Куряпина застукали с любовницей. И сейчас непосредственный начальник имел крупные семейные неприятности и встревоженный вид. Над всем его отлаженным бытом и образом жизни нависла реальная угроза. Квартира, в которой он жил с семьей из трех человек, принадлежала теще. На должность, с которой он кормился, устроил его к своему приятелю тесть. Машина оформлена на жену, а дача в совместном пользовании. Серьезных накоплений нет. Разводиться нельзя никак — по миру пойдешь.

Он-то как раз и собрался этот мир посмотреть, но па вернувшись в гостиницу, без спешки и настороженности, вдумчиво полакомиться большим сочным телом экономистки. Сорвалось…

Все уже было оплачено, забронировано и подтверждено. И билеты, и гостиница, и прочее оформление. Сорвалось…

Теща некстати заявилась на дачу, застукала. Устро ила скандал, дура. Припомнила ему, Славику Куряпину, подкидышу голоштанному, лимитчику чумазому, все добро, которое они с тестем, неутомимым тружеником безопасности движения, ему понаделали. И квартиру, и должность, и дочь свою, камбалу лупоглазую, и продукты питания в дефицитные годы, и памперсы для дочки, внучки своей, и подарки новогодние двухкопеечные. Все-все припомнила теща, ничего не пропустила, словно по списку читала.

Теперь Вячеславу Арнольдовичу придется притихнуть, замереть, как партизан в засаде на обочине смоленского тракта. Месяца на два-три. Жена-то ладно, подуется и отойдет. Куда денется? В разведенки? А вот теща… Эта может не на шутку разъяриться и довести до развода, разрушить семью.

Теща — баба скверная, хабалка матерая, почетный ветеран базарных скандалов. Орет как дрищет, дрищет как пляшет! Раскроет пасть свою разноцветную, всю в мостах и руинах, словно Венеция после бомбежки, глаза выпучит — и затрубит Путиловским заводом перед утренней сменой. Трактором не сдвинешь. Одно теперь остается Вячеславу Арнольдовичу — перетерпеть.

И решает Куряпин в зарубежную поездку, чтоб билеты не пропадали, а койка не пустовала и завтраки оплаченные не тухли, вместо себя отправить дублера. Запустить, как говорится, на орбиту резервный экипаж. Ведь нетрудовые накопления ему никто возвращать не собирается. А денег жалко.

Выбор дублера и пал на Витю Горбушина, человека непорочного, в поступках несмелого и тихого. Болтать не будет, но в душе преданность затаит.

— Так, Горбушин, говори «спасибо». Летишь за границу. Пробудешь две недели. Гостиница забронирована.

Витю такое предложение аж всколыхнуло всего. Словно прохладный ветерок под рубашкой пробежал. И от этого он еще тише притих и вздохнуть глубоко неделю не смел.

Насторожился поначалу: как бы пассию начальникову не поручили: вгоняй, дескать, в нее с усердием, за завтраки, за билеты, за крышу над головой, за пансион отрабатывай. А Витя, надо прямо сказать, эту толстуху из планового не хотел даже в смелых мечтах. Необъятная она больно, рыхлая и густо пахучая. Не нравился ему такой план. Не одобрял он его.

Но пронесло. Опять не подвела Судьба — освободило руководство от половой повинности.

Вячеслав Арнольдович не знал просто, упустил за своими заботами, что полгода как ушла от Вити жена его Светлана. Совсем ушла, со сменой фамилии ушла. К кому-то побойчее ушла.

Расстроился было Куряпин — хотелось ему почему-то послать именно парочку: самца и самочку. Но делать нечего, пришлось Вите Горбушину собираться за рубеж одному.

Родне и приятелям по месту жительства сказал, что наградили его, самого младшего научного сотрудника, за усердный труд отпуском к морю. А сослуживцам — что наследство получил: мол, теткин дом в Моршанске с сеструхой двоюродной продали посмертно и деньги поделили.

— Повезло! — сказали все, и на работе, и по месту жительства.

Один только Витя знал, что денежки придется вернуть, отмыть, как сейчас принято говорить, и вернуть. Куряпин теперь Вите премию будет выписывать в квартал, когда тысячу, а когда и все три с половиной, а Витя — ему отдавать. Такой вот расклад. Целая морока.

Витя Горбушин давно и прочно был человеком маленьким. Не по параметрам своим и габаритам, а по размерам того места, которое он занимал в жизни других людей. Да и в своей собственной, Витиной жизни, если правде в глаза смотреть, он играл небольшую роль.

Витя быстро привык, что всю жизнь ему предстоит пробыть МНСом — мелким незаметным сотрудником, и тогда, когда станет он пожилым и покрытым сеткой морщинок, его по-прежнему все вокруг, даже совсем молодые специалисты, будут называть просто Витей. Он смирился, что масштаб его личности измеряется эпохами или вехами, громкими победами и судьбоносными решениями, как у некоторых, а невнятными, неказистыми величинами вроде вершков или наперстков. Ему было очевидно, что над ним всегда, как небо, будет начальство, и с этим уже ничего не поделать. Так и намерен был Витя скоротать — именно скоротать — свой век, незаметно и тихо, без потрясений и новостей, но…

Итак, Витя летел в заграницу. Снял с книжки все денежки, занял еще у матери и у брата Мити, сколько дать смогли, от себя отнимая, да и обменял их все на свободно конвертируемую валюту. Получилось ни много ни мало семьсот тридцать пять долларов.

В аэропорт Витя приехал один, без провожающих. Не маленький, разберется, что к чему, самостоятельно. Институт, чай, за плечами. Главное — не хранить все ценные вещи вместе. Паспорт в пиджак, билет в брюки, бумажник в сумку.

