Грозы царь – Иван Грозный

Александр Бубенников, 2022

Венчание на царство Ивана Васильевича по канонам первого в русской истории венчания Дмитрия-внука дедом Иваном Великим. Царский брак государя с «сироткой» Анастасией, с подачи партии Захарьиных-Романовых и митрополита Макария. Московский бунт «поджигателей» столицы и всего государства. Объяснение царя с бунтовщиками, требующих отдать толпе «всех Глинских». Низложение партии Глинских, заключение и умерщвление их в угоду старомосковским партиям и Гедиминовичей Бельских. Проявление организаторских и полководческих талантов Ивана IV в битвах с татарами «на окских бродах». Противодействие царя с боярскими партиями и укрепление государства при устранении феодальной раздробленности государства, организации местничества и судопроизводства. Серия исторических романов охватывает вековой период истории Руси XV и XVI вв. (1480–1560 гг.) и рассказывает о прорыве Москвы, Третьего Рима, временах правления Василия III, Ивана IV. Романы тематически объединены в единое целое и могут быть весьма интересны и актуальны своими непреходящими историческими и нравственными уроками для современной России начала XXI века. В сюжетные линии романов органично вплетены древнерусские произведения – летописные своды, жития, послания, духовные грамоты, освещающие не только личности князей и преподобных – героев романа, но и тайны русской истории и его великих государей, русского прорыва на Западе и Востоке, создания Великой Империи Ивана Великого и Ивана Грозного. Цикл из шести исторических романов помогут глубже проникнуть в актуальные для нынешнего времени тайны отечественной истории первой Смуты в государстве и душах людей, приоткрыть неизвестные или малоизученные её страницы становления и укрепления русской государственности и гражданственности, и предназначается для всех интересующихся историей Руси-России.

1. Иван и Макарий

Время летит незаметно и одинаково для всех быстро: и для тех, кто его торопит, и для тех, кто стремится в мыслях замедлить его неумолимый ход вперед. Много было причин, по которым уже с самых ранних лет государь Иван поторапливал время, чтобы как можно быстрее вырасти и посчитаться с кем надо, давно надо бы…

Он, действительно, в последние год-полтора очень быстро рос и развивался, и в свои отроческие тринадцать лет выглядел сущим верзилой — с тонким крючковатым носом, немного смугловатым лицом, подернутым стыдливым юношеским румянцем — с перемешавшимися наследными приметами византийских, татаро-литовских и московских предков венценосного рода Рюриковичей.

Этот верзила-отрок много читал — пусть бессистемно и без должного присмотра учителей — зато самостоятельно поставил заманчивую цель: стать образованнейшим государем в Европе. Он уже прочитал множество книг и даже наизусть знал Библию, что было предметом его особой гордости, как раз к моменту возведения на митрополичий престол Макария Новгородского. Именно после прихода в Москву этого владыки-книжника, поразившего Ивана целью своей жизни собрать в одной грандиозной по объему книге — «Великих Четьих Минеях» — все житийные сочинения самого разного характера, «которые в Русской земле обретаются», от «Просветителя» Иосифа Волоцкого до историко-географических трудов Космы Индикоплова, Иван, наконец-то, обрел своего первого по жизни наставника.

Что сблизило их, две полные противоположности в человеческом плане — спокойного, рассудительного, уравновешенного и молчаливого книжника, владыки Макария, и пылкого, по-мальчишески непосредственного, артистичного, но крайне неуравновешенного, впечатлительного с обостренным нервным темпераментом Ивана?.. Может быть, мистика самого появления на свет нового русского государя?.. Хотя, надо отдать ему должное, мудрый владыка всячески избегал при встречах с Иваном рассказывать о своих доверительных отношениях с отцом его, Василием, причастным и к возведению Макария на Новгородскую епископскую кафедру, и к слезным просьбам — молений о чадорождении — во время паломничества по монастырям Василия и его юной супруги Елены Глинской.

