Искушение Кассандры

Александр Андрюхин

Городок потрясает убийство сторожа в местном музее. Сигнализация не срабатывает, из музея ничего ценного не пропадает, если не считать какого-то невзрачного экспоната – пожелтевшего осколка горного хрусталя. Казалось бы, типичный «висяк», но оказалось, что за этим убийством стоит тысячелетняя тайна, которая берет свое начало из осажденной Трои. Этот невероятный клубок, связанный с преступлением в музее, помогает распутать следователю приезжий журналист, который хорошо знает античные мифы.

3

Двадцатишестилетний следователь прокуратуры Тарас Карасев сидел в своем крохотном кабинете, заваленном полуистлевшей документацией, и скучно зевал. Когда неделю назад он вселился в эту каморку, то железно решил, что первым делом выбросит отсюда все эти пыльные, желтые папки, сломанные стулья и четыре печатные машинки «Башкирия». Заглянув в сейф и обнаружив в нем три десятка пустых бутылок, следователь подумал, что их тоже следует выбросить на помойку и лучше всего — вместе с сейфом. Он намеревался это сделать в конце недели, но ближе к пятнице понял, что даже если ему и разрешат капитально обосноваться в этой мышиной норе, положения это не спасет. Нужно не мусор выметать отсюда, а самому выметаться из этого волжского захолустья, и куда-нибудь подальше, скажем, — в Москву.

Карасев пять лет назад окончил юридический факультет местного университета. Окончил с отличием, а что толку? Ну, следователь он сейчас по особо важным делам, и что? Где эти особо важные дела? Где коррумпированная мафия, где вооруженные банды, где изощренные убийства с целью политического шантажа, запугивания и перехвата финансовых потоков, где, наконец, неслыханные по своим размерам и дерзости ограбления и похищения людей? В этом городишке не то, что банкира, ни одного депутата не грохнули. Да, и кому нужны эти провинциальные депутаты? За что их грохать? За принципиальную позицию? Но у них нет никаких позиций. Есть только мечты. Точнее, одна мечта на всех — найти хорошую должность в Москве.

Хотя полгода назад одному депутату Законодательного собрания засветили кулаком под глаз. Причем, в его же собственном подъезде. Разумеется, случайно, по-пьяни. Это потом уже совершенный инцидент законодатель попытался представить как политическую акцию. Но достаточно было взглянуть на физиономию местного «засветителя» (то бишь, преступника), что бы сообразить, что подобный порыв снизошел на него исключительно с бодуна, а вовсе не из каких-то патриотических побуждений.

Здесь все преступления с бодуна. Кражи, разбои, насилия, убийства — все с легкой руки зеленого змия. Для этого Тарас пять лет штудировал криминалистику, чтобы разбираться с подробностями того, как слесарь дядя Гриша тюкнул топориком лавочницу тетю Клаву за то, что та не дала на опохмел? Или как какой-нибудь чувачок Колёк уделал трубой какого-нибудь Санька, за то, что тот не дал закурить? Разве не труба? В этом гнусном городишке все ничтожно и карикатурно, даже преступления.

Сделав такой вывод и решив хлебнуть кофейку, Тарас отправился с чайником в туалет, но внезапно раздался телефонный звонок. Звонил Леонид Григорьевич, прокурор.

— Карасев, ты хотел заняться расследованием запутанного дела? Езжай немедленно в художественный музей, там убили сторожа.

— Сторожа? — удивился Карасев. — Кому он понадобился?

— Вот и выясни, кому. Узнай, может, пропали какие-нибудь ценные экспонаты. Ну, и так далее… Не мне тебя учить.

Шеф положил трубку, а Карасев грустно покачал головой. «Ну, начальник лопухнулся. Неужели в местном музее еще имеются экспонаты, из-за которых возможны убийства? Мужик, ты сам-то понял, что сказал?», — мысленно воскликнул Тарас и поставил чайник обратно в шкаф. После чего поморщился, предчувствуя, что в каптерке у сторожа отыщет минимум четыре бутылки какой-нибудь политуры с отпечатками пальцев его же соседа по дому и максимум два селедочных скелета на промасленной газете. «М-да. Жизнь не радует разнообразием», — со вздохом подумал сыщик и спустился к дежурным.

— Машина свободная?