Опрятный, молодой, всего чуть за тридцать человек в очках собрался за рубеж. Что тут такого? Нормально. Когда-то надо начинать жить по-человечески, дышать полной грудью, ходить с высоко поднятой головой. Так, где тут у нас заграница? Ага, мне сюда…

С Леной Витя познакомился сразу, оторопев от собственной смелости.

Он заполнял таможенную декларацию, а у миловидной женщины с ярким рюкзачком за спиной не оказалось ручки, чтобы писать. Витя предложил ей свою шариковую, запасную. Потом она спросила про несопровождаемый багаж, который нужно отмечать в декларации, он заглянул — оказалось, они летят одним самолетом.

На борту сели рядом. Витя положил свою сумку и рюкзачок Лены в ящик над сиденьями. Они разговорились. Лена летела кататься на горных лыжах. Тоже на две недели. От города до высоких гор, оказывается, всего три часа езды на автобусе, но там уже снег и горные лыжники.

Когда разносили обед, Витя и Лена вместе выпили вина, терпкого, красного, со щемящим привкусом ранней осени и рябью неосознанных желаний. Земля была далеко внизу, под мягкими, чистыми, заботливыми облаками, по которым стремительно и незнакомо скользила тень Витиного самолета.

И сам Витя чувствовал себя совсем по-другому, этаким героем киноленты, опытным и неотразимым. И решил он тут заказать у стюардессы выпить еще, тем более, видел, что другим приносят и водку, и даже виски. Прямо на место, в кресло. Эх, заграница!.. Оказалось, что за это надо платить. Доллары! Вот это да! Действительно как в кино!

Надо значит надо. Виски, пожалуйста. «Белая лошадь»! Витя встал, открыл ящик, достал из сумки бумажник и расплатился зеленой бумажкой с президентом в центре. Знай наших! Бросил портмоне на столик перед собой.

Лена от виски не отказалась. Выпили. Тяжелый, колючий, с привкусом свинарника глоток, раздирая глотку, сорвавшимся лифтом рухнул внутрь Вити. На глазах выступили слезы. Витя закашлялся. Голова пошла кругом, дыхание перехватило. Лена слегка постучала ему по спине. Он с благодарностью повернулся в ее сторону. Она улыбалась, в ее улыбке с ямочками на щеках и морщинками у глаз Витя сквозь слезы разглядел доселе невиданное: радость улыбаться ему, Вите Горбушину. Сквозь уже высыхающие слезы Витя каллиграфически отчетливо увидел, что он понравился Лене. Никаких сомнений. Сейчас во все глаза Лена глядела на него с удовольствием и любопытством, надеждой и — просто чудо! — с желанием. О, что тут произошло с Витиной душой! На Витину увядшую, как забытая на солнце виноградинка, душу словно пролили из миниатюрной серебряной леечки с длинным плавным носиком влагу. И не обыкновенную хлорированную воду из-под крана, а окропили, если можно так выразиться, прохладным невесомым северным сиянием, доставленным с самого Северного полюса на упряжке оленей с ветвистыми серебряными же рогами. И Витина душа ожила! Она принялась излучать свет, заискрилась и как бы проросла. Неизвестно, как это выглядит, но ощущение было таково: словно побеги тонкого вьюна, словно усики молоденькой клубники показались на поверхности души и потянулись в сторону сердца. Витино сердце пришло в движение и забилось часто и горячо. Чувствуя, что влюбился, Витя выпил еще виски. Пока виски не кончился, Витя размышлял над вопросом: когда открыть Лене свою любовь. С последним глотком он решил, что сделать это нужно немедленно. А тут как раз и прилетели — все на выход. Витя встал, твердо помня, что ценные вещи должны храниться отдельно, и сунул бумажник обратно в багаж.

С Леной простились на улице. Витя уже начал говорить про любовь, но Лену ждал целый двухэтажный автобус с горнолыжниками, и он постеснялся, да тут к нему подошел человек с табличкой «Мr. Kouriapin, Отель ЭКСПО».

Как найти потом Лену, Витя спросить забыл.

В машине Витю развезло. В целом он еще соображал, но ни одного иностранного слова из тех, что усердно заучивал все дни до отъезда, вспомнить уже не мог. Только сидел и пялился в окошко, ничего не соображая.

Встретивший Витю в аэропорту и подвезший его мужчина в гостинице оформил все сам.

В номер Витю проводил гостиничный парнишка в круглой красной шапочке и коротком сюртучке. Витя хотел дать ему чаевые — он специально на этот случай имел один потрепанный доллар. Он начал было шарить в сумке, но вскоре забыл, чего хотел. Парнишка подождал пару минут, потом сунул в руку Вите магнитную карточку, служившую в этом отеле и ключом от номера, и включателем электричества, плотно зашторил окно тяжелой занавеской и, со словами «Тебе надо проспаться», удалился.

Витя провалился в сон.

Когда трехцветный режим светофоров перешел в ночной «желтый мигающий», а мусорщики чутко шевельнулись в постелях, предчувствуя подъем, в Витином мозгу кое-что стряслось. Его мозг, как сухое звонкое березовое полешко, размашисто, с оттягом и кряком, расколола мысль: «Почему я не нашел бумажника?»

Витя сел.

— Где я?

Электричкой пронеслась череда последних событий Витиной жизни. Куряпин, Вероника Павловна, теща, билет, аэродром, Лена, самолет, виски, Лена, Город, автомобиль, портье. Бумажник!!! Деньги!! Где они? Что с ними?

Кромешная тьма. Не видно ни зги. Тишина.

Витя пошевелил пальцами на руках. Пальцы на руках послушались. На ногах? Неизвестно… Мучительно хотелось пить. Воды! Пить! Но не только. Еще и помыть. Помыть кое-где…

По-видимому, пока Витя, разинув пасть, спал, кто-то приказал разбить у него во рту полевой, солдатский, на пять-семь очков сортир, слив в котором, всем известно, не предусмотрен, и запустил туда роту госпитализированных с подозрением на дизентерию новобранцев. Витя, как лопатой, пошарил шершавым языком… густо навалили, салаги. Пить! Воды!! Где вода? Ничего не видно. Почему?