Но в долгих философских и богословских беседах с Иваном-государем митрополит отводил душу. На владыку Макария неизгладимое впечатление произвели два факта из жизни отрока-государя: во-первых, о его переживаниях и страшном нервном потрясении, когда в его спальне новгородцы с ведома бояр Шуйских чуть не умертвили опального митрополита Иоасафа, место которого на духовном престоле занял Макрий. А во-вторых, юный государь оказался одним из немногих людей на Русской земле, которые наизусть знают Библию — назубок, от корки до корки. К таким немногим избранным относился — с некоторыми оговорками — и сам новый митрополит.

— Неужто всю Библию назубок знаешь, государь? — изумился, только что узнав об этом, мудрый старец, недоверчиво покачивая головой. — Мало таких людей на многострадальной земле Русской. Неужто и государь юный среди них? И все наизусть, от первой буквы до последней точки?

— Конечно, всю знаю, владыка… Если б не знал, не стал бы хвастаться… — сказал серьезно Иван. — Еще при матушке живой стал заучивать — с четырех-пяти лет… Вот только сейчас, к тринадцати годам всю выучил наизусть — как «Отче наш»… Хотите, проверьте…

— А я только ближе к пятидесяти годам сумел во всей Библии большинство глав и страниц наизусть выучить… — признался честно Макарий.

— Но ведь дел-то у тебя, владыка, ого-го сколько, не то, что у меня, по малолетству… — улыбнулся Иван, вторично предлагаю экзаменовать государя. — Вот, давай, проверь меня, владыка… С любого места, откуда хочешь…

— И проверю, государь, проверю… — просветлел ликом умиротворенный и обрадованный своим открытием Макарий. — Новый митрополит по жизни — из шибко недоверчивых. Сколько встречал балаболов, что клялись, что Библию и на греческом и на старославянском назубок затвердили. А копнешь поглубже — и конфуз выходит. Проверяю-то я по-своему…

— А как это — по-своему, владыка?..

— А так, государь. Давно заметил я, что многие святые отцы, вроде бы великие книжники, насобачились многими страницами Библию наизусть шпарить — чуть ли не часами. Слушали их, и я слушал — не перебивал. Все дивятся и требуют от меня удивления. А я ведь по жизни человек недоверчивый. — Макарий поглядел умными глазами на государя и уточнил. — Верующий с малолетства, но и недоверчивый с этого же малолетства. Таким, наверное, уродился в батюшку Леонтия, да и от своих духовных наставников, преподобных Пафнутия Боровского и Иосифа Волоцкого многое взял. Так вот, балабол свое отчитает, все дивятся, а тут и я беру слово. Начинаю библейский текст с произвольного места читать, потом неожиданно обрываюсь и прошу балабола — продолжи-ка отсель, друг ситный. А наш балабол потом покрывается, потом слезами горючими заливается и признается под общий ропот, что заучил-то всего — ничего… А вот бес окаянный под ребро толкнул — прихвастнуть…

— Ну, так проверь меня, владыка! — умоляющим голосом попросил Иван. — По-своему проверь, начни с любого места, а я продолжу…

— И проверю, государь.

Надо ли говорить, что после нескольких «проверок» и их долгих бесед на философски-религиозные темы, с точным цитированием избранных мест из Библии и владыкой, и отроком, мудрый ученый-иерарх Макарий стал иметь особое влияние на отрока Ивана и все глубже развивать в нем любознательность и книжную начитанность, которыми так отличался впоследствии царь-государь.

Как-то пылкий отрок не выдержал и спросил владыку — скольких он знает святых отцов, знающих наизусть Библию. Макарий, немного поколебавшись, назвал несколько имен. Иван удивленно заметил, что среди них не было ни опальных прежних митрополитов Даниила, Иоасафа, ни других известных епископов и игуменов знаменитых русских монастырей.

На что Макарий, мигом посерьезнев, ответствовал так:

— Не чин память и мудрость человека определяют. Это государь, к слову. Я же рассказал о своей недоверчивости. Пока сам в чем окончательно не убеждаюсь, в комплиментах-панегириках не рассыпаюсь. Но вот наслышан давно о том, что философ-богослов Максим Грек Библию наизусть на трех языках знает…

— На нашем… На греческом языке — а еще на каком?.. — спросил любопытный отрок.

