12
Кто-то верит в судьбу, кто-то в провиде́ние, а кто-то и в существование приведений. Что, это было, он не узнал, но точно не последнее. Она была вполне из плоти и крови, старенькая, дряхленькая, но всё ещё бойкая. Ворчливая, с извечными придирками, соседка по площадке Дарья Петровна. Подёрнутое рябью морщин лицо, обрамленное коротко стриженными, почти по-мальчишески волосами. Белёсость седых с чуть лиловым оттенком волосы оттенял цветастый платок на шее, прямо поверх воротника зелёной куртки, всё это делало соседскую старушку схожей с черепахой.
А вот в чём судьбоносность момента? Василий мог свободно курить дома, приоткрыв форточку на кухне, но вонь нечистых тарелок, заветренные шпроты в банке и источающие уксусный аромат солёные огурцы, выдавили его наружу. Накинув на плечи выщербленный кусками махровый халат, подтянув спортивные штаны, влез в тапки с протёртым насквозь пальцем на правом и прихватив из собственной заначки банку пива, отправился в подъезд. Жадно затягиваясь, выкурил зараз три сигареты, от выпитого, пережитого и никотина, его подташнивало.
— Фу, накурил. — Замотала соседка, подтягивая за собой увесистую продуктовую сумку. — Что впёрся? Сидел бы дома и смолил. Весь подъезд провонял. Никчёмный как вся ваша семейка. Пусть бы они и нюхали эту вонь. Хотя те тоже хороши. — Махнула она рукой в его сторону.
— Иди сами домой, Дарья Петровна. — Смачно отсалютовал соседке в ответ Василий.
— Ишь ты, какой тут нашёлся. — Запыхтела старушка. — Сидит тут, курит, пьёт, посылает. Никчёмный! Папаша твой никчёмный и ты такой же. Весь в него, ничего в жизни нет, лишь бы напиться. Пустышка. Ничего в жизни не нужно…
Она пыхтела, уже было развернулась спиной, как злость и обида на весь мир, что таилась в изрубцованном сердце парня, вдруг рванула наружу.
— Да, что вы знаете? Что? Вам уже всё равно. Для вас все плохие, никого хорошего.
Женщина обомлела, замерла, обернулась, посмотрела на парня, а того тут и прорвало:
— Может, я влюбился, а она… она… — Захлёбывался словами парень. — Она… Её не будет. Она умрёт.
— С таким-то образом жизни. Конечно.
— С каким? С каким? — Закричал он, а его голос стены рикошетили звонким эхом. — Она хорошая. Она не пьёт, не курит, она даже не матерится. Она больна. — И парень выпалил про болезнь Елизаветы, название воспроизвести не мог, да и точно не помнил. Но говорил, говорил, что помнил и даже чего не знал. Закончил, всхлипнул, растёр навернувшиеся на глаза слёзы, подкурил сигарету.
Старушка подволокла авоську в угол, с гимнастической ловкостью взобралась на подоконник. Ухватив сигарету из губ парня, швырнув аккурат между перил. Склонилась, заглянув в его лицо. Потупив взгляд, Василий уже сожалел, что открыл рот, но не спихивать же с подоконника пожилую женщину.
— И что? Бедный, ты несчастный. Надо же. — Выдохнула она ему прямо в лицо. — Как ты себя жалеешь, настоящий мужик. Прямо карикатурный персонаж, хоть портрет рисуй.
— Что?
— Ничего! Ты себя жалеешь, ревёшь тут, куришь, пьёшь. Только ты жить продолжишь, а она нет! Ну, если ты правду сказал, а не насочинял. — Она так резко сменила тон на сомнения, даже понизила голос.
— Не насочинял. — Огрызнулся парень.
— А что же тогда не у неё в больнице?
— Она не в больнице.
— Господи, наврать же такое. Это надо. Ну, весь в папашу.
— Я не наврал, — завопил он. Взвыл как сирена. — Она и правда больна. А я ничего сделать не смогу. Она мне и не говорила. Мы каждый день гуляли. — Василий процедил, разрывая фразы на слова. — Я приходил к ним, а она молчала. Ничего не сказала. Ничего! Ни слова! Расстроить, видите ли, боялась.
— Прямо так?
— Да! Ни слова. Я… Она… Боялась расстроить. А я…
— Что? Не расстроился?
— Расстроился? Я люблю её.
— А она?
Парень пожал плечами:
— Тоже. Говорит, что я очень хороший. Для неё, я как мечта.
— Так и сказала?
— Сказала. — Он вскинул голову и потянулся снова за сигаретой. — А теперь всё кончено.
— Уже?
— Что уже?
— Не стало! Когда?
— Чего не стало?
— Её! — Старушка отпрянула, осмотрев парня.
— Три недели её не вижу. Как она мне сказала… Ну, или четыре. После того как приказала не приходить.
— Так она жива?
— Кто?
— Девушка твоя.
— Да. — Парень успокоился и затих, посмотрел в лицо с рябью морщин, в ярко-синие глаза, которые из-за крупных стёкол очков выглядели куда больше, чем на самом деле.
— Не поняла. То есть девочка тебе сказала, что больна, а ты бросил её сразу.