Витя потрогал правый глаз. Глаз был открыт. Широко, в полный размер, только смотреть им не получалось. Второй глаз он отыскал не сразу. Попадалось ненужное: ноздря, ухо, даже коленка, колючая щека… Наконец нашелся и левый глаз, тоже, кстати, открытый.

— Ночь! — осенило Витю. — Ночь тут у них! Понятно.

Витя потрогал руками вокруг себя. Он сидел на койке, одетый, с ногами, в ботинках, в плаще и кепке. Хоть не голый… Витя расширил радиус обследования. Попались: стена, ворсистый пол, сумка на полу, на сумке подвяленная блевотина. До потолка Витя не дотянулся. Надо искать воду.

Из литературы он знал, что Север можно определить по расположению на стволах деревьев лишайника, дорогу домой укажет Путеводная звезда и Южный Крест, сезон дождей длится с мая по сентябрь, а воду поможет отыскать медная рамка или лоза. Есть даже специальные люди — лозоискатели…

— Эй! — несмело позвал Витя.

Ему ответила тишина. Никто из лозоискателей не откликнулся. Как быть? Дожидаться сезона дождей?.. Может, домой податься? Где там нужная звезда, которая укажет дорогу? Витя посмотрел вверх. Кромешная тьма. И тут он догадался!

— Идиот! Я же в гостинице, в здании, сквозь потолок звезд не видно. Надо в окно глядеть! Там все звезды. А как найти окно?

На этой мысли Витю вдруг начало мутить. Снизу, из живота, стали накатывать волны. Напористые и мутные. Тоже, видать, мечтали к звездам. Блевать второй раз на сумку Вите не хотелось. Нужно искать унитаз.

Унитазы всегда стоят в туалетах, а в туалеты немощные люди ходят, опять же, как известно из литературы и кинематографа, по стеночке.

— По стеночке! — обрадовался Витя. — Есть логика! Есть новое мышление! Где тут стеночка была?

И Витя подался в путь.

Стеночка была ровной, прохладной и все время справа. Идти вдоль нее Вите нравилось. Скоро, очень скоро он найдет воду. В унитазе. Много воды. И попить, и пасть помыть, и блевануть туда… Великая вещь — унитаз… Витя прибавил шагу и… Уткнулся в тряпку. А это что? Пальто на вешалке? Полотенце? Занавеска? Витя потянул, дернул… тряпка пришла в движение и… на Витю хлынул золотой свет. Портьера отъехала, освободив целую стену света, море света. Сквозь чистое стекло, толкаясь и напирая друг на дружку, в Витин номер ворвались огни. Желтые от степенных уличных фонарей, суетливые светофорные, удаляющиеся редкие габаритные, прямоугольные из окон полуночников и, конечно же, золотистый от большой, круглой, специально наклонившейся пониже Луны. Витя замер не веря, своему счастью: до двери в туалет всего два с половиной метра.

Воду он пил не из унитаза — сказалось высшее образование. Хотя разумнее, конечно же, именно из унитаза. Ноги дрожат, не держат. С коленей было бы куда удобней. Пил он из-под крана. Глоток выходил гулким, протяжным и с комками. Вода нашла дорогу к каждой клеточке, к каждой жилочке и закутку Витиного небольшого тела. Она побурлила вокруг зубов, с шипением всосалась в язык, поплескалась в желудке, прожурчала в тонком кишечнике и прополоскала мозги. Влажные мозги тут же посетила светлая мысль: а почему бы не включить свет? Витя нажал выключатель. Свет не загорелся. Что делать, Витя не знал и отложил эту проблему на потом, когда он прояснит ситуацию с бумажником.

Он поднял с пола свою сумку, старательно обходя блевотину, открыл и заглянул. Бумажника в ней не было. Вывалил всё на пол, порылся. Нет бумажника! Может быть, в плаще? В плаще не было. Тогда в пиджаке? Ни в одном кармане. В рубашке? Нет. В брюках? Пустота. Паспорт на месте. Обратный билет там, куда он его положил. Всякие там страховки-путевки пристегнуты еще мамою к подкладке пиджака. Бумажника нигде нет. Витя сел на пол.

Как быть? Сразу выброситься из окна? Немедленно утопиться одетым в кровавой ванне? Ведь пропал. Совсем как есть пропал. Витя заплакал. Сначала осторожно, тихонечко, скромно, почти бесшумно. Потом осмелел, прибавил подвывания и усилил всхлипы. Дело пошло бодрее, расторопнее. Витя попробовал причитать — получилось, ругнулся — вышло неплохо:

— Сука! Ленка! Сперла бумажник, сволочь! Падла, убью!

Последняя мысль показалась Вите привлекательной: убить лучше попутчицу Елену, а не себя, Витю Горбушина. Пожалуй, надо эту мысль запомнить на будущее. А сейчас, в настоящем, как быть? Как прожить без копейки? С голоду помирать? От жажды загнуться?

Тоска твердыми холодными пальцами сжала его сердце.

Тут Витя увидел пакетик, который его мама всетаки подсунула ему в багаж, хотя он настоятельно просил этого не делать. Витя его развернул — бутерброды. На кусках белой булки лежали ломти любительской колбаски. Подсохшие было Витины глазки опять увлажнились. Мамочка… нужно будет разделить эти три бутерброда на четырнадцать частей. Вот и четырнадцать обедов, сухим холодным пайком. Горячая слеза сползла по щеке.

