Грозы царь – Иван Грозный

Александр Бубенников, 2022

Венчание на царство Ивана Васильевича по канонам первого в русской истории венчания Дмитрия-внука дедом Иваном Великим. Царский брак государя с «сироткой» Анастасией, с подачи партии Захарьиных-Романовых и митрополита Макария. Московский бунт «поджигателей» столицы и всего государства. Объяснение царя с бунтовщиками, требующих отдать толпе «всех Глинских». Низложение партии Глинских, заключение и умерщвление их в угоду старомосковским партиям и Гедиминовичей Бельских. Проявление организаторских и полководческих талантов Ивана IV в битвах с татарами «на окских бродах». Противодействие царя с боярскими партиями и укрепление государства при устранении феодальной раздробленности государства, организации местничества и судопроизводства. Серия исторических романов охватывает вековой период истории Руси XV и XVI вв. (1480–1560 гг.) и рассказывает о прорыве Москвы, Третьего Рима, временах правления Василия III, Ивана IV. Романы тематически объединены в единое целое и могут быть весьма интересны и актуальны своими непреходящими историческими и нравственными уроками для современной России начала XXI века. В сюжетные линии романов органично вплетены древнерусские произведения – летописные своды, жития, послания, духовные грамоты, освещающие не только личности князей и преподобных – героев романа, но и тайны русской истории и его великих государей, русского прорыва на Западе и Востоке, создания Великой Империи Ивана Великого и Ивана Грозного. Цикл из шести исторических романов помогут глубже проникнуть в актуальные для нынешнего времени тайны отечественной истории первой Смуты в государстве и душах людей, приоткрыть неизвестные или малоизученные её страницы становления и укрепления русской государственности и гражданственности, и предназначается для всех интересующихся историей Руси-России.

3. «Грубство» и унижение

После встреч и бесед с другом Федором Воронцовым юный государь любил поздним вечером погрузиться в чтение. При свечах он склонялся над житиями святых, сочинениями Иоанна Златоуста, киевскими летописями Нестора, Сильвестра, подготовленными по его просьбе наставником владыкой Макарием. Библейские пророчества в его мыслях переплетались с древнерусскими летописными легендами. Иван высоко ценил помощь владыки-наставника в Законе Божьем, в церковных таинствах, а также истории земли Русской…

Чтение перед сном побуждало Ивана к сочинительству, его обуревала всепоглощающая страсть к слову, к писанию повествований. Творя ради собственного удовольствия и невероятной тяги — преобразовывать мысли в слова и складывать слова в великолепные фразы! — Иван вдруг осознал свой новый дар сочинителя… А как Ивана вдохновляет возможность озвучить только что сочиненное произведение! Упиваясь звуками собственного голоса, он предавался и ораторскому искусству — со всем юношеским пылом и врожденным артистизмом. Естественно, писания и речения отрока напоминали по стилю библейские, он высокопарен, многословен, и в то же время по-юношески пылок и вдохновенен…

А вокруг государя, с раннего утра до позднего вечера новые козни и интриги боярские… Вроде бы и первенство князя Андрея Шуйского несомненно и бесспорно, да только сам князь, мучаясь воспоминаниями, когда его самого после смерти государя Василия втравил в династические интриги его брат Юрий Дмитровский, ревнует всех подряд к опекаемому им Ивану. После свержения и умерщвления в темнице первого боярина Ивана Бельского и отстранения от реальной власти Дмитрия Бельского у главенствующей партии Шуйских не могло быть новых соперников, сильных собственными средствами и яркими талантливыми лидерами. К тому же партии Глинских и Захарьиных, испуганные скоропостижными смертями Василия и Ивана Шуйских и возможностью мести со стороны их могущественных родственников из «новых Шуйских», как бы самоустранились от борьбы за власть, отошли в сторону.

И все же было чего опасаться тщеславному и мстительному Андрею Шуйскому: опасность ему и его партии являлась с той стороны, откуда раньше ждать не приходилось — не по дням, а по часам рос и мужал государь. И с растущим, бурно развивающимся — физически и умственно — Иваном, явно вырывающимся из-под опеки самозваных регентов из партии Шуйских, на государственную сцену могли уже скоро выступить два лица, облеченные полной доверенностью государя Ивана, далеко уже не младенца. Шуйские не только ревновали, но и ненавидели духовного наставника отрока-государя митрополита Макария и сердечного друга Ивана, Федора Воронцова.