— Не бросил. — Замялся парень. — Я ходить к ней перестал. Она же сама сказала…
— В душу плюнул. — Закивала соседка, поджав губы. — Удавить бы тебя. Вот, своими бы руками удавила бы.
— Но она мне сама сказала не ходить к ней. — Взвился он. — А мне плохо без неё.
— Плохо? Тебе плохо? Эгоист. А ей хорошо? Она тебе открылась, а ты? Ты ей душу изорвал. Она тебя впускать в свою жизнь может и не хотела, поэтому ничего и не говорила, а ты ворвался. И что? Она открылась тебе. Да не сразу, через месяц. Но рассказала же.
— Через полгода.
— Ну, полгода. Подумаешь полгода. А ты головой своей подумал, почему она тебе ничего не говорила? Не хотела больно делать, а ты ей душу раз и разорвал, себя пожалел. Её же и виноватой сделал, за то, что тебя же и берегла. Ну, и сволочь же ты. Себя пожалел, а на неё наплевать, какая уж тут любовь. Сволочь ты, вот кто ты.
— Что вы… — взвился мужской басистый голос.
— А ну, не ори на бабку, засранец.
— Но я правда люблю её. Она хорошая, она умная, добрая, она лучшая. А судьба так, вот с ней. Вот… — он что-то изображал руками, сжимая кулаки.
— Да, судьба у неё и правда не как мать, а словно злобная мачеха. Мало того что болячку такую дала, так ещё и подарок такой вот припасла. — Старушка обвела силуэт Василия. — Хоть бы хорошего парня дала, а не размазню, который только себя жалеет, курит и старух материт.
— Я вас не материл.
— Не успел.
— Не собирался.
— Девочка-то хорошая? Покажи!
— Что показать?
— Фотографию, что ж ещё? Или всё выдумал? Бабку развёл. Эх… — Она недоговорила.
Василий, пролистав в телефоне несколько снимков, нашёл, где исподтишка снял, как укутанная тонким платком Елизавета, гладила своих дворовых кошек.
— И правда, красавица, и видно, что приличная. Не то, что ваши эти оторвы со двора.
Парень кивнул, и слёзы хлынули из глаз потоком
— Плачешь? Хорошо, значит, где-то внутри среди всей этой грязи, есть бьющееся сердце. Если есть и правда сердце поможешь ей.
— Ей не помочь. И бабушка её подтвердила. — Он шмыгнул носом, обтирая лицо рукавов старенького халата.
— И бабушка подтвердила… — Эхом повторила соседская старушка. — Всё серьёзно значит.
— А я вам про что! И что уж прямо не помочь, не бывает так. Глупость.
— Не глупость. Я вам говорю, и она сказала. Никак.
— Нет, твоего «никак».
— И Янина Дмитриевна так сказала. Бабушка её. — Парень задышал, ровно покручивая очередную сигарету в руках, но подкуривать не спешил. — Нельзя. Всё испробовали.
— Значит, глупая у неё бабка.
— Нет.
— А я говорю глупая. Как нельзя? Можно. Ведь можно хотя бы дать возможность прожить остаток ленты её дней так, чтобы она не думала, что, вот-вот оборвётся жизнь, а думала, как хорошо сегодня.
— Что?
— Какой же ты дубовый, ну право, слово. Ну, правду говорят: «от дубка, берёзка не родится». Весь в папашу. Тугодум.
— Что?
— Что, что? — Передразнила соседская старушка. — Сделай так, чтобы она только улыбалась. Вот каждый день, каждую минуту.
— А мне то, что потом делать?
— Тебе? Жить! И она будет жить. В твоей памяти, в твоём сердце, твоих глазах. Такие, как ты, — она ткнула пальцем в его ляжку, — живут долго, даже слишком. Так, что жить она будет долго.
— Я не смогу… — Он сам впервые слышал свой голос таким писклявым и жалобным.
— Сможешь! Помоги ей, а потом делай что хочешь! Хоть в петлю лезь, только ей помоги. Думаешь, судьба тебя просто так ей послала?
— Что мне делать?
— Вот, заладил.
— Нет, ну, чтобы она счастливой была. — Голос дрогнул бульканьем.
— А что она любит? Любит же что-нибудь. Или она лежит в постели только?
— Нет, не лежит. Ходит. Музыку любит, эту со скрипками.
— Классическую.
— Да.
— Значит, и правда хорошая девочка. А вот судьба у неё и правда дрянь. Могла бы и лучше парня привести.
— Могла. — Они оба ухмыльнулись.
— На концерт своди. Выбери что-нибудь поинтересней только. Придумай что-нибудь или у друзей её спроси.
— Нет у неё друзей.
— Она, что совсем одна. Бедный ребёнок.
— У неё бабушка есть.
— Вот у бабушки и спроси. Ну, тугодум. — Выдохнула соседская старушка.
Старушка так же ловко соскочила с подоконника, как и запрыгнула. Подхватила сумку с продуктами, шаркая домой. Уже на площадки обернулась и, строго пригрозив пальцем, сказала:
— И перестань курить. Совсем! — И не дав ему договорить, протараторила. — Не трави девочку, не будь извергом. У неё и так здоровье вон какое, ни к чёрту.