Как бы сохранить питание? Витя сквозь слезы оглядел комнату и тут впервые (не пей виски в самолете!) он увидел холодильник, маленький такой, под столом стоял. Витя приблизился к нему, прижимая бутерброды, как братьев, к груди и открыл… А там — минералка, кока-кола, пиво двух сортов, орешки, шоколад, чипсы… е-мое… живем! И тут в глаза ему бросилась маленькая, аккуратненькая такая, миниатюрная, как японка, пятидесятиграммовая бутылочка — виски «Белая лошадь».

Витя побежал блевать.

Занималась заря…

Утро застало Витю унылым.

Звонить — пусть высылают деньги? Матери? Брату? У них денег нет. Куряпину? Что он подумает? Да и на какие средства звонить? Продать чего-нибудь?

Витя осмотрел вещи. Часы «Слава»? На Родине стоят как две кружки пива, а здесь что дадут?

Кому нужны Витины тренировочные брюки с вытянутыми коленями, облеванная сумка, клетчатая рубашка, носки, перочинный ножик?

Ботинки? Витя посмотрел на ботинки.

Новые, всего второй сезон пошел. Крепкие, прошиты двойной ниткой, подметка кожаная, шнурки без узлов… Эх, шнурки… Может, повеситься на них — и дело с концом…

Нет, неплохие все-таки ботиночки. В ГУМе брал. В таких ботиночках можно шагать и шагать еще. Отсюда до Москвы прошагают. А зачем до Москвы — до аэропорта только, километров пятнадцать-двадцать всего. Дойду!

Витя надел ботиночки и пошел завтракать, завтрак входил в стоимость. Есть ему с похмелья не хотелось. Но есть надо. Впрок. Да и припасти чего-нибудь на вечер было бы неплохо.

За завтраком в стиле «шведский стол» ему под пронизывающими взглядами официантов удалось выкрасть только один помидор, да и тот небольшой. Остальные продукты, которые он использовал как положено, через рот, а не через карман, Витя донес только до унитаза в своем номере. Вывернуло наизнанку. Пустым, в широком смысле этого слова, Витя собрался в Город.

А Город блаженствовал. Он сидел, развалившись на холмах, опустив натруженные, мозолистые, все в переплетении извилистых жилок стариковские ноги улиц в еще теплые, лечебные, с йодом и кальцием, соленые, взбитые шхунами и исчерченные яхтами прибрежные волны, шевелил пальцами и щурился на солнышко, как бы прося добавить горяченькой.

Солнце уважало старика и редко ему отказывало. Оно полировало его старую голову и прогревало морщины. Разумеется, когда ветер не нагонял туч.

Город презирал ветер. За беспечность. За то, что тот не признавал авторитетов. Похвально, когда ветер развевает флаги, и полезно, если надувает паруса, но юбки… юбки зачем задирать? Зачем поднимать пыль на мостовых и песок на пляжах? Это озорство, так же как и гонять обрывки вчерашних газет по бульварам и шелестеть без толку лохматыми пальмовыми ветвями на набережных и пристанях. Еще ветер любил хлопать ставнями и валить зонтики в кафе, что, согласитесь, не солидно… Но самое последнее дело — это нагонять тучи. Тучи с дождем. Зачем мне дождь? — думал Город. — В мои-то годы… Ревматизм, понимаете, радикулит, хондроз…

Но больше всего Городу докучали люди. От них чесалось в бороде и першило в горле. Они гомонили на площадях, не давая вздремнуть, пели в церквях и орали на стадионах. Ковыряли старика отбойными молотками и топтали парадами, затевали празднества и шествия, митинги и попойки, крестины и смотрины. Ох уж эти смотрины… В последнее время, лет сто как, появилась новая мода — съезжаться толпами со всего света. А спроси: зачем? Ответят — осматривать. Вот, поглядите на него — еще один прибыл, новенький, чтоб его… Витя Горбушин называется…

Витя боялся Города. Боялся его гнева, его насмешек и его равнодушия. Стеснялся своего безденежья, робости, неказистой внешности, одежды не по сезону и бытовой неискушенности.

Сейчас, стоя перед дверью, Витя не был уверен, что в Древний Город можно входить без стука. Он взялся за ручку, оглянулся — не посмеивается ли над ним портье, — потихонечку отворил и, втянув голову в плечи, вышел.

В Городе дурачилась суббота.

Дети от шести до двенадцати спешили в центр «Маремагнум» на карнавал. Со всего города слетались легкокрылые мотыльки и бесшабашные бабочки. Сходились мудреные звездочеты и прозрачные принцессы. Вышагивали полосатые пираты и франтоватые мушкетеры. Брели длиннохвостые коты в великоватых сапогах и микроскопические дюймовочки в фиолетовых шапочках. Балансировали на бордюрах рисковые трубочисты и пританцовывали нетерпеливые чиполлино. За ними еле поспевали их импозантные, внешне строгие, но очень добрые и чуткие внутри бездетные тети.

Витя Горбушин шагал по улице Риволи.

Дедушки спешащих на карнавал собирались на корриду. Они в качестве разминки грозно сдвигали густые брови, пробуя разместить на своих смуглых лицах «оценивающий взгляд тонкого знатока и ценителя боя быков». Но у них выходило не всегда. «Оценивающий взгляд» все время норовил сползти налево и прилипнуть к коленкам и задницам своих вертлявых невесток, спешащих к назначенному часу в парикмахерские.

Витя свернул на Пиккадилли.

Папы мотыльков расселись по кафе с футбольными газетками. Им сегодня предстоит делать ставки на игры в национальном чемпионате. А пока можно позволить себе пару кружек пивка или бокальчик «риохи» за удачу. Выпьют они с дядьками звездочетов и старшими братьями пиратов. Дело шло к полудню.

Витя одиноко шел сквозь бурлящую толпу на Вацловской площади в направлении к Карлову мосту через реку Тибр.