— Еще на латыни, государь…

— Ну, если он такой памятливый и мудрый, так чего же его не отпустить на волю из тверского Отрочь монастыря?.. — спросил Иван и многозначительно посмотрел на митрополита.

— Не все так просто, государь… Вон, в свое время владыка Иоасаф разрешил Максиму посещать литургию и причащаться — философ и этого был лишен по решению Собора. Только не секрет, что Иоасаф не упускал ни одного случая показать свое откровенное нерасположение к преподобному Иосифу Волоцкому и его ученикам-иосифлянам…

«…Значит, и к владыке Макарию тоже, ближайшему родственнику преподобного Иосифа имел нерасположение опальный митрополит Иоасаф, которого чуть не убили мятежные новгородцы на моих глазах…» — подумал Иван и сказал немного изменившимся голосом:

— Но как-то странно, писца Исаака Собаку митрополит освободил из заточения, а своему любимцу Максиму отказал… Ведь решение Собора, во главе которого стоял митрополит Даниил касалось их обоих… Говорят, что даже опального митрополита Даниила чуть кондрашка не хватила в Волоцком монастыре, когда он узнал, что его преемник Иоасаф простил осужденного Собором писца… В диаконы и в попы поставил и в архимандриты на Симоново благословил…

— Да, государь, каждому свое — одно Собаке, другое философу Святогорцу Максиму, — тяжко вздохнул Макарий. — Все святые отцы церкви знают, что написал владыка Иоасаф своему учителю, нестяжателю Максиму Греку: «Целуем узы твои, как единого от святых, но ничего не можем сделать в твое облегчение». Вот так-то, государь. Есть один узелок не распутанный в судьбе святительской Максима. Не дано было развязать его ни Иоасафу, боюсь, и мне не удастся… — Макарий выразительно поглядел в глаза Ивану и продолжил после многозначительной паузы. — Ведь Исаак-то Собака в отличие от Максима Святогорца прославился в нашей церкви не как выдающийся богослов-полемист, а как хваткий, поднаторевший в своем деле писарь. Потому, возможно, митрополиту Иоасафу легче было пойти против решения Собора и принять деятельное участие в судьбе писца Собаки. Но с Максимом Греком все гораздо сложнее и запутанней, потому и не решился митрополит игнорировать решение церковного Собора, на котором был обвинен философ-Святогорец, знающий наизусть Библию на трех языках.

— Может, нам с тобою, владыка, удастся освободить из заточения в Отроч монастыре философа Максима?.. — Поднял на митрополита глаза отрок. — Все же, как и мы, Библию наизусть знает…