Знали «новые Шуйские», кому должен был бы обязан до гробовой доски своим возведением на митрополичье — Ивану Шуйскому, ниспровергателю старого митрополита Иоасафа и главы думы Ивана Бельского. Знали новые временщики и то, что после восшествия на духовный престол владыка Макарий категорически отказывался связывать свое имя с какой-либо боярской партией, и в первую очередь с «новыми Шуйскими», спокойно и непринужденно лавируя между ними и отдавая всего себя, насколько это возможно, наставлению на путь истины юного государя.

До митрополита Макария у князя Андрея Шуйского руки были коротки… На оскорбительный намек князя, мол, раз тебя возвел покойный Иван Шуйский, самолично сведший до тебя с престола двух старых митрополитов, Даниила и Иоасафа, потому выполняй волю опекунов Шуйских и «отшей» от государя самозванца Федора Воронцова, пользующегося безграничной доверенностью и благосклонностью Ивана, что опасно для партии «новых Шуйских», владыка ответил спокойно и достойно.

— Насчет сведения и возведения на престол митрополичий — Бог дал и Бог взял… Не гоже попрекать меня моим возведением, да использовать его в своих корыстных целях — супротив государя и его близкого друга сердечного…

— А ведь дело выскочки Федора Воронцова, нагло приблизившегося к престолу государеву, может вылиться в большое грубство… — угрожающе прошипел Андрей Шуйский.

Владыка спокойно с усмешкой спросил:

— Митрополиту грозишь, князь Андрей, боярским грубством?

— Знамо дело, не думскому же советнику Федору, брат которого Михайло Воронцов в опекунах младенца-государя хаживал… Выскочку Федора давно пришло время приструнить, к ногтю придвинуть, а то уж больно занесся, распоясался, приблизившись к Ивану, с законными опекунами его через губу разговаривая…

— Насколько я знаю, в духовной государя Василия нет ни слова насчет опекуна его сына, князя Андрея Михайловича Шуйского…

— А мне, владыка, опекунские права передали мои двоюродные братья, покойные Василий Васильевич да Иван Васильевич Шуйские, потому…

— Не ведомо нам о таких правах, сын мой…

— Пока не ведомо, а скоро будет ведомо… — зло прошипел князь Андрей. — …Когда настанет время отшить от государя примазавшегося к нему новоявленного опекуна, выскочки Федора… Может, он думает, что на государя он имеет такие же права, как брат-опекун Семен Воронцов… Вот мы и напомним при тебе, владыка, и при государе сначала выполнять свои скромные обязанности в государстве, а потом уже качать свои вымышленные права…

— Так ведь Федор ни на какие опекунские права не претендует… — возмутился Макарий. — …Его с государем связывает только сердечная бескорыстная дружба…

–…Знаем мы этих бескорыстных друзей… — зло перебил митрополита Андрей Шуйский с перекошенным от злобы лицом и бешеными черными глазами. — Спит и видит как государевой благосклонностью воспользоваться — место потеплее и богатства из казны урвать…

Хотел было Макарий сказать: «По себе, по двоюродным братьям меряешь, полказны государевой разворовавших во время «законной» опеки… И Федору обвинение бессмысленное слепили — якобы тот на место брата-опекуна хочет заступить… Быстрее бы государь вступил в возраст совершеннолетия… Быстрее бы его от опекунов разных освободить и на царство венчать… Только нельзя спешить, как владыка Иоасаф… Надо духовную батюшки государя выполнить… А то вон как казнокрады Шуйские разволновались, соперничество в опекунстве, влиянии на государя-отрока почуяв… Глупцы корыстные…», да только с брезгливым выражением лица махнул рукой в сторону князя-опекуна…

«Брезгаешь, владыка, Шуйскими, ну, что ж, брезгуй, брезгуй, глядишь, не только до Федора-фаворита, но и до митрополита каток грубства боярского докатится, и придавит унижением неслыханным» — подумал князь Андрей, прощаясь с Макарием в его митрополичьем Чудовом монастыре.

