Фигура (персонаж)

Фигура (Вигура) — главный герой рассказа Николая Семёновича Лескова «Фигура», первый персонаж русской литературы, который изображается вегетарианцем.Герой рассказа — дворянин, владелец небольшой усадьбы в киевском предместье Куренёвка, который живёт простой жизнью, сам возделывает свой огород, выращивает овощи и продаёт их на Подоле, на Житнем базаре.Живёт Фигура с молодой хохлушкой Настей и её трёхлетней дочерью. И никто из них троих не употребляет в пищу «ни мяса, ни рыб — словом, ничего, имеющего сознание жизни».Отказ от употребления в пищу мяса Фигура унаследовал от своей «чудесной матери», которая «до того была милостива, что никого не могла огорчить, ни человека, ни животного, — даже ни мяса, ни рыбы не кушала, из сожаления к животным».Рассказ «Фигура» был впервые напечатан в 1889 году в журнале «Труд». В письме к Льву Николаевичу Толстому Лесков уверял, что герой взят из реальной жизни: его прототипом был основатель украинского штундизма.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Разумеется, этимология с этим ничего общего не имеет, ибо «Родион» происходит предположительно от греч. rodon – «роза». Но подсознательно сходное звучание одного слова накладывалось на другое: Родионовна – род – народ – родина. «Образно выражаясь, земля кормит крестьянина, будто мать кормит младенца. Земля в какой-то степени контролирует своих обитателей, почти как мать свое дитя»[84]. В этом построении именно няня есть правильная фигура, необходимая для формирования русского национального поэта № 1. Без нее он не полон.

Юрий Дружников, Пушкин. Изнанка роковой интриги, 2014

Как видим, Пушкин весьма продуманно выстраивает способ исповеданности своих лирических отступлений, «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? Черт с ними! Он исповедовался в своих стихах… Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением», – пишет «Байрон Сергеевич» Вяземскому из Михайловского в конце ноября 1825 г. (13, 243–244). «[…] Мысль, что Пушкин приступал ко всем явлениям физического и нравственного мира как к предметам искусства, – пишет П. В. Анненков, – сделалась у нас общим местом. Будущим критикам предстоит однако же труд вполне определить способ, каким выражалось это направление, потому что способ выражения в художнике и есть мерило настоящего его достоинства». Формулировка Киреевского – «Пушкина – поэта действительности» – заключает в себе цельность, единство образной системы, без разделения творческого наследия на «периоды» по сюжетам и жанрам. Подобно Ленскому, Пушкин поэтизировал действительность: «что не заметит, не услышит… о том и пишет. И полны истины живой, текут элегии рекой».. «Способ» же, каким выражались эти предметы, напоминает принцип диорамы: «Откроешь диараму…» – читаем мы в «Возвращениях к Онегину». Волшебство диорамы, например, «Тильзитского мира» 1807 г. представляло собой нарисованные на стекле с двух сторон картины. Когда свет падал спереди – публика видела только изображение плота на Немане. При освещении сзади на плоту появлялись фигуры Наполеона и Александра I. «Магический кристалл» поэтики Пушкина и заключал в себе героев действительности, которые с одной стороны являлись «Евгением Езерским», с другой – поэтом Пушкиным. Что же касается «эволюции», то вначале были «рифмы», потом, в зрелые годы – проза: «Лета шалунью рифму гонят. Лета к суровой прозе клонят».

Кира Викторова, Пушкин и императрица. Тайная любовь, 2014

В древнерусском мифологическом сознании первозданное и космотворящее Океан-море постепенно персонифицировалось в образ Морского царя (рис. 10). В некоторых записях былин Морской царь прямо назван Окияном-морем. Его место и роль в языческом мировоззрении неоднозначны. В русском фольклоре, в частности, это – достаточно сложная фигура. В цикле сказок о Василисе Премудрой он устраивает погоню за собственной дочерью и ее избранником с единственной целью – расправиться с беглецами жесточайшим образом, «съесть живьем», как говорится в одном из вариантов сказки.

Валерий Демин, Гиперборейские тайны Руси, 2006

Хотя в первом гончаровском романе нет открытой постановки религиозной проблемы, впервые религиозный фон так или иначе просвечивает в фигуре каждого персонажа, а главное – в общей постановке проблемы. В сущности, Гончаров впервые дерзнул прямо обозначить свой идеал как религиозный, введя в название романа «Обыкновенная история» евангельскую ассоциацию (евангельская притча о широких, т. е. «обыкновенных», и узких вратах).

Владимир Мельник, Гончаров и православие, 2008

Литературный успех пришел к Алданову с повестью о последних днях Наполеона «Святая Елена, маленький остров» (1923). Этот успех был закреплен трилогией «Мыслитель» (романы «Девятое Термидора», «Чертов мост», «Заговор»). Затем последовали исторические романы «Ключ», «Бегство», «Пещера». В исторических персонажах Алданова многие читатели искали современных аналогий, и писателю пришлось объясняться: «Я не историк, однако извращением исторических фигур нельзя заниматься и романисту. Питта я писал с Питта, Талейрана – с Талейрана и никаких аналогий не выдумывал. Некоторые страницы исторического романа могут казаться отзвуком недавних событий. Но писатель не несет ответственности за повторения и длинноты истории».