Макарий не отвел глаз перед вопрошающим взором юного государя, но про себя с нарастающей тревогой подумал: «Рассказать ему сейчас или потом о зловещей роли, которую сыграл на Соборе в тяжком обвинении Максима Грека и Вассиана Косого-Патрикеева, любимец его отца Василия, боярин Михаил Юрьевич Захарьин. Ведь Захарьин обвинил Максима Святогорца на Соборе в том, будто на земле римского папы Максим в числе нескольких сотен лиц выучился у тайного иудея, служителя каббалы, жидовской мудрости и запрещенным законам тайных иудеев. Захарьин даже дальше пошел, мол, разгневанный папа приказал схватить их всех и сжечь на костре как еретиков, но только Максим сбежал от него на святую гору Афон, и с тех пор себя за приобщение к греческой вере называл себя Святогорцем. А Захарьин слюной на Соборе брызгал, мол, какой он Святогорец, пусть хоть Библию наизусть знает на трех языках? Если еретик знает Библию и иудейские законы наизусть, что на него молиться надо? Так боярин вопрошал. Мол, вы ему в рот глядите, а папа его сжечь собирался за ересь — усердствовал Захарьин Михаил Юрьевич. К чему это я о нем вспомнил — о покойном боярине, которому когда-то на Соборе даже отпор дал? А вот к чему… Недавно, перед самой своей смертью брат Михаила Юрьевича, Роман Юрьевич Захарьин завел со мной те же странные речи — нельзя Максима Грека из заключения в Отрочь монастыре выпускать. Мол, обвинили Святогорца в том, что он с умыслом портит старые русские богослужебные книги, а надо бы его обвинить в ереси жидовствующих, за что папа его к костру приговорил. Опальный Максим Грек, возможно, только уловка Захарьиных. Они что-то знают более важное и ужасное о тайном влиянии иудейства на внешние и внутренние дела Русского государства. Это дает им шансы на первенство, в конечном итоге, в борьбе партий за власть. Странно, партия Захарьиных, во главе которой раньше стоял старший брат Михаил, а потом младший Роман, взяла на вооружение всего одно главное оружие — «священной борьбы против ереси жидовствующих». Никакая другая боярская партия этим оружием не пользовалась и пользуется, те же Бельские, Шуйские, Глинские, Морозовы — а Захарьины, на тебе, уцепились. А может, Захарьины давно подготовились к династическим войнам? Уже начали вести эти династические войны, чтобы последних Рюриковичей московских — к ногтю, а самим встать во главе новой царской династии. А пока — проба сил, когда все грядущие потрясения на троне уперлись в «еретика жидовствующего» Максима Святогорца, который, глядишь, ни слухом, ни духом в ереси тайных иудеев. Впрочем, кто его знает, Максима Святогорца, недаром знающего, чуть ли не единственный на земле, Библию на трех языках».

Задумался о своем владыка, но высказался твердо:

— Вот, когда, станешь Царем Третьего Рима, государь Иван, когда повенчаю тебя на царство Русское шапкой Мономаха, тогда и вернемся с тобой к делу Максима Грека — освобождать его или нет из заключения.

Сказав это, Макарий машинально вспомнил три странные просьбы покойного боярина, окольничего Романа Юрьевича Захарьина, за себя и за брата Михаила, опекуна государева. Не выпускать из темницы монастырской Отроч опального еретика Максима Святогорца, посодействовать браку Ивана-государя с его дочкой-сиротой Анастасией, и, наконец, венчать на царство Третьего Рима по достижении совершеннолетия Ивана. «О восшествии династии Романовых на царском троне мечтал перед смертью боярин Роман. Мечтать не вредно. Только, сдается, какие-то неведомые тайные силы стоят за этой тщеславной идеей боярина увековечить свой род на Руси. Когда-нибудь и тайное станет явным, как писано в Писании — только когда?.. Только и без напоминания Захарьиных венчать надо на царство государя Ивана — таков мой долг перед отроком, знающим уже в 13 лет наизусть всю Библию».

С падением Царьграда мысль о том, что при древних связях между Русью и Византией Москва есть второй Царьград, а государь русский — наследник царя греческого, все более и более укоренялась между православными книжниками, первым из которых, в отсутствие опального философа Максима Грека, конечно же, был владыка Макарий.

Коротающего свои дни на правах узника в тверском монастыре Отроч Максима Грека мало интересовали благословения византийских императоров через «шапку Мономаха» для величия царской власти московских государей, как, впрочем, и творения книжника Спиридона-Саввы о «чаше кесаря Августа» ради утверждения, что Рюриковичи напрямую происходят от потомков римского кесаря Августа, брата Октавиана-императора.

А книжник Макарий в беседах с Иваном на тему скорого — в свой срок — его венчания шапкой Мономаха часто говорил будущему царю, что в государях московских соединились оба Рима, Рим кесарей и Царьград византийских императоров для оживления величавой мистической идеи псковского монаха Филофея.

— Был первый Рим — Рим великих цезарей-кесарей. Он погиб, захлебнувшись в крови, чужой и своей, под напором варваров и оттого, что отказался воспинять христианскую идею. Потом была Византия и Царьград-Константинополь императора Константина — наследники погибшего Рима. Но лукавые греческие вельможи-богатеи погубили и христианскую Византию и самого императора Константина, укротив того от воинства оружия и духа — причем вражбой от ереси своей и ленивства с лукавством. И под напором еретиков и ленивцев лукавых рухнула Византия, не в силах воспротивиться силы османского оружия.

