Утерянная блажь. Плен

Stasia S.

Сборник содержит части (с 6 по 10), ранее публиковавшиеся отдельными изданиями. Блажь – это фантазия, не имеющая ничего общего с реальностью. О чём принято думать когда видишь насилие? Помочь под страхом смерти или пройти мимо? Что выбрать: сладкий плен или смерть? Что, если у вас отняли святое право выбора с кем и как потерять невинность? Как пережить насилие? Можно ли простить предательство? Как принять и забыть то, что случилось? В какой момент мы действительно утрачиваем детство?

Откровение и судьбоносное решение…

Четверг, 17 июня 2004

После того как я закончила читать стих, я даже не заметила, как поменялось лицо Паши. Было в нём что-то такое необъяснимое… Его глаза умеют грустить. Что же такое с ним случилось, что он стал таким монстром? Мне было важно знать это, возможно, я могла бы скорректировать своё поведение, сделать так, чтобы ему не хотелось меня убивать. Да, наивная, но Вам разве не хотелось бы выжить любой ценой?

— Красиво… Хмыкнул Паша и рукой приказал своим сваливать, заодно и прихватив Свету…

— Что с Вами не так? Почему-то спросила я…

— В смысле? Так, и хватит выкать, а то ударю. Кажется, он меня не расслышал, но поёжился, видимо, от обращения на «вы».

— Говорю: почему ТЫ такой? Что с ТОБОЙ не так? Почему ТЫ таким стал… Спросила я без грамма страха, мне он сейчас не казался опасным. Мне было только неловко говорить ему «ты».

— Почему таким стал? Это с детства пошло… Что тебе нужно, рассказать? Спросил он, кажется, и вправду желая побеседовать.

— Про свою жизнь, про детство, если хочется, я слушаю. Села я поудобнее, чтобы его слушать.

— Хм, ну слушай… И не дай тебе боже кому-нибудь слить то, что я расскажу. Убивать буду медленно и мучительно, поверь, — я знаю, как сделать женщине больно, очень больно… Сделал Павел знак «ни-ни» и налил себе что-то коричневое в стакан со льдом, при этом он улыбался так, как будто рассказал очень смешной анекдот.

Он показал и мне бутылку, мимикой спросив «будешь?» Я же замотала головой, но на всякий случай опасалась что-либо говорить, особенно когда услышала его последние слова в мой адрес.

— Мне кажется, всё-равно — расскажу я кому-то или нет… Моя жизнь в Ваших, ой, твоих руках, и решать, как поступить с ней, лишь тебе. Вздохнула я тяжело, мне было больно это говорить, но я, кажется, уже в это начинала верить.

— Хорошая девочка, а главное — понятливая. Люблю, когда девочка ещё и умненькая, помимо сладкого тельца. Сказал Павел, чем вогнал меня в краску.

— Я слушаю. Сглотнула я подступающий ком от его приближения ко мне, но старалась с собой справиться, это было непросто.

— Когда мне было двенадцать, мир был другим. Другие люди, другое окружение и воспитание, всё другое. Улыбнулся он, поёжившись.

— Что значит «всё другое?» Взяла я из его рук сок. Помимо всяких бутылок, в баре всегда стоял сок в маленьких упаковочках.

— Меня растили как цветочек, не дай бог кто сорвёт или повредит… Мы жили в посёлке, своё хозяйство, поле и прочие атрибуты роскоши. Мама часто болела, у неё что-то такое замысловатое было, говорят, после родов, в общем, я виноват… Он задумался, садясь мне в ноги, точнее он сел, а мои ноги положил себе на колени. Гладил их и улыбался — псих, ей богу. Я в это прямо уверовала…

– О чём ты думаешь? Спросила я осторожно, помня, как не понравилась ему в прошлый раз подобная заинтересованность, одновременно с этим пытаясь убрать от Паши свои ноги, так как мне было неудобно.

Ножки пора было бы уже привести в порядок, они слегка кололись, а мне было неловко, но не хозяину положения, это точно. Похоже, Павла это интересовало с какой-то ведомой только ему стороны, мне лучше, наверное, знать поменьше о его мыслях… Может, знания сейчас — это опасно, мало ли — выдержит ли моя психика то, что он хочет, точнее, выдержу ли я то, что он со мной сделает?..

