Adoneinu Bar Yochai

Esther Kaye

E. H. Kaye did her research of the legendary rabbi Shimon Bar Yochai after publishing 7 books on the topic of the lurianic Kabbalah in Safed.

2. Elazar — a difficult child

Жизнь Элазара, «сложного подростка», протекала в Верхней Галилее. Матушка готовила вкусные хлебы, и он еще особенно любил поджаристые пирожки со всякими начинками.

Он располнел. Его голова не была настроена на учебу. Парень рос силачом. Однажды проходили люди около их дома и увидали то, как сын самого РАШБИ «снимает пробу» с маминых пирожков, с пылу-с жару наполняет рот торопливо, едва дожидаясь, пока с печи на ухват, с ухвата на сковороду, со сковороды — в тряпочку уложится ароматный, выпеченный из грубой муки, мясной пирожок. Экая радость, экое счастье. По рукам тек жир, по всем внутренностям распространялось живое тепло кушанья.

— Не стыдно тебе? — говорили эти люди. — Сын такого великого отца!

Ему надоело слушать их занудливые речи. Он взял да и закинул их ослов на крышу здания.

«Ну дает парень! Мы будем жаловаться твоему отцу!» — заявили придирчивые прохожие.

— Да жалуйтесь, сколько хотите, — отвечал парень на сленге.

…Делегация выбрала подходящий момент, чтобы предстать перед великим рабби Шимоном.

— Твой сын… — начали они.

РАШБИ понял сразу, что им от него нужно: чтобы он осудил своего сына и занялся его воспитанием… Он, чье имя впоследствии будет упомянуто в каждом, каждом трактате Талмуда на века, получает упреки от случайных прохожих.

Сказать, что ему было больно — это значит не сказать ничего. Его сына не приняли в академию рабби Иегуды а-Насси, князя Израиля. Его сын на своей бар-мицве даже не понял речей, обращенных к нему мудрецами! Они благословляли его сумасшедшими, величайшего уровня благословениями, а он плакал, считая, что они его проклинают.

«Элазар еще не созрел, не раскрылся. Выглядит увальнем. Не смотрите на это! Видели бы вы, какую великую, огромную душу привлек я в наш мир в его лице!» — думал рабби Шимон.

— Так что вы имеете против моего сына? — строго произнес он, сворачивая свиток, которым был занят.

— Он… — затрепетали жалобщики под его взглядом, начиная заикаться, — он…

— Вознес наших ослов…

— Куда он вознес ваших ослов? — презрительно перебил рабби Шимон.

— Уважаемый рабби Шимон, он поставил наших ослов на крышу сарая, и они жалобно орут.

— Кто?

— Ослы наши.

Он неспроста сказал — Кто? — он хотел, чтобы сами эти люди поняли, что подобны ослам в своем упрямом желании осудить.

— Попросите у него прощения, и он снимет ваших ослов и поставит на землю.

— Прощения? За что?

— Но ведь вы говорили с ним? Вы делали ему замечания?

— Рабби, он ест так много пирожков… Это не приличествует сыну столь великого ученого, как вы.

РАШБИ вновь посмотрел на испуганных евреев.

— Он ваш хлеб, что ли, съел?

— Нет, нет, мы не имели в виду это.

— Он съел изделия рук своей матери, он съел хлеб в доме отца своего, и при чем тут вы все? Почему ваши глаза ищут в моем сыне изъяны?

Они молчали.

— Идите же и извинитесь перед Элазаром.

Покорно и без возражений вся группа направилась обратно на кухню, где в окошке вился сладкий дым от печи, шел дух печной от всякой вкуснотищи.

— Прости нас, Элазар. Сними, пожалуйста, наших ослов с крыши.

Парень пожал плечами и, не вдаваясь в детали, встал и пошел снимать ослов. Перепуганные не меньше людей, ослы упирались, и снять их оказалось труднее, чем туда закинуть. Но он справился.

Отец защитил его в этот раз, но, по правде говоря, Элазар был и сам собою недоволен.

В Академию его не приняли, Тора ему в голову не влезала. На что он сгодится? Разве в грузчики податься?

Пошел он и нанялся в носильщики.

…А отец терпеливо ждал, пока судьба повернется по-иному, и верил в него. Просто — верил.