Это случилось 9 сентября 1543 года в столовой избе государевой на совете…

Ничего поначалу не предвещало беды на том совете, где помимо Ивана-государя, митрополита Макария присутствовали все трое Шуйских, Андрей, Иван, Федор, их советники князья Шкурлятев, Палецкий, Пронские, Кубенские, Алексей Басманов… Среди прочих думских бояр и советников, дьяков государевых сиживал скромно, не высовывая носа и Федор Воронцов.

Наверное, что-то внутри накипело у Андрея Шуйского, что стал он с места кричать о многих непорядках в государстве, когда случайные люди начинают свои правила превыше общепринятых ставить, именем государя московского козырять… Не было еще названо имен, не указано — какие именно непорядки и какие нарушения общепринятых правил вызывают негодование самозваного властителя из сплоченного клана Шуйских… Но невольно все Гловы повернули в сторону боярина Федора Семеновича Воронцова… Кому же, как ни ему быть повинным во всех непорядках и беззакониях, творимых в государстве…

Намек-то Андрея Шуйского все правильно поняли: кому козырять именем юного государя, как не его распрекрасному душевному другу, фавориту Федору… Покраснел, потом побледнел Федор Воронцов, непонимающе глядя то на Андрея Шуйского, то на друга Ивана… А государь неопытный в дрязгах и кознях боярских и сам-то в разум войти не может, пожимает плечами — чего это князь Андрей стал расходиться?

А тот и правда почуял за собой силу недюжинную, видя смятение боярина Воронцова, Ивана-государя, да и полное непонимание происходящего митрополитом Макарием. Поднялся с места Андрей Шуйский, медвежьей походкой, тяжело ступая и сильно размахивая крепкими руками со сжатыми кулаками, влез на возвышение, осмотрелся и стал говорить медленно, со скрытой в словах угрозой:

— При покойном государе Василии Ивановиче таких непорядков не было, чтобы кто-то из бояр и дьяков ему наушничал тайно… Спокойствие было в государстве… Потому и составил со спокойным сердцем старый государь свою духовную в пользу своего сына-младенца… Шуйские были и есть главными опекунами… Непорядки пошли, когда властительница Елена, правящая именем сына-государя, приблизила к себе конюшего Овчину… А сейчас непорядки с фаворитом государя Воронцовым… Жить многим боярам очертело при таких порядках, когда простой думский советник козыряет на каждом шагу, по делу и без дела именем своего якобы близкого друга, государя юного Ивана…

— Неправда… — прокричал, вскочив с места, белый, как полотно, Федор Воронцов. — Это ложь, государь… Не верь им…

— Может, и поклянешься, что не козыряешь именем друга-государя Ивана?.. — спросил в полной тишине князь Иван Шуйский.

— Если надо, и поклянусь…

— Так в чем же дело — клянись… — подзуживал с тихой иезуитской улыбочкой князь Федор Скопин-Шуйский. — Посмотрит государь Иван — каков его друг клятвопреступник…

И тут молодому боярину, как вожжой ударили под хвост; он смерил грозным, не предвещающим ничего хорошего взглядом всех троих Шуйских и сказал не менее язвительным тоном:

— Чего оспаривать обвинения, которые даже не прозвучали из уст обличителей?.. Неужто надо клясться в том, что я осмелился вслух произносить имя государя?.. Вот и князь Андрей, и другие бояре Шуйские произносят его имя… Все произносят, не реже меня…

Среди бояр прошла первая волна ропота, нестройный хор голосов бросал слова новых обвинений Федора:

–…Да, он просто издевается над нами…

–…Да, он нагличает, не уважает старших бояр…

–…Чего ждать от этого смазливого выскочки…

–…Бояре, да ведь он нас оскорбил…

–…Выскочка нас презирает…

–…Думает, раз фаворит государев, все с рук сойдет…

–…Только не сойдет тебе, оскорбление, друг ситный…

–…В таком щепетильном деле, брат, ни государь, ни митрополит тебе не защитники…

Андрей Шуйский поднял руку и начал при всем народе честить Федора Воронцова — почем зря… Думские бояре слушали его тревожно, с замиранием сердца, разинув рты… Но еще тревожней, мутнее и жутче становилось на сердце у Ивана: вот так из ничего создается поклеп на друга… «А дальше — больше… От фаворита, козыряющего именем моим, потянется страшная унизительная цепочка, мол, на власть замахнулся фаворит… Знаем таких, пример конюшего Овчины у всех перед глазами… Власть зыбка… Нет уже власти… И время самое подходящее — пошатнуть, расшатать вековечную твердыню престола московского, пользуясь малолетством государя… Что же делать?..» — судорожно думал Иван, озираясь по сторонам.