— Однажды маму увезли в райцентр прямо с поля, где картоху собирали. Я ей как раз помогал, помощи от меня было, конечно, мало, но я старался и ладненько. Павел снова задумался, будто ему было больно вспоминать. Он не дал мне убрать ноги, а сжал мою щиколотку больно. Больно настолько, что не хотелось двигаться вовсе.

– А с кем ты остался, если маму увезли. С папой? Или, может, у тебя братья или сёстры есть? Мне действительно было интересно.

— Я один у мамы был. Мой папа умер ещё до того, как я бы его запомнил, мама вышла замуж повторно, когда мне было пять. В тот день я пришёл с поля сам, а дома… Павел вздохнул и зажмурился, ему было тяжело это вспоминать.

Павел встал и налил себе ещё, а когда сел обратно, то потребовал жестом вернуть ноги на место. Я уже была рада, почти расслабилась и на тебе — вторая смена.

— Что было дома? С любопытством спросила я, аккуратно укладывая свои пятки на бедро Павла.

— Дома был отчим, он был пьяный, потому что его с работы попёрли. Лучше бы он сдох, а не напивался тогда. Паша гладил мою ножку, но неожиданно сжал икру, а я взвизгнула, но он сразу отпустил.

— Ты не любил своего отчима? Не сошлись характером или что? Потирая свою ножку, практически спокойно спросила я.

— Почти никто не знает, что Алексей мне не родной папка…, у меня и отчество его, и фамилия, но не в этом суть… Павел замешкался.

— А в чём суть? Что было не так? Спокойно спросила я.

— Не знаю, как тебе это объяснить. В общем-то, неприятная ситуёвина у нас с ним вышла… Мы стали ругаться, я что-то сказал, и сам не знаю, как так вышло, но вот я уже с разбитой харей на полу… Павел ударил кулаком по подлокотнику, чуть расплескав остатки в бокале, что держал в другой руке.

Кажется, это было виски… Потому что по запаху именно его остатки я стирала с себя салфетками, которые лежали на журнальном столике. О возмущении произошедшим речи не было, конечно, ведь я ещё хочу пожить.

— Он тебя бил? Поёжилась я.

— До того случая даже голос на меня не повышал. Сам не знаю, что с ним было… Посмотрел озадаченно на меня Паша.

— Что было дальше? Поёрзала я в кресле от его взгляда.

— Я сказал тогда ему, что матери пожалуюсь, а он как-то так посмотрел на меня, в общем, не знаю что… Павел неожиданно замолчал и глубоко вдохнул-выдохнул.

— Что случилось? Мне стало не по себе.

— Я вскочил и попытался убежать, но он схватил меня и, ударив ещё раз, швырнул на стол. Он сорвал с меня штаны и… Павел зажмурился, выдыхая.

— Тише… Я понимаю… Я знала, конечно, что так бывает, но не знала, что так можно поступить с ребёнком, которого растил с детства. Я была в шоке немного.

— Я не знаю, до сих пор не понимаю, как так можно было с мальчиком поступить, за что? Ведь он меня сыном называл… Павел встал и резко швырнул бокал с виски в стену между гостиной и кухней…

— Это жизнь, и так бывает. Если бы мы всё знали… Пожала я плечами, глядя на осколки на полу… Блин, убраться надо… А Павел тем временем снова сел рядом со мной, обняв мои ноги, вот блин…

— С тех пор прошло почти тридцать лет, а я всё помню… Какую ненависть я к нему чувствовал наравне с любовью и чувством сродни уважению… Паша сделал несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Может, это алкоголь? Спросила я озадаченно.

— Может быть. Ответил тот, задумавшись.

— А как вы жили дальше в одном доме? Спросила я, будто опомнившись.

— В шестнадцать я из дома ушёл, мамочка до сих пор гадает почему. И вроде бы понимаешь, Лера, я был не хилым мальчиком, но вот так получилось, странно, единожды… Почесал Павел мизинцем ямочку над губой.

