Догмат

До́гма́т, или до́гма (др.-греч. δόγμα, δόγματος «мнение, решение, постановление») — утверждённое церковью положение вероучения, объявленное обязательной и неизменяемой истиной, не подлежащей критике (сомнению).

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Таким образом, Священное Предание внеисторично, тогда как догматическое богословие исторично и «ситуативно». Истина раскрывается через догматы как бы в определенных ракурсах, причем полнота этого раскрытия зависит не от самих догматов и не от суммы или системы богословских знаний, но исключительно от степени принадлежности богослова полноте предания. Учение не может заменить собою предания, потому что истина в каждой исторической ситуации раскрывается лишь «отчасти». Пытаться выразить актуальную полноту духовного разумения в виде некоей доктрины свойственно гностическим ересям, тогда как православная Традиция, хранимая церковью полнота по существу своему невыразима в какой-либо внешней форме. Догматы веры принадлежат преданию, но от этого они отнюдь не становятся его «частями». Это – некое средство, некое разумное орудие, дающее нам возможность участвовать в Предании Церкви, некий свидетель Предания...[23] Догмат под видимостью частичного знания каждый раз снова открывает доступ к той Полноте, вне которой Богооткровенную истину нельзя ни знать, ни исповедовать[24]. Углубление предания связано с ростом человека в Церкви, его усовершением в святости, с возрастанием его духовной зрелости, но никак не с «коллективным прогрессом в познании тайн христианского учения». Поэтому развитие догматического учения «не есть рост самого Предания»[25].

Виталий Аверьянов, Крытый крест. Традиционализм в авангарде, 2015

И поэтому решения вселенских соборов, догматические и «канонические», не ограничены давними ситуациями и преходящими проблемами. Даже самые мелкие правила церковного благочиния соотносятся в конечном счете, как и догматические определения, со способом существования Церкви, т. е. со способом существования человека «по природе» и «по истине». Они относятся ко всему человеческому роду. Вселенская истина и подлинность жизни «определяют» и сохраняют формулировку догматов и правил. А это значит, что формулирование догматов и правил есть соборное дело и служение жизни и истине, а не одно из полномочий «власти», обладающей «авторитетом».

Христос Яннарас, Истина и единство Церкви, 1997

Михаил Тареев в изложении кенотического вопроса твердо держался древнецерковного христологического догмата. Но в своих собственных изложениях он представлял Христа почти только как человека. Поэтому выступление Булгакова в защиту древнехристианского догмата в общем и целом более убедительно. Для него не в такой большой степени, как для Тареева, Христос является только или по крайней мере преимущественно моральным примером. Его Божество и Таинства, сообщающие божественную благодать, у Булгакова – иначе, чем у Тареева, – стоят в середине богословского мышления.

Карл Христиан Фельми, Введение в современное православное богословие, 2014

Догматическая формула есть попытка высказать содержание религиозного мифа в слове, выразить его в понятиях. Догмат, в смысле формулы, всегда приходит после мифа или из мифа, т. е. он не рождается в формуле и вместе с формулой, а лишь ею фиксируется, вносится в опись. Догматика есть как бы бухгалтерия религиозного творчества, а ее формулы суть продукты рефлексии по поводу религиозной данности. История догматов показывает, что поводом для их установления и провозглашения чаще всего являлись те или иные ереси, т. е. уклонения не только религиозной мысли, но и, прежде всего, религиозной жизни (ведь очевидно же, напр., что арианство есть совершенно иное восприятие христианства, нежели церковно-православное). Догмат, отклоняя лжемудрование, ставит на место его правую формулу, и эта формула есть логическая грань, ограда догмата. Она определяет ту его внешнюю границу, за которую невозможно отклоняться, но она отнюдь не адекватна догмату, не исчерпывает его содержания, и прежде всего потому, что всякая догматическая формула, как уже сказано, есть лишь логическая схема, чертеж целостного религиозного переживания, несовершенный его перевод на язык понятий, а затем еще и потому, что, возникая обычно по поводу ереси, – «разделения» (α?ρεσις – разделение), она преследует по преимуществу цели критические и потому имеет иногда даже отрицательный характер: «неслиянно и нераздельно», «одно Божество и три ипостаси», «единица в троице и троица в единице». Omnis definito est negatio[196] – эта формула Спинозы особенно приложима к догматике, ибо здесь поводом к defenitio чаще всего является negatio, высекающая догматы как искры из камня: количество возможных догматических определений в христианстве могло бы быть значительно больше тех, которые формулированы на соборах.

Сергей Булгаков, Свет невечерний. Созерцания и умозрения, 1917

«Как Христос по-человечески "возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости… и преуспевая в премудрости" (Лк 2, 40 и 52), так и церковь в раскрытии своего учения. Этот процесс есть наглядное отрицание наивной мысли, склонной видеть долг православия только в записывании и недвижном хранении древнего предания. Если бы св. отцы этим ограничились, церковь не имела бы ее настоящей догматики, ни Единосущия, ни Трех Ипостасей, ни двуединства природ и воль во Христе, ни культа Богоматери, ни икон… Как раз учители позднейшие, начиная с апологетов, и особенно отцы золотого века (IV–V вв.), те, которые внесли в раскрытие учения церкви все богатства эллинской культуры и философии, именно они и стали главными столпами хранимого нами по преданию учения церкви в его развитом виде. Этот культурно-исторический, человеческий элемент с его относительностью органически и внутренно вошел в недра церкви, став живой оболочкой абсолютных истин христианского откровения. С одной стороны, этим и греческий язык и принятые в лоно догматов элементы античной философии были сублимированы, освящены и увековечены. С другой, – этим же примером и опытом освящались в принципе и все дальнейшие этапы исторической жизни церкви в грядущих веках, в недрах других народов, иных языков и культур… Путь к этому открыт и благословлен, при условии сохранения естественного пиетета пред честью первенства и благодатной гениальностью свв. отцов греческих. Достигнутая степень раскрытия христианской доктрины и ее антично-философская оболочка – не вечны и не единственны…