Макарий перевел дух, помолчал, испытующе поглядывая взором наставника на своего толкового ученика, прежде чем обратиться к развитию идеи «Москвы — Третьего Рима», через византийские традиции из истоков императорского Рима цезарей-кесарей. Макарий рассказывал Ивану-государю, что для чина венчания на царство его великолепно подходят — лучше не придумаешь — панегирические труды Спиридона-Саввы «Сказания о князьях Владимирских» и «Послание о Мономаховом венце».

— А теперь есть град Москва, где правили и правит наследники обоих павших империй. Воистину Москва — это Третий Рим и последний, ибо четвертому Риму уже не бывать никогда. А основателем рода Рюриковичей, как справедливо полагает Спиридон-Савва, стал брат римского императора Октавиана кесарь Август Прус, которому по духовной достались города и земли на Немане и Висле.

Иван почему-то неожиданно для себя подумал: «Как мало значили пышные сравнения Москвы со вторым Константинополем и третьим Римом — еще матушка мне о том рассказывала — для моего отца Василия и даже деда Ивана, а ведь именно они приступили к закладке величественного здания Третьего Рима. А ведь и дед и отец были природными государями и вполне могли пользоваться титулом царя».

Словно подхватив Ивановы мысли, наставник Макарий продолжил:

— Самый титул «царя» уже встречается в грамотах, правда, более во внешних сношениях. К тому же у великого князя Василия Иоанновича была своя печать с царским титулом; известны и его монеты с тем же титулом. Вот так-то, государь Иван, по Божию изволению и по благословению отца Василия Ивановича и деда Ивана Васильевича родился ты для венчания на царство Русское, и дано тебе, природному государю, Божьим повелением воцариться в Москве — Третьем Риме по достижению совершеннолетия, о чем пекся твой батюшка-государь в своей духовной.

А Иван во время речей наставника думал о словах своей матушки об отце и деде: «Твой-то отец был добрый и славный, его ни капли не боялись его подданные, во дворец его присутствия не замечали даже слуги… А сам Василий Иванович с трепетом ужаса и восхищения рассказывал мне о своем отце Иване Великом… Когда тот на пирах засыпал, присутствовавшие там именитые князья столбенели рядом, дыхнуть боялись, чтобы не разбудить своего государя, сны или сонные мысли нарушить государя… Страшен был в гневе Иван Великий — случайно проходящие женщины падали в обморок от одного только его свирепого взгляда… Грозной была власть твоего деда, и звали его соответственно Иван Третий Грозный…»

— Значит, я буду, святой отец, царем Иваном Четвертым… — сказал с чувством отрок. — Грозу люблю, владыка… До сих пор вспоминаю, ту грозу, что в Москве разыгралась перед нашей первой беседой… Говорят, я и родился, когда столицу гроза очистительная сотрясала… Матушка рассказывала, что ее стонов роженицы никто не слыхал: все заглушали раскаты громовые… С твоей легкой руки, владыка, быть мне Грозы царем — Иваном Грозным… В династию государей московских хотелось бы войти с таким именем первого царя… Кстати, давно хотел спросить тебя, владыка, что значит греческое слово «династия»?

— Династ на греческом языке означает, государь, «власть имущий». Этим именем греки называли небольших восточных владетелей, князьков, недостаточно сильных, чтобы титуловаться царями. В самой Греции династами. называли тех, кто насильно захватывал в свои руки власть, например, когда-то там было 30 тиранов-династов афинских.

— А чем отличается тирания от династии, владыка?..

— От тирании династия отличалась только тем, что правящих лиц было несколько, а не один. В средние века, по уничтожении прежнего деления на графства, династами назывались лица из прежде управлявших графствами фамилий, достигшие независимости личной и для своих владений. Династы занимали среднее место между владетельными князьями и графами, с одной стороны, и низшим дворянством — с другой. Когда уже ближе к нашему времени низшие дворяне стали получать титул «Господина», династы в отместку «господам» приняли графский титул, и разница между ними и графами уничтожилась. Но династы, не цари, государь.