— Твой отчим извинился за то, что произошло? Мне было его жаль, я чувствовала, что должна быть сейчас рядом, не знаю. Может, это было моё призвание, может быть, глупость.

— Как он наутро просил прощения — комедия, одним словом. День ползал за мной на коленях…, пока я еле передвигался по дому, у меня всё болело… А он даже не помнил, как меня избивал после… Паша стал наглаживать моё бедро.

— А маме рассказал? Не знаю, с чего я так переживала.

— Тяжело вспоминать, мать тогда в больнице лежала… Когда её выписали, я ей рассказал, но она не поверила… Завис Паша.

— А что она сказала? Поспешно спросила я.

— Она велела никогда так больше не сметь врать и потеряла с этими словами всякое уважение. Отбросив мои ноги, резко встал Павел и подошёл к бару, наливая новую порцию.

— Разве мама может потерять уважение? Спросила я, устраивая свои ноги на борт кресла.

— Мама — это единственный человек, который, несмотря ни на что, должна в первую очередь оградить своего ребёнка от такого случая. Но не случилось… Выпив стакан Виски залпом, пояснил мне Павел.

— А как ты с этим жил? Мне реально было интересно.

— Обычно жил, делал вид, что этого никогда со мной не было. Внезапно улыбнулся Павел.

— Что-то не так? Подумала я, что он не в себе.

— Вспомнил, как старшие парни в деревенской братве взяли меня к себе, очень скоро я стал первым хулиганом на селе. Правда, котелок-то варит — меня не словили так и ни разу, хотя мусорок точно думал на меня, я свой первый срок здесь уже мотал. На этот раз поставив свой стакан на журнальный столик.

— Страшно было в тюрьме? Мне безумно хотелось спросить у него, за что он сидел…

Хотелось, но я поостереглась задавать такой вопрос, впрочем, интерес распирал, и позже я всё же сломалась, я всё узнала… Это было нанесение тяжких телесных повреждений…

После убийство, сопряжённое с изнасилованием, видимо, про этот случай говорил Алексей. И ещё раз Павел сидел за распространение и хранение наркотиков, тут он вышел по УДО, но тогда я ещё не знала, что всё можно купить, даже свободу… Вопрос денег и отсутствия совести…

— Вышел с зоны другим человеком, но осадок того жуткого дня во мне сидит до сих пор. Покачал он головой.

— Что ты имеешь в виду? Стало мне интересно.

— Я стал очень жестоким и мстительным, грубым, жадным до секса… И убить для меня — лишь слово, я делаю это, как в туалет отлить сходить… Задумчиво и улыбаясь посмотрел вдруг на меня Павел.

— Что такое? Стало мне не по себе.

— Всё в этом мире, Лера, гнилое и продажное, всё не как у людей… Очень странный и жестокий мир нас окружает… И если ты кому-нибудь это расскажешь, я тебя убью — будь уверена… Даже Ирина не знает, а ей особенно не говори. Сказал он как-то грустно…

— Понятно… Проговорила я, но мне нужно было время подумать…

Надо было переварить всё услышанное, я была в шоке, такого уж точно моя головка у себя в воображении нарисовать не могла.

Наверное, это действительно было страшно и больно… И свой отпечаток непременно оставило…

Одно хорошо, если просит не говорить Ирине, то это значит, что она жива. Мне как-то стало легче, он не убил её.

— Лера, о чём ты думаешь? Обо мне? Забудь о том, что я тебе сейчас рассказал, это было так давно… Но не вздумай забыть молчать об этом. Стал он ещё более грустным, мне даже показалось — ещё совсем чуть-чуть, и он заплачет…

— Паша, ты был ребёнком, давно пора отпустить… Сказала я без задней мысли, пытаясь поддержать.

— Отпустить? Ты, верно, шутишь? Как это… Я ненавижу его и жду, когда он подохнет наконец-то, чтоб сплясать на его могиле. Психанул Павел…

— Зря ты так, он же всё-таки воспитал тебя… Я не договорила, нас прервали…

У меня было жуткое чувство, что я что-то забыла, и я никак не могла вспомнить что. Что-то очень важное и нужное, но что?