Заполнились ресторанчики на бульварах и набережных. Из магазинчиков и лавок высыпали назойливые зазывалы. Повсюду предлагались сувениры: ожерелья из пыльных кораллов, китайские брелки с Эйфелевой башней, настенные тарелки с бесстыжим Давидом Флорентийским, кружки с бракованной башней из города Пиза и открытки, открытки, открытки…

Витя ничего не брал. Он обходил лотки стороной и вежливо пропускал вперед степенно входящих в храм Святого Петра и Нотр-Дам де Пари микроскопических бабушек микроскопических дюймовочек в фиолетовых шапочках. Пробили к обедне.

Туристы выстроились в очереди в Лувр, галерею Уффицци, музей Прадо, Эрмитаж и Ватикан. Витя побрел дальше по улице Ракоци, свернул на Сансетбульвар, прошел по авеню Фош, постоял на Трокадеро и направился взглянуть на фонтан, где опытный стоматолог Самсон выискивает кариес в зубах здоровенного льва.

Зажглись огни на террасах и подфарники у такси. В «Опера Гарнье» заиграли увертюру, прогулочные пароходики причалили к пирсу у Цитадели. Молодые незамужние женщины стали громче смеяться незамысловатым шуткам моряков, сошедших на берег у мола Святого Бертрана. Старосты закрывали двери гулких церквей, поторапливая особо истовых богомольцев, а прекрасные девушки уже садились на задние сиденья перламутровых мотоциклов своих юношей, чтобы вместе, подставляя лицо влажному ветру, умчаться на край света.

Витя шел.

Когда солнце село за холм с садами Гуэль, стемнело. Карнавал давно закончился, мотыльки превратились в коконы, а Дюймовочки — в Спящих Красавиц. Коррида, как и все теперешние, в отличие от прошлых, прошла бездарно, за что влетело бабушкам мушкетеров. Невесток парикмахеры причесали отменно, но оценить пока было некому. Папаши в тотализатор сегодня выиграли. По чуть-чуть. Пора расплатиться за свое пиво и идти домой. Официант, счет! По дороге им встретились прекрасные девушки, которые как раз возвращались на мотоциклах с края света.

И Витя Горбушин пешком возвращался в гостиницу, чтобы съесть украденный за завтраком помидор с одной четырнадцатой маминого бутерброда и лечь спать.

Город Витя обошел весь.

Проснулся Витя здоровым и голодным. Похмелье кончилось. К завтраку он спускался, мечтая, как будет рассовывать по боковым карманам омлет, а сосиски одну к одной составит во внутренний карман, рядом с шариковой ручкой. Сыр, колбасу и ветчину, которые они тут тонюсенько нарезают, Витя положит между страниц взятой с собой книжки в мягком переплете. Положит перед собой, словно читает за завтраком, такая у него вредная привычка, нужно страничку перелистнуть, и он туда раз… колбаски краковской, еще страничка — сырок пошехонский. Там и салаты вчера были, компоты, пряники, тосты. Жаль, что брать можно только плоские продукты питания, — а вдруг к вечеру захочется чего-нибудь кругленького или длинного? Как выносить сардины в оливковом масле? В рыбе так много фосфора, а он необходим для мозговой деятельности. «Что-нибудь придумаем», — махнул рукой Витя и прибавил ходу.

Дверь в столовую оказалась заперта. Завтрак Витя проспал. Харчи со столов съели и рассовали по карманам другие туристы. На книжку, в которой он планировал выносить колбасу, упала слеза.

Витя вышел на улицу. Город жрал.

Пиццу с грибами, гамбургеры, макароны, пельмени, устрицы, котлеты, пирожки, орешки, картошку фри и курей гриль. Запивал все это пивом, кока-колой, калифорнийским красным и белым мускатом, чаем, текилой, молоком и апельсиновым соком. А еще он потягивал кофе. Густой, вкусный-превкусный, с седой, словно прокуренные усы старого рыбака, пенкой черный кофе.

Есть хотелось жестоко. В животе урчало так, что если бы не гомон толпы, на Витю бы оглядывались как на приближающийся гусеничный трактор.

Он попил водички из фонтана Треви. Идти было никуда. Все уже видел вчера. И решил он постоять. Но, чтобы не торчать истуканом в проходе, пристроился в конец очереди, ведущей на строительную площадку храма Святого Семейства. Желающих туда попасть было немало. Очередь на час.

Между тем к голоду добавилась еще одна мука — захотелось курить. Вчера с похмелья не тянуло, а сейчас…

Сигарет из Москвы Витя взял только пачку и метко ее облевал в первую ночь. Вы будете курить облеванные сигареты? Вот и Витя не стал. Выкинул еще вчера.

А сегодня, наверное, не выкинул бы. А вы?

Очередь подходила к кассе, и Витя уже подумывал, не пойти ли занять ее заново, как вдруг рядом прозвучала родная речь:

— Я такую очередь стоять не буду. Зачем мы тогда Перестройку делали? За что корячились? — говорил пузан в спортивном костюме и курил. Курил на всю округу. Витя не выдержал:

— Товарищ, вставайте ко мне, я вас пропущу.

— О, ништяк, братан! Клево! — Компания из четырех пузанов обоего пола пристроилась перед Витей.

— Давно стоишь?

— Час. Я сигареты в гостинице забыл… — начал Витя.

— А чё не купишь?

— Мелочи нет, — покраснел Витя.

— Кури, чего уж там… — протянул ему пачку «Дуката» пузан-перестройщик: — Бери две.

Витя взял две и пошел в конец очереди.

За час с небольшим он, таким образом, ставя туристов в очередь, скопил семь сигарет и две жевательные резинки. Резинок он не просил, угощали сами.