Макарий почему-то вспомнил три странные просьбы боярина Романа Захарьина, мечтавшего, как и его брат, перед самой смертью о царской династии их рода — династии Романовых. Владыка с тревогой подумал о возможных династических войнах уже на русской Земле. Почему же им не быть здесь — уже были, и какие кровавые. Что в Европе, что на Руси — все едино и ужасно в схватке за власть, за трон царский. Ведь династические войны, вызывавшиеся притязаниями царствующих домов на чужие земли или открывавшиеся наследства, не новость, когда вся политика — внутренняя и внешняя — на западе Европы направлялась интересами абсолютной королевской, императорской власти…

«Сколько уже было династических войн, вызванные соперничеством Габсбургов с Валуа и Бурбонами, войн за испанское и австрийское наследство. Сколько крови пролилось на Руси, когда мир сыновей Дмитрия Донского обернулся враждой и династическими войнами его внуков — Василия Темного, Василия Косого, Дмитрия Шемяки, Ивана Можайского. И пошло, и поехало до сих времен. Вот и Ефросинья Хованская-Старицкая спит и видит на царском троне своего сына Владимира Старицкого вместо государя Ивана. Авось, Господь Русь помилует, не опрокинет ее раньше времени в династических войнах. И до венчания на царство Ивана, и до брака государя, пусть с той же Анастасией Романовой или с кем надо дожить еще. Много воды еще утечет до этого венчания шапкой Мономаха» — подумал владыка Макарий.

Почему митрополит Макарий вспомнил о трех предсмертных просьбах, включая брачную, Романа Юрьевича Захарьина во время последней беседы с Иваном-государем? Может, потому что знал: посольский приказ уже официально объявил за границей: «Великий князь Иван в мужеский возраст входит, а ростом совершенного человека уже есть, а с Божьею волею помышляет ужо брачный закон приняти». Государевы дьяки в данном посольском приказе весьма точно описали внешние приметы рослого красивого юноши, восседающего на московском престоле, хотя и напрасно приписывали тринадцатилетнему Ивану слишком степенные для его возраста помыслы о скорой женитьбе.

Знал доподлинно митрополит и о весьма скоропалительном литовском ответе насчет планов московского жениха искать в их землях свою невесту. Чиновник средней руки, некто Сукин, посланный в Литву для урегулирования споров по Себежской земле, имел особое задание от боярской Думы. В тайных переговорах с литовскими вельможами для разрешения старых территориальных претензий сторон Сукин должен был использовать неожиданный козырь Москвы: польза родственного союза государя-Ивана и королевской фамилии очевидна для завершения спора по Себежских и других землях.

Только по приезде в Москву Сукин по инстанции доложил о более чем холодном приеме в Литве, неуступчивости тамошних вельмож-чиновников. Несмотря на то, что дряхлый старый король Сигизмунд слабел с каждым днем и практически отошел от власти настолько, что польские и литовские паны уже договаривались с иностранными послами именем его сына-наследника Сигизмунда-Августа, все равно никто не шел на уступки Москве даже с отдаленной перспективой женитьбы Ивана-государя на литовской принцессе.

Больше всего митрополит удивился сообщению расстроенного Сукина, что такую жесткую политику литовские вельможи заняли под давлением объявившегося невесть откуда на переговорах беглеца Семена Бельского. Изумленному Сукину князь Семен нагло хохотнул прямо в лицо: «Чего сказками о поисках литовской принцессы для жениха-государя потчевать?.. Нечего мешать в одну кучу споры по Себежским землям и женитьбе московского государя… В нужный срок мы подыщем государю вашему нужную всем невесту, так, что комар носа не подточит… Так будет выгодно всем — и русским, и латинянам, и иудеям… Новая династия царей русских через брак государев состоится — не чета последним Рюриковичам… Вот увидишь, помяни мое слово, Сукин…»

Думал митрополит Макарий, что неспроста в Литве Семен Бельский объявился и заявил о своем участии в поиске невесты московскому государю во всеобщих интересах — и православных, и латинян, и даже иудеев. Не бывает такого — чтобы все интересы совпали и с венчанием на царство государя Ивана по достижению совершеннолетия, и с венчанием на брак святой ради продолжения рода царского. И темные намеки на конец династии «последних Рюриковичей», буквально в унисон тайным, заповедным мыслям покойных братьев Захарьиных, Михаила и Романа, ненавистников опального Максима Святогорца.