Звонок в дверь, я очень испугалась этого звонка. Мне было страшно покидать Павла сейчас. Я боялась того, что он убьёт меня за свою излишнюю откровенность. Я боялась, что он может убить моих родных, мне было очень страшно, но в то же время я отчаянно хотела домой.

Я запуталась, и некому было мне объяснить, что делать, некому было поддержать, а я слишком жестоко заплатила за свою ошибку. Мне надо было принять другое решение, но сделано то, что сделано. Мне, к сожалению, некого винить в собственном выборе.

Звонок в дверь и последующие довольно громкие удары в дверь, пугали меня сейчас, а особенно слова:

— Откройте…, милиция! На дворе четыре утра или всё ещё ночи?!

— Чёрт, я же вызвала ментов… Проговорила я очень тихо, но Павел услышал.

— Так это были мусора, я на условке, дура! Мотай в кладовку… Сказал он как-то озадаченно, поправляя одежду…

Потом пихнул меня в сторону лестницы на второй этаж, а я упала…, поскользнулась на остатках его выпивки. Он чертыхнулся и, подняв меня, прошипел на ухо: «Живо, твою мать».

Я побежала по лестнице вверх, хотя почему — не понимала… Он плохой, я ведь сама звонила и звала на помощь, но спряталась… Почему?

Я сидела в кладовке, всё слышала, но не вышла, не уехала домой, хотя уже через несколько часов могла бы быть дома… Что со мной?

Что со мной не так? Отчаянно пыталась я понять, грызя какую-то печенюшку и мысленно проклиная себя.

— Урзин Павел Алексеевич? Спросил мужской голос…

— Ну да… В чём дело, командир? Нагло проговорил Паша.

— Кислицын Сергей Андреевич, майор милиции, это Марвин Виктор Александрович. К нам поступил звоночек, что вы насильно удерживаете девушку. Сказал Витя.

— Да ты чего такое говоришь?! Правда? А где она? Заржал Павел.

— Павел Алексеевич, я бы на Вашем месте так себя не вёл. Вы всё-таки под УДО ходите, за похищение сядете по полной. Заключил Марвин-старший.

— Слухай сюды, ты пуганого тут не пугай, ордер есть? Нет? — Вали отсюда, частная собственность! Сказал Паша и захлопнул дверь.

— Ты не боишься проблем? Спустилась я на цыпочках и прошипела, практически стоя вплотную к нему.

— С чего бы это мне бояться? Улыбнулся Паша как-то неприятно, подозрительно.

— Не знаю. Пожала я плечами.

— А ты — дура… И кстати, я уже знаю, как ты за это ответишь… И очень жестоко ответишь. И за то, что сбежать хотела, тоже ответишь! Сказал он грозно и потащил меня наверх — спать…

Я ещё довольно долго лежала в постели и думала о том, что сегодня было… Почему я не ушла с Виктором, ну почему? Я боюсь Павла, почему же я осталась с ним? Что со мной? Я сошла с ума? Что происходит в этом безумном мире?

Сон как рукой сняло, и я просто лежала в постели и плакала, Павел о чём-то говорил сам с собой во сне — было не разобрать…, но интерес будило, чёрт, вечно меня интересует не то, что надо. И совершенно при этом не с теми людьми я сталкиваюсь по жизни…

О ужас, как я одинока, мама…. Хочу к маме… Зарыдала я и закрыла лицо руками. Вдруг Павел услышит, а мне этого совсем не хотелось.

Он, наверное, не поймёт, или поймёт, но неправильно, и что совсем нежелательно — по-своему… До этого не хотелось бы доводить, он больной, и сегодня…, вчера, он это уже успел доказать.

Как прошла ещё неделя — не помню, я много плакала, много думала и всё время хотела домой.

Павел видел, как я мучаюсь, видел, как я несчастна, но только добавлял страданий… Я так мучилась, что меня стали посещать страшные мысли прекратить это всё в один момент.

Страшно мне сейчас даже думать об этом, но тогда я всерьёз рассматривала этот вариант как один из самых перспективных.