Дело Витя поставил так: занимал несколько очередей и отходил курить к лотку с буклетами и путеводителями, листал, якобы выбирая. Попадались и на русском языке. Витя углубился в чтение. Короче, к вечеру Витя знал все, что нужно знать рядовому туристу. Когда кем построено и нарисовано, как добираться, где что и почем есть и пить, где делать покупки и куда звонить. Хотел все это Витя рассказать очередным соотечественникам, но очередь рассосалась. Храм закрыли. Витя пошел домой есть вторую четырнадцатую бутерброда. Ночью ему снились даты.

На завтрак Витя явился первый. Повара еще спали. Не беда — в холле тоже есть лоток с буклетами. Темой углубленного исследования стал Версаль.

Наконец открыли столовую. Витя оказался ее единственным пока посетителем. Шведский стол ломился от продуктов питания. Бери и ешь.

По опыту зная, что тарелки начнут пустеть через час, в самый наплыв посетителей, резчик колбасы отправился потискать горничную третьего этажа, жарщик яишен, известный лентяй, задремал, пекарь включил спортивные новости, а кондитер пошел побольшому. Просчитались! Ошибка вышла в расчете! Наплыв им Витя обеспечил сам, один. Жрал и прятал! Прятал и жрал! Омлет, салат — по карманам. Сыр, ветчину — в книжку. Йогурт, масло, мед, джем за пазуху, хлеб за пояс, маслины в носки. Огурцы, сосиски — в рукава, виноград — в кепку, рыбу — в трусы… Брал всё! Плоское, круглое, продолговатое, угловатое, кустистое, ворсистое… Не до церемоний. Пора, конец, отходим… И, пока повара раскачивались, Витя побежал, опасаясь погони, дожевывая на ходу, к себе в номер — прятать добычу. Он понимал, что допускает стратегическую, роковую ошибку, что завтра за ним будут зорко, с пристрастием следить, но поделать с собой ничего не смог. За спиной оставался не шведский стол, а пустыня Сахара. Без оазисов…

Рассортировав по укромным местам провиант, Витя отправился добывать сигареты.

Очереди в музеи уже выстроились.

Управившись за час с дневной нормой сигарет и ознакомившись по путеводителю с особенностями местной кухни, Витя не стал занимать очередь, а остался с поставленными к себе в очередь туристами из Арзамаса. И принялся щедро делиться с ними накопленными знаниями. Как положено, он доложил даты и размеры, годы правления и гонения, изложил этапы становления и основные направления, обрисовал, как водится, перспективы и высказал сомнения. Только он хотел приступить к количеству ступеней и колонн, как вдруг почувствовал позыв.

Позыв сокрушительной силы. Захваченные врасплох за завтраком харчи разобрались, что к чему, и устро или свару. Особенно сильно конфликтовали между собой соленые огурчики-корнишоны и смородиновый йогурт.

Витя впал в уныние, перетекающее в панику. Справа от него лежала равнина Дворцовой площади, слева текли воды Темзы, за спиной стояли стены Колизея, а впереди рос величественный Храм Святого Семейства. Ни одного укромного местечка. Нет, удобства были. Сколько хочешь. Но за деньги. Акт опустошения стоил, как Витя вычитал в туристическом справочнике, пять сольдо. Именно за столько Буратино продал свой букварь. У Вити букваря не было. Напирало, однако, уже из всех щелей. Бежать в гостиницу? Абсурд! Гостиница располагалась аж за Монмартром, в самом центре Сохо. Не добежишь. Продолжая гнать познавательный текст из путеводителей, Витя принялся пританцовывать, а в самых созвучных его состоянию местах истории, таких, как бомбежка Дрездена и открытие Миклухо-Маклаем Ниагарского водопада, он даже извивался.

Он торопливо шагал вместе со старой гвардией маршала Мюрата, настороженно замирал, как египетский сфинкс, скакал по-половецки и танцевал в стиле кочевых племен Руанды.

Зрителям Витино выступление понравилось. Их собралось уже немало и подходили еще. И, когда он делал вдох, чтобы перейти от дворца императора Диоклетиана, что в Далмации, к горячему Делийскому столбу, одна полная женщина из Ростова-на-Дону перебила его вопросом:

— Молодой человек, сколько вы возьмете за экскурсию по местам боевой казачьей славы с делегации из пятидесяти человек?

— Пять сольдо! Но деньги вперед! — прокричал Витя и, схватив сольдо на лету, побежал в туалет Колизея, холодея от мысли: а вдруг этот теперешний позыв — всего лишь осторожный авангард подступающей могучей серии?

Обошлось…

Витя стал пользоваться спросом. За ростовскими казачками, за символическую, согласитесь, плату познавшими всю многовековую, богатейшую, с отступлениями и ремарками историю казачества, последовали эвенкийские оленеводы, которые хотели подтверждения смелой гипотезы о том, что войска Ганнибала по Месопотамии передвигались не только на боевых слонах, но и на боевых оленях. Такие научные подтверждения оленеводы от Вити, разумеется, получили, и всего-то за четырнадцать дукатов. Но это не всё! За триста лир Витя доказал, что слова любимой песни Кола Бельды с припевом «А олени лучше…» — это, вне всякого сомнения, авторизованный перевод (имеются неоспоримые документы в библиотеке ЦРУ, которые будут рассекречены со дня на день) боевого марша улан Александра Македонского, выполненный Данте Алигьери специально для эвенков. Эвенки остались довольны и, подарив Вите бутылочку мутного пантокрина, добавили, что теперь всё расскажут якутам — пусть те попляшут. Под бубен… Про якутский бубен Витя тоже много чего знал, но пока промолчал.

Так прошел еще один день.

Утром в столовой Витю уже ждали. Вся вахта в полном составе. Четыре повара и три официанта. Обложили капитально. Глаз с него не спускали. Жаждали момента, когда Витя сунет себе в карман что-нибудь вроде яичницы с беконом, и тут они налетят всем скопом и «сделают ему стыдно».