Только кто-то пугливо отворачивался, кто-то наоборот нагло улыбался — не было ни одной пары глаз, в которых светилось бы сочувствие… «Может, только бояре Морозовы меня поддержат с владыкой Макарием? — мелькало в мыслях у Ивана. — Да где же они?..»

А Андрей Шуйский напирал на недовольных бояр, с гневом взирающих на выскочку Федора:

— Чего ждете-то?.. Не знаете, что ли, что делают в таких случаях… Пока такой фаворит воду мутит, добра не жди… Скоро он нас всех именем государя друг с дружкой, как собак бешеных, стравит… Вы этого, ждете, бояре?.. Сегодня же надо с ним посчитаться, завтра будет поздно… Завтра нас всех по одному — к ногтю… Только завтра этого не будет… Мы тебя, нынче — к ногтю… Раздавим Федора Воронцова, как козявку, как букашку вонючую…

От слов таких подстрекательских — тем более в присутствии опешивших митрополита и отрока-государя — кружились боярские головы, кровью и мстительной злобой наливались глаза… Вот еще один фаворит выискался, так мы тебя к ногтю, как Шуйские призывают… Потому что завтра ты, Федор Воронцов, нас всех сам можешь — к ногтю… Нет, лучше мы уж будем первыми… Умри ты, выскочка, первым сегодня, а мы уж, грешные, следом за тобой, но все же завтра… Словно морок какой прошел по государевой палате — запахло кровью…

Прежним насилиям, о которых какое-то время даже подзабыли в Кремле, дано былло продолжиться и восторжествовать… Сторонники Шуйских скопом набросились в государевых хоромах на несчастного жалкого Федора Воронцова, и, опьянев от ярости, били его по лицу, сверху по голове… Оборвали все его платье, сбили с ног, пинали ногами…

Иван, потрясенный унижением и избиением друга поднял голос в его защиту:

— Оставьте Федора!..

Ивана никто не слушал. Тогда он попытался пробиться сквозь лес рук и ног к куче-мале, к валявшемуся на полу избитому и окровавленному другу. Но его остановил сильной решительной рукой князь Андрей Шуйский.

— Тебе, что — больше всех надо? — прорычал боярин с налитыми бешенной яростью глазами.

— Нельзя же так… — сглотнув соленый ком, пролепетал Иван. — …Человека живого бить…

— Вот именно живого можно… — рявкнул Шуйский. — …Чтобы поучить уму-разуму… Чтобы не высовывался… Не лез в фавориты… Мертвого уже не бьют — бить не интересно… Чему мертвого можно научить-то?..

— Я прошу… — Иван пытался найти нужные слова и не находил их. — …Я повелеваю оставить его…

— Так что же ты просишь или приказываешь своему рабу, опекуну твоему?.. — ерничал Шуйский под одобрительные взгляды и усмешки своих сторонников, оставивших на время избиение боярина Федора.

— Ты мне не опекун… — сказал твердо Иван, и у него потемнело в глазах от сказанного.

— Ах, вот как? — куражился князь Андрей. — А зря… Я уж чуть-чуть — и выполнил бы твою просьбу… Выполнил бы — назови ты меня опекуном… Конечно опекунам не приказывают, просят их… Вот незадача какая… Попросил бы — и никто бы не бил боярина до смерти… А теперь, глядишь, ненароком и умертвить могут твоего бывшего друга…

Срывающимся высоким голосом Иван крикнул:

— Бояре, не бейте Федора… Оставьте его в покое…

Возвысил голос и владыка Макарий:

— Креста на вас нет, православные… Убьете же его на месте… Оставьте его, Христа ради…

Но князь Андрей Шуйский, перебивая митрополита, взял всех на силу хриплого голоса:

— Вытолкните во двор его… Гоните с позором прочь… Всыпьте ему, выскочке, чтобы понял как поперек Шуйских становиться…

