Стрела Габинчи

Алекс Орлов, 2010

Иногда мечты воплощаются, правда, не всегда так, как о том мечталось. Это испытали на себе два шестнадцатилетних жителя средневекового города, затерянного то ли в прошлом, то ли в чьем-то будущем. Увлеченные рассказами о дальних странствиях и путешествиях, они неожиданно оказались обвиненными в преступлениях, которых не совершали. Прачкин сын — Клаус и кухаркин сын — Ригард бегут из ставшего вдруг враждебным города в не менее враждебный и трудный для выживания окружающий мир. Теперь им предстоит кормиться лишь своими трудами и защищаться своими силами, продолжая бесконечное путешествие поневоле.

Внезапный и жесткий удар оторвал Галлена от подоконника, перенес через комнату и швырнул в противоположную стену.

Арбалет улетел в угол, едва не попав в Ригарда, а один из болтов выскочил из зажима и, подпрыгивая, поскакал к ногам Клауса.

Ударившись о стену, Галлен потерял сознание, и на какое-то время воцарилась жуткая тишина. Клаусу показалось, что их единственный защитник убит, и Ригард, видимо, решил то же самое. Но вскоре Галлен зашевелился и сел.

— Все живы? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Живы, ваше благородие, — хрипло ответил Клаус, сжимая во вспотевшей ладони рукоять даги.

— Тогда — к оружию. Сейчас будет приступ…

1

У пряничной лавки купца Эйдельсона Клаус простоял около четверти часа, наблюдая за тем, как покупатели разбирают сахарные коврижки и маковые пирожки с изюмом. Была весна, праздник Нового Солнца, и те, у кого водились денежки, баловали себя и своих близких подарками.

У Клауса денег не было, поэтому оставалось только смотреть.

Работы себе он пока не искал, а тех медяков, что зарабатывала прачкой его мать, хватало только на кашу да две пары белья на год.

— Покупайте моченые яблочки! Яблочки зимние, мягкие, прямо из бочки! — кричал соленщик, толкая перед собой тележку с опустевшими бочонками. В праздник хорошо продавались и рамсельская капуста, и огурцы, и морковка с перцем. Товара почти не осталось, тележка катилась легко, оставляя резкий запах прошлогодних рассолов.

— Бери пока дешево, парень! — крикнул довольный торговец.

— Денег нету, — сердито ответил Клаус.

— Эх, денег нету — бери так!

В порыве щедрости соленщик красными руками выхватил из бочки несколько моченых яблок и сунул Клаусу, намочив его латаную куртку вонючим рассолом.

Клаус не знал, благодарить ему или ругаться, а тут еще на другой стороне улицы появилась Ядвига, дочка купца Соломона, и с ней две девицы из домов победнее. Девушки искали развлечений, и облитый рассолом Клаус подходил для этой цели как нельзя лучше.

— Ой, посмотрите, это же Клаус! — воскликнула одна из девушек, предвкушавшая потеху.

— Клаус, прачкин сын! — поддержала ее Ядвига. — Посмотрите, да он, кажется, в штаны напустил от страха!

Клаус посмотрел на сморщенные яблоки, на натекший под ноги рассол. Он умел быть грубым, но сказать плохое слово Ядвиге язык не поворачивался, ведь по ней он тайно вздыхал не первый год.

Бедняга вздохнул и, повернувшись, пошел прочь, подгоняемый обидными кличками. Чтобы не слышать их, Клаус стал есть горько-кислые яблоки.

Чем дальше он уходил от центра города, тем малолюднее и грязнее становились улицы. Канавы здесь в отличие от центра никто не чистил, помои выливали прямо из окон, и если бы не узкая полоска мостовой, положенная лет двести назад, люди пешими вовсе бы не ходили. Грязь.

— Эй, Клаус! — позвал кто-то. Клаус обернулся и узнал своего знакомого — Ригарда. Их сближало то, что оба росли в неполных семьях, но Ригард жил посытнее, ведь его мать работала кухаркой в доме бургомистра.

— Привет, Румяный.

— Привет. Куда идешь?

— Домой, куда ж еще? Вот, купил моченых яблочков.

— Ну-ка, дай попробовать, — попросил Ригард, который никогда не отказывался ни от какой еды.

Они постояли, поели яблок.

— Дрянь яблоки, — сказал кухаркин сын и вытер рукавом рот. — Ты их почем брал?

— Нипочем. Я их украл, когда соленщик отвернулся, — соврал Клаус.

— Воровать нехорошо, — заметил Ригард.

— Ага, матери своей расскажи, — усмехнулся Клаус, желая за обиды, понесенные от Ядвиги, унизить розовощекого Ригарда.

— Поберегись, холопы! Поберегись! — разнеслось над улицей, и редкие прохожие стали прижиматься к стенам.

— Смотри, солдаты скачут! — воскликнул Ригард со смесью ужаса и восторга.

— К стене давай! — сказал Клаус и толкнул приятеля в зловонную лужу. Впрочем, и сам поневоле прыгнул в грязь, потому что на узкой улочке со всадниками им было не разминуться.

Вздымая грязные брызги, мимо проскакал отряд из пяти всадников. Их лошади выглядели исхудавшими, амуниция потертой. На щитах белели заплаты, на нагрудниках — рубцы.

— Ишь, какие злые, — проворчал Ригард, когда отряд скрылся за поворотом. — Так и норовят народ в грязь спихнуть!

— Злые, ясное дело. Как лорды замирились, у них ни жалованья не стало, ни добычи, — пояснил Клаус, который любил слушать, что говорят приезжие купцы на речном причале.

— Ты о какой добыче говоришь? — уточнил Ригард и, посмотрев на свои башмаки, добавил: — Меня мать теперь прибьет.

— Ничего, почистишься. А то и мне принесешь, нам лишний заработок не помешает.

— Тебе потом деньги платить, — покачал головой Ригард, выбираясь на сухое.

— Неси пряник обсыпанный, мать тебе их почистит и на деревяшке растянет — даже жать не будут.

— Ну… — Ригард почесал в затылке. — Я подумаю. Ну а как там насчет солдатской добычи?

— А ты разве не знаешь, что если солдаты берут крепость, так все золото, посуда и рухлядь к ним в добычу переходит?

— Нет, не знал.

— Так оно в войнах и бывает. Вот лорд Ортзейский воевал против лорда Брейгеля, уже почти победа случилось, а потом они замирились, и Ортзейский от соседа откупился. Тот прекратил войну, дружину свою увел, а наемным солдатам Ортзейского добычи не досталось.

— Ты откуда знаешь?

— Оттуда, — с важным видом произнес Клаус. — Ну ладно, недосуг мне тут с тобой болтать, нужно еще в котел воды натаскать, а потом дров притащить. Это мне часа три не разгибаться.

— А на берег придешь?

— Не знаю еще.

На берегу реки Варбицы, протекавшей в полумиле от городской стены, Клаус и Ригард обычно встречались с другими своими сверстниками. Раньше они играли там в салки и камешки, повзрослев, стали вести разговоры о девушках, ремесле и дальних путешествиях, в которые, без сомнения, отправлялись с пристани неуклюжие барки заезжих купцов.

Эти суда ходили всего-то на пару сотен миль, но подростки считали, что их владельцы смелые мореплаватели и, уж конечно, спускаются по рекам до самого океана.