Да такое «стыдно», после которого долго не оправишься.

Витя задумался. Уходить с пустыми руками он решительно не хотел. И дело даже не в голоде, который подберется к нему сразу после полудня, — на кусок пиццы с грибами Витя заработал. Дело принимало принципиальный оборот. Кто — кого.

Витя одновременно с салатом из помидоров нажевал три жевательных резинки и, имитируя доставание изо рта рыбной косточки, извлек и приклеил их, основательно расплющив, ко дну тарелки. После этого направился к столу за десертом. Выбирая себе выпечку, Витя, якобы в крайней задумчивости, опустил свою тарелку и прижал ее поплотнее к блюду с мясной нарезкой. Возвращаясь на свое место, Витя держал тарелку снизу. Ко дну ее прочно прилипли два ломтика сырокопченой и один, но большой, кусок вареной, аналога российской докторской.

Покидал столовую он хоть и под снисходительные взгляды персонала, но с ликованием внутри. Дух победы прочно обосновался в неширокой Витиной груди.

Как и договаривались, туристы уже ждали Витю возле Акрополя. Семья Ханты и семья Манси. Сегодня речь пойдет о Древней Греции. О персональной ответственности богов Олимпа, о воинских званиях в Спарте, росте Родосского колосса и размере лифчиков Венеры и Афродиты.

Витя был в ударе.

Перед взорами слушателей проплыли катера на воздушной подушке шкипера Одиссея. Молнии Зевса метко попадали в громоотводы Парфенона. Хрупкие, воздушные амфоры заполнялись недорогим краснодарским «рислингом» со склонов Эльзаса, голые мужики на Играх делали без фотофиниша стометровку за девять и пять и забрасывали плотницкие молотки за турникеты Центральной спортивной арены.

Экскурсанты внимали. Вопросов не задавали. Кроме одного, к которому Витя был готов: где выгоднее всего купить шубу? У площади Омония.

В шубной лавке было шумно. Торговля была в самом разгаре. Брали всё: канадскую норку себе, серебряного песца снохе, кролика мамаше, горностая дочери. Приценивались даже к козлику, но тот попахивал чем-то невкусным.

Витя стоял в сторонке, тихо ожидая гонорара за экскурсию. Сегодня он запросил четыреста песо. Дадут — и вопрос неудержимых потребностей будет закрыт до конца срока. Можно будет за завтраком брать йогурт, не оглядываясь на мнение огурцов.

Туристы расплатились за шубы, выпили с хозяином по рюмке «метаксы» и, растроганные сервисом, потянулись к выходу. Витя всем своим видом скромно показывал, что ждет оплаты. Вспомнили и о нем. Дали. Он бережно пересчитал желтые купюры, в который раз вздохнув о своем бумажнике, и собрался выходить вслед за Ханты и Манси из магазина.

— Стой! — властно остановил его только что услужливый и невозможно почтительный хозяин шубной лавки. Витя встал.

— Приводи еще, — шепнул хозяин и сунул ему в ладонь комок свернутых бумажек.

На улице Витя быстро попрощался с туристами и за углом раскрыл ладонь. Сорок тысяч драхм! Половина той суммы, что попутчица вытащила у него в самолете.

Так Город одобрительно похлопал Витю по плечу. Прошло несколько дней. По утрам на обычном рабочем месте Витю всегда ждали. Сегодня многочисленное семейство из Казани хотело вкусно отобедать. Только без свинины. И Витя должен был им в этом помочь. Не в том смысле, что обследовать и вытаскивать из их тарелок все, что имело отношение к этому сытному животному, а в том, чтобы не допустить его попадание туда. То есть привести в ресторан и объясниться с понятливым официантом.

Такое место Витя знал. Сербская корчма в Дубровнической крепости. Все знакомо, похоже, даже матерные выражения. Сиди и радуйся. Туристы остались довольны и заплатили, разумеется, и за Витин ужин. Голод отступил на сутки. Когда прощались с хозяином, старым Зорко Стоичем, тот просил Витю зайти к нему через минуту со двора. Витя зашел, получил четыреста хорватских куно, литровую бутылку вина и длинную палку твердой, хорошо прокопченной колбасы, и услышал:

— Приводи еще.

Витя был горд, что его поблагодарили и те, и эти. Он был счастлив, что оказался нужен и этим, и тем.

Нет, определенно Город полюбил Витю.

Сейчас Витя, срезая путь в гостиницу, шел по извилистой прибрежной улице в небогатом рыбацком районе, где соленый воздух навсегда пропитался запахом выброшенных из сетей водорослей и ароматом супа из жареных панцирей тигровых креветок. Шел по району, где не проходит мода на бело-синие тельняшки и выцветшие зюйдвестки, где туго наполнены попутным ветром парусиновые занавески в открытых окошках с зелеными подоконниками, а на лицах встречных мужчин навсегда поселился бронзовый загар. Шел и думал:

— Я здесь больше недели. Я не пропал, не сник. Я много увидел и узнал нового. С Городом мы поладили. От постоянного движения я окреп, похудел, стал уверен в своих силах. Я ни от кого не завишу и никому не должен. У меня хватает денег отдать долг матери и брату.

— Эй ты! — вдруг окликнули Витю двое.

— Подойди-ка сюда. А сами уже шли к нему. Черные, небритые, в спортивных костюмах на голое волосатое тело.

— Мы давно за тобой наблюдаем. Активно работаешь. К тебе неплохо прилипает. Надо делиться.

— Делиться? — удивился Витя. — Почему? Я уже делюсь.

— С кем? — насторожились брюнеты. — С тамбовскими? С Бубоном?