Митрополит Макарий думал о плодах свого наставничества, совсем непродолжительного по срокам и, возможно, еще видимого по плодам. Да, это прекрасно — Библия, затверженная наизусть. Запавшие в душу отрока любимые библейские тексты и яркие исторические примеры, говорящие о сути царской власти и ее божественном происхождении. Но тревожная фантазия отрока создает из затверженных библейских текстов и моих рассказов о прямом родстве Рюриковичей и римских кесарей. И все это для торжества мистической идеи Москвы — Третьего Рима — идеальный фантастический мир, куда Иван уходит, как пророк Моисей на гору Сион, отдыхать и торжествовать духом от своих повседневных недетских страхов, поражений и унижений. Один случай с Иоасафом в его спальне чего стоит — такое вовек, до самой смерти не забывается. И, отринув страхи и ужасы боярской грызни, отрок Иван в своем фантастическом преломлении созерцает величественные образы ветхозаветных избранников и помазанников Божьих — Моисея, Давида, Соломона, Саула. И как страстно, излишне страстно старается, словно в зеркале, в образах пророков и царей, разглядеть свою царственную божественную фигуру этот отрок. Ему по сердцу озаренная блеском и величием его собственная царственная особа в подобном отражении. Отрок в своих фантастических видениях о собственном царстве чует своим сердцем и трепетной душой то, что не чуяли его предки, великие князья и государи московские. Как живо отрок почувствовал в себе царя в первородном библейском смысле, настоящего помазанника Божьего с царственным «Я есьм от Бога и римских и византийских императоров»… Как мистично его, отрока, царское происхождение и стремление венчаться на царство шапкой Мономаха, так и не менее мистичны поползновения о конце «династии последних Рюриковичей», о зарождении новой династии через тайну брака Ивана-государя — тем более в интересах всех, и латинян и иудеев, в том числе… Бывает так или не бывает, что интересы Руси православной совпадают с корыстными интересами латинян и иудеев «иметь на троне своего монарха» — для борьбы с османами, покорения мира и прочего?.. Вряд ли…

Мысли глубоко задумавшегося владыки оборвал вопрос звонким голосом отрока-государя:

— Владыка, давно хотел спросить тебя о поездке в Николин град — Можайск, на молебен к Николе Можайскому Чудотворцу… Помнишь, владыка, ты обещал мне сказать — был ли знак от Николы Чудотворца о моем скором восшествии на царство и превращении Николина града в Священный град Русских?..

Макарий, словно что-то вспомнив, легко ударил себя ладонью по лбу и торжественно сказал:

— Был, государь, знак добрый Николы Можайского Чудотворца! Быть царю русскому Ивану Четвертому, помазаннику Божьему, в Москве — Третьем Риме! Быть Священному граду русских по такому случаю, тем более, что не было до Ивана Четвертого царей на престоле московском…

— А какой знак подал Никола Можайский?.. — спросил совершенно серьезно отрок Иван.

— Улыбнулся Никола, услышав мои молитвы, государь. Град Священный повыше к небесам поднял и мечом сверкнул, как молнией при грозе. Возможно, мне так показалось, государь…

— Да не показалось тебе владыка… Так и должно быть — и первому Священному граду русских при скором восшествии на царство первого царя русского… Грозы царя, воистину Грозного… Деда моего Ивана величали Грозным за одно, меня ж с грозой сравнивать будут… Со столь же страшной грозой для врагов Руси, сколь и очистительной для святости Руси святой и православной…

— Пусть будет так, государь…

— Так, владыка… Вот и приспело времечко подумать не только о Третьем Риме, но и о Священном граде Николы — Бога Русского…