Юрий Безелянский, Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая, 2017

Ход его рассуждений типичен для рационалиста. Вначале мировые законы превозносятся над волей Бога: «Все в мире подчинено великим, разумным законам, обусловливаемым Божиим всемогуществом, мудростью и милостью, и в отступления от них я не верю». Ограничив рамками закона мир и его Творца, Андерсен приступает к анализу конкретной ситуации: «С чего это станут беспокоить меня умершие монахи?» Раз нет разумной причины для их прихода, волноваться незачем. Правда, он, как всякий романтик, грезит о воздушных дамах, поэтому просит Бога о ниспослании знака о посмертной участи своей близкой приятельницы Генриетты Вульф. И вот в темном углу комнаты замка он замечает «туманную фигуру вроде человеческой». Но страсть к объяснениям, подобающая ученому, а не поэту, берет верх над чувством. Не в силах укротить ее Андерсен бросается к привидению и под аплодисменты Скотта и Даля находит отгадку: «На блестящую полированную дверь падал отблеск лунного света, отражавшегося в зеркале». В другой раз Андерсен с той же наивностью разоблачает звон призрачного колокола. Его издает люстра с подвесками, которая раскачивается от шагов посетителей.

Волков А. В., Мистическая Скандинавия, 2015

Арабов две сцены из флоберовского романа берет в разработку – встречу в опере и встречу в соборе. Готический собор XIII–XIV веков с надгробной статуей на могиле Ричарда Львиное Сердце ничего в религиозном смысле не значит для Эммы и тем более для Леона. Собор – просто место встречи, выигрышный интерьер для оператора С. Юриздицкого. Один из кадров выстроен по закону треугольной композиции: на вершине белая голова Христа в терновом венце, а по углам – черные статичные фигуры Эммы и Леона, томимых преступной страстью грешников.

Тюрин Ю. П., Феномен Юрия Арабова (сборник), 2015

Фрески, украшающие греческий «Зал Ниобид» берлинского Нового музея, посвящены сюжетам античной мифологии – в XIX веке существовала традиция, чтобы музейная архитектура соответствовала тематике экспозиции. Немецкий художник-академист Август Теодор Каселовский выполнил несколько росписей для этого зала в духе величественного классицизма. Обнаженная фигура Тантала – лишь по щиколотку в воде, основное внимание автор уделил мукам голода. Тантал тянется за плодами, но никак не может их достать. На заднем плане виден Сизиф – его сосед по Аиду, приговоренный вечно толкать тяжелый камень.

Багдасарова С. А., Омерзительное искусство. Юмор и хоррор шедевров живописи, 2018

По мере того как в народах рос внутренний страх к дьяволу, все страшнее воображалась и его наружность. Понятно, что результаты воображения варьировались – сообразно верованиям той или другой местности и субъективно-художественному темпераменту воображавшего. Самый обычный и частый образ Сатаны – высокий изможденный человек, с лицом черным, как сажа, или мертвенно бледным, необыкновенно худой, с горящими глазами на выкате, всей мрачной фигурой своей внушающий ужасное впечатление призрака. Таким не раз описывает его в XII веке цистерцианский монах Цезарий из Гейстребаха, таким же и в веке XIX вывел его Гофман в гениальном своем романе «Чёртов эликсир».

Амфитеатров А. В., Дьявол, 1905

Вместе с образом идеального Государя является в одах Ломоносова и образ «возлюбленной матери» – России, державной владычицы, облеченной в порфиру и венец с царственным скипетром в руке. Грандиозный образ державной Родины в виде гигантской женской фигуры, главой касающейся облаков, опирающейся локтем на Кавказские горы, а ноги простирающей до самой Великой китайской стены, дается Ломоносовым в оде на день восшествия на престол Елизаветы Петровны (1748).

Никольский С. А., Русское мировоззрение. Смыслы и ценности российской жизни в отечественной литературе и философии ХVIII – середины XIX столетия, -1

Истоки: русская игра в бабки, основной элемент которой – сбивание фигур.

Петрова М. В., Словарь крылатых выражений, 2011

Во Дворце дожей есть картина, на которой изображено около 10 тысяч человеческих фигур.

Громов М. П., Тропа к Чехову, 2004

Феи и гротескные, зачастую смешные, но добродушные фигуры – брауни занимают лишь небольшое пространство в шотландской мифологии, особенно если сравнивать их со всевозможными порождениями зла или дурными предзнаменованиями.

Дуглас Джордж, Легенды и предания Шотландии, -1

На памятнике в Москве он – элегантный господин в шляпе, с ироническим взглядом. Абстрактная пластическая фигура, не образ поэта, а его стихов. Мандельштам, уходящий по лестнице…

Безелянский Ю. Н., Опасная профессия: писатель, 2012

Генрих Густавович Нейгауз (1888–1964) – знаковая фигура для отечественной культуры, искусства и образования. «Мастер Генрих, конек-горбунок», как писал Б. Пастернак. Профессор Московской государственной консерватории с 1922 года, доктор искусствоведения, народный артист РСФСР, он был создателем одной из лучших в мире фортепьянных школ. Среди его учеников Святослав Рихтер, Станислав Нейгауз и многие другие. Нейгауз был виртуозом-исполнителем фортепьянной и органной музыки и подлинным философом.

Волкова П. Д., Арсений и Андрей Тарковские. Родословная как миф, -1

Корректор. Обратите внимание, какое несоответствие фигуры у Володи: он такой большой – на коротких ногах. Вас не пугает, что он такой крупный… нелепый… Эта его шумливость? Его стихи?

Погодина-Кузмина Ольга, Председатели земного шара, 2015