Заворчала, зашумела нестройно толпа. Заколыхались возбужденно головы боярские. Воспользовавшись удобной минутой, митрополит Макарий и два боярина Морозовых уговорили не добивать несчастного Федора… И правда, не убили на глазах государя-отрока и Макария-митрополита боярина, повели его окровавленного с дворцовых сеней с позором, толкая взашей, пиная с боков и сзади…

Иван от такого унижения друга надолго остолбенел… Сидел беззвучно в слезах, не в силах пошевелить даже пальцем…

И вдруг, словно пелена с глаз спала. Пока он здесь сидит и ничего не предпринимает, чтобы спасти друга, того снова бьют злые, как черти бояре, грозившиеся еще при нем, государе, умертвить Федора Воронцова. Это ли не унижение государя — что почище унижения ободранного и окровавленного друга! «Даже государь не способен защитить от бояр злобных и корыстных друга! — вертелось у Ивана в мыслях. — Тогда грош цена такому государю! Зачем дальше жить — и государить дальше?..»

— Убьют ведь, убьют Федора… — Иван подбежал к Макарию и упал в слезах на его грудь. — Что делать, владыка?.. Ведь убьют, загрызут собаки боярские моего друга Федора…

— Ну, что ты, что ты, государь Иван, — басил митрополит. — Бог милостив… Не оставит твоего друга. — Он положил руку на голову отрока и пытался хоть как-то успокоить Ивана. — Бог милостив…

— Надо выручать Федора, владыка… Спасать надо друга… Ведь загрызут, как агнца загрызут… Бежать надо — отбивать его от бояр… Спаси, Федора, владыка… Только на твой разум уповаю…

— Ну, ладно… Делать нечего, государь… — Макрий нахмурил лоб и, как можно спокойнее, предложил. — Пошли к Федору бояр Морозовых! А я вслед за ними…

Иван кивнул и тут же обратился к Морозовым:

— Слышали?.. Ступайте… Выручайте, бояре… Владыка Макарий пойдет сразу же за вами следом… А потом уж я за владыкой…

Кто-то из Морозовых сердито засопел носом:

— Ты уж, государь, в такое дело лихое не скуйся…

— Не ровен час, государь…

— Как бы лиха не вышло, государь…

Макарий пожевал губами, что-то обдумывая, наконец, тоном наставника произнес со значением:

–…Бояре в чем-то правы… Нельзя тебе, Иван, сейчас под горячую руку им попадаться… Озверели они — кровь жертвы почуяли… Ни перед чем не остановятся, если им перечить, обидные слова бросать в лицо… Оставайся здесь до поры, до времени… Твое дело государево — верить, что все обойдется… — Макарий показал глазами наверх. — …Да господу молиться…

— Не выдержу я здесь долго… — взмолился Иван.

— Хорошо… — сказал Макарий. — …Приходи, но не сразу… Не спеши… Пусть с них пыл сойдет, дерзость и высокомерие улетучатся…

Иван покорно кивнул головой, зная, что усидит на месте совсем немного… Но сорвется и побежит за любимым владыкой спасать друга… Хватит, хватит унижений — сначала друга Федора, потом его, государя, — не хватало еще унижений митрополита Макария на его Ивановых глазах…

Иван послал митрополита и бояр Морозовых к Шуйским сказать им, гордецам и интриганам, что если Федору Воронцову и сыну его нельзя уже — по боярскому разумению — оставаться в Москве, то пусть пошлют хоть на службу в Коломну… А Иван остался у себя ждать в тревожных мыслях — «Наверняка, Шуйским и Коломна для Федора может показаться близкой к столице и весьма опасной… Если оставят живым и невредимым Федора, наверняка запсотят его куда-нибудь в «Тмутаракань», в Кострому, а то и поближе к Казани враждебной…»

Бояр Морозовых у Шуйских никто даже слушать не стал, когда те стали говорить в защиту Воронцова — оттеснили в сторону, затолкали, запихали. Тогда те пригрозили митрополитом, что идет за ними следом по государевому наущению.

— Идет, идет!.. Сам владыка Макарий идет! — закричали громко в окружении Шуйских.