— Нет, не с бубнами. Я делюсь со всеми желающими. И делюсь я знаниями. Могу и с вами.

— Знаниями?! Мы и без тебя всё что нужно знаем, сука! Нам бабки в общак нужны, зону греть.

— Что греть? Тепло на улице. Ничего греть здесь не требуется, — Витя был озадачен.

— Тюрьму греть. Зекам деньгами помогать, питанием, куревом, адвокатам платить, чтоб отмазывали, судьям, прокурорам, работникам правоохранительных органов, чтоб срок скостили.

— Кому помогать? — не понял Витя.

— Заключенным.

— А за что их заключили-то?

— Да кого за что. Кто ларек грабанул, кто бумажник вынул, кто еще за что. Какая разница, за что. Надо греть! Так положено. Гони бабки. Половину. Если сейчас нет, должен будешь. Завтра отдашь на четверть больше. Понял?

Витя все понял, и стало Вите грустно. Опять у него есть руководители, начальство, хозяин. И, как всегда, не Витя ищет и выбирает себе начальство, а оно само его находит и навязывает ему свои платные услуги.

— А те, у кого уже того… — спросил он. — Тоже должны?

— Что «того»? — не поняли брюнеты.

— У кого бумажник уже вынули.

— Э-э-э… Ты дуру-то не гони. Как мы проверим, что бумажник у тебя действительно вынули? Плати, не упрямься, — оскалили золотые фиксы брюнеты. — Может быть, ты не хочешь? — Недобро прищурились волосатые, уверенные, что их давно заученного спектакля устрашения хватит с избытком на этого невысокого Витю. — Не хочешь греть зону?

На скопленные деньги Витя планировал купить матери кофту из исландской шерсти, чтобы прогреть суставы. Витина мама никогда не грабила ларьков, не вытаскивала из сумочек чужих кошельков и не залезала в квартиры через форточки, хотя была совсем невеликих, а значит подходящих размеров. Даже машин она не угоняла ни разу. Может быть, именно поэтому ее и не нужно «греть»?

— Нет, — сказал Витя и испугался. Спроси его сейчас: чего ты, Витя, испугался? — он бы ответить не сумел. Его никто никогда не бил, и Витя не знал в точности, насколько это больно. Никто у него ничего никогда не вымогал, и поэтому не было известно, как это унизительно. Так чего же он испугался?

— Как это «нет»? — насторожились брюнеты. Они не любили непривычного. — Какое еще «нет»? — удивились брюнеты.

А Витя испугался, что у него опять будут начальники, которые опять будут им владеть. Посылать и спрашивать с него по-хозяйски, уверенные, что имеют на это право. Испугался, что опять станет тихим и робким, незаметным и покорным.

— А вот такое «нет»! — холодея от собственной смелости, Виктор Горбушин собрал свою робость, нерешительность, осмотрительность и незаметность, так ему надоевшие за тридцать с лишним лет, в правый кулак, в котором как раз оказалась палка хорошо прокопченной твердой колбасы, размахнулся во все плечо и ударил ею в лоб старшего брюнета.

Удар был хорош. Колбаса сработала как надо, получше милицейской дубинки. Небольшой мозг брюнета сразу перестал думать о Витиных деньгах, а сам брюнет свалился на пыльную мостовую. Но оказалось, что у Вити скопилось так много покорности и робости, что одним ударом ее не выбить. И Вите пришлось снова взмахнуть колбасой. На этот раз над головой младшего брюнета. Младший оказался посмышленней, и колбасой ему перепало уже по затылку, да и то вскользь, что ему только прибавило скорости. Гнаться за младшим брюнетом Витя не стал.

Оставшиеся до отлета два дня Витя провел в обычных хлопотах. Провел пару экскурсий, посетил пару магазинов, поужинал в паре ресторанов и накупил домой подарков. Щедрых и от души. Брюнеты на глаза ему не попадались.

В аэропорт трезвого на сей раз Витю отвозил тот же сотрудник турфирмы.

Вите было грустно покидать Город. Он его полюбил, трепетной, пытливой и честной любовью. Полюбил как настоящего друга, который подставил ему плечо в трудную минуту. Полюбил как отца, который дал ему дельный добрый совет и путевку в жизнь. Полюбил как брата, с которым делил невзгоды.

Городу Витя тоже пришелся по сердцу, ему нравились деятельные ребята.

Подходя к стойке регистрации на рейс до Родины, Витя еще чувствовал на своей спине ласковый взгляд из-под густых седых бровей Города и испытал прилив благодарности. «Надо Куряпину отплатить, и отплатить щедро, с походом, горкой, — думал Витя. — Подарю-ка я ему туристическую путевочку в дальнюю страну и сам приеду в аэропорт проводить… А там, чтобинтересней поездка проходила, бумажничек куряпинский вытащу и жене его подсуну в сумку… То-то мужик повеселится!» Витя сладко порывисто вздохнул.

— Виктор! Виктор, наконец-то я тебя нашла!

«Кто мне может кричать?» — подумал Витя. Он обернулся и — не побоимся этого слова — обомлел. Перед ним стояла Лена.

— Виктор, я так переживала: ты случайно свой бумажник засунул в мою сумку, и я увезла его с собой. — В руке Лены был зажат Витин, потертый коричневый бумажник. — Как же ты прожил все это время без копейки денег?

Лена за эти дни загорела, и ямочки на ее щеках загорели, и морщинки у глаз тоже. Да что там говорить! — загорела вся ее улыбка. А глаза выцвели до небесной голубизны.

— Витя, когда мы расставались, ты хотел мне чтото сказать, а я поторопилась и уехала, но… Но мне кажется, я знаю, что именно ты начал тогда говорить.

— Что? — потянулся к ней Витя.

— То же, что и я хочу сказать тебе с той самой минуты, когда тронулся мой автобус.