Искушение Кассандры

Александр Андрюхин

Городок потрясает убийство сторожа в местном музее. Сигнализация не срабатывает, из музея ничего ценного не пропадает, если не считать какого-то невзрачного экспоната – пожелтевшего осколка горного хрусталя. Казалось бы, типичный «висяк», но оказалось, что за этим убийством стоит тысячелетняя тайна, которая берет свое начало из осажденной Трои. Этот невероятный клубок, связанный с преступлением в музее, помогает распутать следователю приезжий журналист, который хорошо знает античные мифы.

2

Десять лет спустя утром четвертого октября старший научный сотрудник художественного музея Зоя Михайлова спешила на работу. В тот день она решила явиться пораньше, чтобы завершить опись экспонатов музейного фонда. Накануне как всегда поработать не дали: сначала отвлекли телевизионщики, приехавшие снимать выставку восковых фигур, затем — директриса, приказавшая написать аннотацию к гжельскому фарфору, потом неожиданно явились работники ЖЭУ продувать батареи, и, кроме Зои Павловны, больше некому было проследить за ними в подвале.

Слесари возились с полудня до восьми вечера, при этом опустошили две бутылки портвейна и истоптали своими сапожищами все ковры хранилища, но так и не закончили. Они ушли, слегка покачиваясь, бросив в коридоре грязный чемодан с инструментами, масляный моток проволоки и разводной ключ, величиной с лом. Работники ЖЭУ обещали прийти на следующее утро и продолжить профилактическую работу по подготовке к отопительному сезону, поэтому Зоя Павловна решила завершить свою опись до начала рабочего дня, пока никого нет, пока голова свежая, никто не отвлекает и есть возможность немного сосредоточиться.

Словом, когда Зоя Павловна ступила на крыльцо музея, было без пятнадцати восемь. За это она ручается головой, потому что кинула взгляд на часы, чтобы прикинуть время для работы. Часа и пятнадцати минут вполне хватало не только на перепроверку оставшихся экспонатов, но и на то, чтобы наклеить новые ярлыки на фарфоровую посуду восемнадцатого века. Она нажала кнопку и услышала за дверьми мощный рев музейного звонка. «Это не звонок, это противотанковая сирена. Когда-нибудь у какого-нибудь сторожа случится разрыв сердца, и тогда — прощай, Родина», — подумала она и позвонила повторно.

Но сторож не спешил открывать двери. Либо у него уже случился разрыв сердца, либо ему снилось, что он — броненосец «Потемкин». Зоя Павловна снова взглянула на часы и занервничала. Она раздраженно вдавила палец в черную кнопку, и раскат получился таким тревожным, что сидящие на карнизе голуби в замешательстве взметнулись ввысь. Но и этот душераздирающий звук не вызвал в музее никакого движения. Кто сегодня дежурит? Как пить дать, Локридский. Ох, и не нравился же Зое Павловне этот проходимец Локридский!

Она забарабанила по двери кулаками, и дверь открылась сама собой. «Да здесь не заперто?» — удивилась Михайлова и переступила порог. В вестибюле было пусто, но стоял какой-то неприятный, тревожащий душу запах. «Эх, и задам же я сейчас Локридскому», — подумала она, завернув в сторожевую каптерку.

Телевизор в каптерке работал, но сторожа не было. Значит, куда-то отлучился. Сигнализация была включена. На «Рубине» горели все лампочки. Светилась даже ячейка входной двери, которая по идее должна мигать. Зоя Павловна пожала плечами, выключила телевизор и вернулась к дверям. К датчику входной двери был приляпан пластилином магнит. «Так-так, — покачала головой Михайлова. — Дверь разблокирована, сторожа нет. Заходи, кому не лень и бери, чего хочешь! Ай, да Локридский, ай, да сукин сын…»

Зоя Павловна накинула на дверь крючок, вернулась в каптерку и позвонила в отдел вневедомственной охраны.

— Снимите с пульта музей! — сказала она.

— Снимаем! — ответили на пульте.