— Свободная-то она свободная, да бензина нет, — зевнув, ответил дежурный офицер. — А тебе куда?

— До музея.

— Так здесь два шага пешком. Туда, кстати, уже выехал милицейский наряд и эксперты. Если не хочешь идти, подожди. Через час освободится прокурорская тачка.

— Ну нет! Пока я буду ждать, менты затопчут все следы.

Карасев отправился пешком, с досадой отметив, что в этом чертовом Ульяновске даже выехать на место преступления проблема. Вот уж воистину классическая дыра.

Через пятнадцать минут он уже был на месте. У ворот музея стояло целых два «УАЗика» — из УВД и из центральной экспертизы. Только представитель прокуратуры явился пешком. Стыдоба! В вестибюле столпились смущенные сотрудники музея.

— Кто первый обнаружил труп? — сходу спросил Карасев.

— Я! — ответила женщина лет пятидесяти, сверкнув серебряными очками. Она была бледной и напуганной, однако держалась с благородным достоинством.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Старший научный сотрудник Зоя Павловна Михайлова.

— Спасибо. А кто последний видел сторожа? — строго сдвинул брови Карасев, переводя взгляд на остальных, столпившихся за ее спиной.

Все стали растерянно переглядываться, тыкать друг в друга пальцами, отпираться, и в конечном итоге выяснилось, что последним убитого сторожа также видела Зоя Павловна Михайлова.

— Так-так, — подозрительно сощурился Карасев, — значит вы вчера ушли домой позже всех, а сегодня явились на работу всех раньше? Так?

— Выходит, что так, — растерянно пробормотала Михайлова. — Но я вчера задержалась из-за слесарей. Мы ушли вместе.

— Пардон! Как вместе? — вмешалась директриса, стройная шатенка лет сорока. — А кто же сдавал музей на пульт?

— Вообще-то… я сдавала, — растерялась Зоя Павловна. — Я имела в виду, что со слесарями мы вместе вышли из хранилища и дошли до вестибюля…

— Так и говорите, — подняла палец директриса, — что именно вы ушли из музея последней, и не надо, пожалуйста, валить на слесарей.

Зоя Павловна сделалась пунцовой.

— Что вы этим хотите сказать, Алла Григорьевна? Что это я убила сторожа?

— Я хочу сказать, Зоя Павловна, что нужно говорить как есть, а не запутывать следствие на предварительном этапе, — нахмурилась директриса.

Глава музея перевела преданный взор на Карасева, а тот, внимательно выслушав перепалку, вдруг спросил у Михайловой:

— Вы всегда уходите с работы позже всех, а приходите всех раньше?

— Нет, не всегда, — замялась Михайлова. — Я ухожу как все. Просто так получилось, единственный раз… Извините…

Ее глаза растерянно забегали, а у директрисы глаза сделались стеклянными. Она побагровела и опять открыла рот, чтобы вставить еще что-нибудь разоблачительное, но Карасев не дал:

— Понятно. С этим мы разберемся потом. А сейчас проводите меня к месту преступления.

Алла Григорьевна с готовностью провела его через зал с восковыми фигурами, толкнула дверь в коридор, но дальше не пошла. В коридоре копошились криминалисты. Они сдержанно приветствовали коллегу и сразу ввели в курс дела:

— Его отоварили разводным ключом, — доложил судебный медик Саша. — Судя по всему, было нанесено два удара сзади. Первый — в висок, второй — в макушку. От второго удара была проломлена черепная коробка. Смерть наступила мгновенно. Это произошло около одиннадцати вечера.

Карасев взглянул на скорченный труп. Отоваренный ключом покоился вниз лицом в луже собственной крови. Одна рука с растопыренными пальцами упиралась в стенку, другая — зажимала проломленную голову. Рядом лежал огромный разводной ключ, головка которого была черна от запекшейся крови. Тут же у стены стоял чемодан с инструментами слесарей, а чуть поодаль валялся масляный моток проволоки.

— Отпечатки пальцев сняли? — спросил Карасев.

— Отпечатков на ключе нет, — развел руками бородатый криминалист по фамилии Соколов, которого все звали «Соколиный глаз». — По всей видимости, убийца был в перчатках. Или потом стер отпечатки.

— Стер отпечатки? — удивленно вздернул брови Карасев. — Интересно… А следы обуви есть?