Вонзая в пол острие митрополичьего посоха, с гордо поднятой головой и живыми блестящими глазами вошел владыка Макарий. Увидев на полу распростертое тело Федора Воронцова в окружении многих бояр и детей боярских — ярых сторонников партии Шуйских, митрополит вскинул вверх сильную сухую руку и пригрозил мучителям Федора, как бы обращаясь за заступничеством к Господу.

Поскольку митрополит не произнес ни слова, а глаза его были полны тихого сострадания к жертве, то его грозящего пальца над их головами мучители испугались — моментально разбежались в стороны. Этого было достаточно, чтобы подняться с колен Федору и кинуться навстречу митрополиту. Лицо его в ссадинах и подтеках было черно-синим от побоев. Уцепившись ледяными руками за руку владыки и целуя ее пепельными губами, избитый Федор лепетал:

— Спаси, спаси меня от смерти, владыка…

Андрей Шуйский презрительно бросил:

— Сейчас жалкий вид имеет… Зато каким гордецом ходил промеж нас, дружок государев… Видали мы таких фаворитов…

Макарий метнул в Шуйского гневные расширенные зрачки и, чеканя каждое слово, выдал князю:

— А если бы тебя так, как его… Тоже, небось, жалкий вид имел бы…

Шуйский усмехнулся:

— Нашел, кого жалеть, владыка… Не боишься заступником выступать фаворита низкого?

— Он не фаворит… — Макарий, овладевший собой и похожий на икону древнерусского письма, говорил спокойно и без всякого трепета и страха. — Он друг государя-Ивана… Я выполняю просьбу государя защитить его друга от посягательств на его жизнь…

— Бояре прогневались на государева друга… Знать есть за что… — крикнул срывающимся голосом клеврет Шуйских, Фома Головин. — Ты бы, святой отец, был бы помягче с боярами Шуйскими… Как бы не осерчали они на тебя…

Макарий опустил указующий и грозящий перст и сделал шаг навстречу Андрею Шуйскому. Кивнув на озлобленного Головина, приблизившегося к нему, спросил спокойно Шуйского:

— Так кто же серчает на меня — ты, князь Андрей или этот?.. За что серчать, когда пастырь за жизнь человеческую вступился?..

— А зря ты, владыка, вступился…

Шуйский не успел ответить, в дверях своей палаты он увидел государя Ивана и остановился в замешательстве… Все обернулись разом на вошедшего Ивана — и Федор, и Макарий, и Фома…

–…В народе уже кричат, будто боярина Федора убивают… — тихо промолвил, бледный, как полотно Иван-отрок.

— Еще не убили… — зло хмыкнул Андрей Шуйский. — А надо бы… За дело бы вышло… Народ все понял бы…

— Посули блага и милости народу, так — того и гляди — он ворвался бы во дворец нам на подмогу… — вякнул Фома Головин. — …Бить государевого друга Федора… Не любит народ горделивых…

— Не клевещи на народ, Фома… — возвысил на Головина голос владыка Макарий. — И ты не гневи Бога, князь Андрей.

— Не время сводить счеты,… — тихо молвил Иван. — А друга своего Федора в обиду не дам…

Иван подошел к митрополиту и встал вместе с ним стеной на пути бояр к Федору Воронцову, оказавшемуся за их спинами.

— Вот как… — ухмыльнулся Андрей Шуйский, угрожающе засопел и подмигнул своим клевретам.

Самый шустрый из клевретов Шуйских, Фома Головин схватил своей огромной рукой за ворот мантии Макария и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока в ней чего-то не треснуло. Иван закрыл глаза, чувствуя, что от бессилия что-либо предпринять теряет сознание. Если бы не Федор, подставивший ему плечо, отрок упал бы на пол. Но Иван удержался и открыл глаза, полные бессильных беззвучных слез. Озверевший Фома Головин под одобрительные взгляды Шуйский дошел до того, что, наступив на мантию митрополита, сдернул ее, треснувшую во многих местах, и изодрал ее…

Макарий стоял, как голый, в подряснике, сжав до хруста пальцы в кулаках. Он не проронил ни слова. Иван беззвучно плакал. Макарий положил свою ладонь на голову отрока, погладил ее и сказал:

— Не надо, Иван… Не плачь… Ты спас друга — это главное…

На следующий день Федора Воронцова Шуйские сослали в Кострому…