Научная сотрудница отключила охранный прибор «Рубин» и направилась к себе в кабинет. По пути предстояла одна неприятная процедура — прохождение через зал с восковыми фигурами. Зоя Павловна не из трусливой категории женщин, однако от этих фигур ей было не по себе. Именно от этих, питерских, а не от других. На ее счету музей четыре раза предоставлял площади различным историческим выставкам с восковыми персонажами, и к ним она всегда относилась спокойно, но эта экспозиция вызывала у нее отвратительные чувства. Здесь были цари, их жены, дети, а также известные государственные деятели. Больше всего Зоя Павловна боялась Ивана Грозного. Глаза у него были совершенно белыми от бешенства, а жилистые паукообразные руки настолько правдоподобными, что казалось — того и гляди схватят за юбку. Сталин также не располагал к эстетствующему умилению. Он смотрел живыми, черными глазами — жестко и недобро, хотя и мимо. Но чем больше в него вглядываешься, тем сильнее создавалось ощущение, что сейчас он выйдет из оцепенения и повернет на тебя свои блестящие зрачки. Берия из-под шляпы и тонких очков смотрел так, что невольно холодело под ложечкой. Даже Николай Первый таил в себе что-то необъяснимо зловещее. Вот кто из экспозиции совсем не вызывал страха, так это Петр Первый. В его облике не было ничего безумного, хотя глаза тоже были на выкате, но смотрели они куда-то очень далеко, Бог знает в какие запредельные дали.

Зоя Павловна не без трепета шагнула в темный зал с восковыми фигурами и, покосившись на Ивана Грозного, прибавила шаг. Пока она шла, старалась не смотреть на восковых царей и государственных деятелей с хитрыми прищурами и жуткими руками, но спиной настолько ощущала их присутствие, что последние метры пришлось бежать галопом.

Когда Михайлова вылетела в коридор и захлопнула за собой дверь, то почувствовала, что этот тревожащий душу запах усилился. В темной глубине коридора, где вчера сантехники бросили свои инструменты, лежало что-то черное и объемное. «Никак батареи?» — мелькнула первая мысль. Только с каждым шагом Зоя Павловна чувствовала, что у стены рядом с инструментами лежит не что-то, а некто. «Никак восковая фигура?» — была вторая.

Но когда Михайлова подошла поближе, то взвизгнула так, что заложило собственные уши. Это был сторож Локридский. Он лежал лицом вниз в какой-то ужасной, неестественной позе. Одна рука упиралась в стену, другая закрывала пробитую голову, из которой расползлась по полу его черная кровь. Именно от крови и исходил этот леденящий затылок запах…

Зоя Павловна, визжа и прикрывая ладонями виски, понеслась обратно: сначала по коридору, затем через зал с восковыми фигурами, стараясь на них не смотреть. Но, когда краем глаза зацепила Ивана Грозного, то завопила с новой силой. Он смотрел в ее глаза и зловредно улыбался. Михайлова выбежала в вестибюль и вдруг с ужасом услышала сзади скрип чьих-то сапог.

Женщина рывком сорвала крючок, пнула ногой дверь и пулей вылетела на улицу. Только пробежав полквартала в сторону сельскохозяйственной академии, она позволила себе оглянуться. На крыльце музея было по-прежнему пусто, но дверь едва заметно колыхалась, будто ее подергивали изнутри. В тот же миг ей показалось, что стекла двери потемнели.

«Там кто-то ходит!» — мелькнуло в голове, и ноги непроизвольно заплелись. Как на грех на улице ни души. По утрам в этом месте всегда мели дворники, но сегодня их не было. Не было никого и на ступенях сельскохозяйственной академии. А обычно на них всегда покуривали студенты. «Ах да, ведь еще нет восьми…»

Она застучала каблуками по ступеням академии, заметив, что двери учебного заведения открыты настежь. Ей навстречу вышел сонный милиционер с дымящейся сигаретой в зубах.

— Звоните скорее в милицию! У нас сторожа убили! — закричала беглянка, трясясь и оглядываясь на здание музея.

Милиционер вытаращил глаза и застыл точно греческое изваяние, не понимая ни слова из того, что ему прокричали. Наконец, некое подобие мысли мелькнуло в его сонных глазах.

— Где убили? В выставочном зале? — спросил он.

— Да-да, в музее! — закивала Зоя Павловна, указывая рукой на здание, из которого только что дала деру.

Милиционер пульнул сигарету мимо урны и, резко развернувшись, нырнул в вестибюль академии.