— Следов обуви тоже нет! — пожал плечами криминалист и достал сигарету. — Вернее, посторонних следов нет. Есть несколько следов сотрудников музея. Женских ног. Но удар явно не женский. Здесь нужно обладать недюжинной силой, чтобы пробить черепушку.

— Я понял! Ручки двери смотрели?

— На дверной ручке отпечаток одной женской ладони. И на крючке отпечаток той же ладони.

Карасев задумался.

— Интересно… Ну, а… в комнате сторожа отпечатки на бутылке, на стаканах…

— Никаких бутылок не обнаружено, — покачал головой «Соколиный глаз». — На чашке есть отпечатки. Судя по всему, сторожа. Из чашки пили чай. Водку не пили. На телефонной трубке есть отпечаток той же женской ладони, что и на ручке двери. Что касается стаканов, они чистые. Из них не пили.

— Хотите сказать, он был трезвым? — кивнув Карасев на труп.

— Абсолютно. Конечно, точно, покажет экспертиза, но по предварительному осмотру никаких признаков опьянения не обнаружено.

— Очень странно… — пробормотал Карасев и, бросив долгий взгляд на тело, отправился в каптерку.

В каптерке не было никаких следов пребывания посторонних. По всей видимости, алкоголь не распивали. Если распивали, а потом унесли, остались бы следы закуски. Если бы унесли и следы закуски, остались бы крошки. Нет! Посторонних в каптерке точно не было. Также не было никаких следов беспорядка. Все мирно, чинно и как будто на своих местах: электроплитка на подоконнике, чайник на электроплитке, чашка с недопитым чаем на столе, телевизор на тумбочке. На топчане страницами вниз лежит раскрытая книга Набокова «Лолита». Книга, судя по всему, сторожа.

Все признаки того, что убийство для этого городишки явно нетрадиционное, то есть, совершенно на трезвую голову, да еще без отпечатков пальцев.

Карасев покинул каптерку и направился в кабинет директора.

— Мне нужно поговорить с сотрудниками музея, — сказал он директрисе.

— Пожалуйста! — с готовностью ответила она. — Можете в моем кабинете. Кого пригласить?

— В первую очередь Михайлову. Кстати, вы уже осмотрели музей? Экспонаты все на месте?

— Сейчас производим тщательный осмотр, но, исходя из беглого осмотра, кажется, ничего не пропало. Во всяком случае, наиболее ценные музейные реликвии на месте.

— Это какие? — поинтересовался Карасев.

Алла Григорьевна расплылась в счастливой улыбке.

— Жемчужиной нашего музея является портрет Екатерины Второй кисти неизвестного художника. Картина, слава Богу, цела.

— Эта не та ли, что четыре метра в высоту и три в ширину?

— Совершенно верно. Она. Из-за размеров похищение шедевра представляет некоторую сложность. Но есть у нас картины и поменьше, например: «Ева с гранатом». Она всего три на два. К счастью, и она на месте.

— То есть самое ценное в музее — это самое объемное? — догадался Карасев, не в силах подавить улыбку.

— Да нет, почему? — нахмурилась директриса, не понимая сарказма. — У нас есть и довольно мелкие экспонаты, которые представляют собой региональную ценность. Например, гжельский фарфор. Он тоже не тронут…

— Я понял, — перебил Карасев. — Скажите, а в фондах музея есть что-нибудь такое, из-за которого можно убить человека?

— Ну… — задумалась директриса. — Чтобы убить, таких ценностей конечно нет, но вообще, шедевры, пусть не мирового, а регионального значения, в наших фондах имеются. Например… Э… Вот… Ну, сразу навскидку я сказать не могу. Надо посмотреть списки. Кстати, мы как раз обновляем списки фондов. Зоя Павловна этим занимается. Но вряд ли в подвалах что-нибудь пропало.

— Почему?

— Потому что подвалы на замках. А замки все на месте. Мы уже проверили. Зоя Павловна вчера сама лично все закрыла. После слесарей.

— Словом, куда ни взгляни, все дороги ведут к Зое Павловне, — улыбнулся Карасев, утомившись от директрисы. — Что ж, зовите ее, раз она последней ушла из музея! Кстати, кто сегодня пришел вторым после Зои Павловны.

— Александрова из отдела Гончарова…