А. В. Карташев, Ветхозаветная библейская критика, 1944

18. Опираясь на идею, высказанную Папой Иоанном XXIII на открытии Собора31, Декрет об экуменизме называет в числе конкретных элементов реформирования способ толкования вероучения32. Имеется тут в виду не искажение сути веры, изменение смысла догматов, исключение из них существенно важных слов, не приспособление истины к вкусам эпохи или упразднение отдельных частей Символа веры под ложным предлогом, что сегодня они, де, уже непонятны. Единства, угодного Богу, можно достичь лишь при одном условии: через всеобщую верность Откровению в его целостности. Компромисс в делах веры противоречит Богу, Который есть Истина. Разве можно признать законным примирение в Теле Христовом, Которое есть «путь и истина и жизнь» (Ин 14, 6), ценой отказа от истины? Соборная декларация о религиозной свободе Dignitatis humanae отстаивает за человеческой личностью право на поиск истины «особенно в том, что касается Бога и Его Церкви»33, и верность ее требованиям. Следовательно, если «общность» предает истину, то тогда это будет противоречить самой природе Бога, Который предлагает Свое общение, и потребности в истине, глубоко укорененной в каждом человеческом сердце.

Иоанн Павел II, Сочинения. Том II. Энциклики. О святом Иоанне Креста. Молитвенные размышления. Речи и проповеди. Поэзия, -1

Но, скажем мы, основные истины, или догматы веры изложены в Символе веры и более или менее подробно истолкованы в катехизисах, а также изучаются догматическим богословием и историей догматов. В чем же их различие с основным богословием? Если не вдаваться в детали, то различие состоит в следующем: катехизисы и догматическое богословие в своей аргументации опираются на Божественное Откровение, представленное Священным Писанием и Священным Преданием. Авторитет Писания и Предания уже предполагает наличие веры. Иначе обстоит дело с основным богословием. Оно, рассматривая самые фундаментальные, самые базисные истины веры и даже феномен самой веры, – апеллирует к естественному человеческому разуму и к общепринятому логическому мышлению. Тем самым основное богословие является как бы философским и мировоззренческим фундаментом веры. Иными словами, задача основного богословия состоит в систематическом оправдании принципов и характеристик христианской веры перед судом естественного разума, который склонен всегда сомневаться. Так уж человек устроен. В глубокой древности Сократ, ограждая своих учеников от ошибок и легковерия, произнес знаменитую формулу: «Все подвергай сомнению». Двумя тысячелетиями позже эту формулу греческого мудреца повторил Рене Декарт: De omnibus dubitandum.

Дмитрий Лушников, Основное богословие. Учебное пособие, 2015

Другой исследователь Библии теолог Геддес МакГрегор (почетный профессор кафедры философии Университета Южной Каролины) в качестве примера утвержденной и несомненной догмы, принятой в христианстве, но не подтвержденной библейским текстом, приводит догмат о Святой Троице. Упоминания о Святой Троице не делается ни в одном каноническом Евангелии. Разговор об этом идет в первом послании Иоанна (1 Ин. 5:7), т. е. в тексте, написанном гораздо позже I в. н. э. Но ведь то, что о Троице не говорит ни один из евангелистов, не мешает этому положению быть одним из основных догматов христианского мира? Конечно же нет. Триединство считается и всегда считалось великой Божественной истиной, изложенной в Новом Завете. Если проводить аналогию дальше, то вполне уместно сделать допущение, что с идеей реинкарнации можно сделать то же самое. Современные западные теологи и историки этим и занимаются: ищут подтверждение идеи переселения душ в Библии, в писаниях Отцов Церкви и прочей богословской литературе.

Антонина Соколова, Тайны реинкарнации, 2013

Значит ли это, что Предание – вообще всё, что угодно? Разумеется, нет. Его основу составляют решения Вселенских Соборов, сформулировавших важнейшие положения христианского богословия. Но эти положения не остались голой теорией, они нашли свое воплощение в богослужебных текстах, в иконописи, даже в храмовой архитектуре. Сама икона заняла в храме такое важное место только потому, что когда-то был принят догмат о сочетании Божественной и человеческой природ во Христе: изображается человеческий Лик, но он свидетельствует нам и о Боге. Наконец, многочисленные рассказы о жизни разных христианских общин и отдельных святых – тоже части Предания.

А. С. Десницкий, Сорок вопросов о Библии, 2011

2) Сторонники церковного строгого взгляда, чтобы разрешить это недоумение, в сущности, жертвуют догматом о неповторяемое? Крещения. Ни о какой действительности Таинств вне Церкви не может быть и речи. Там лишь (сравнение вместо доказательства) формы Таинств, может быть, правильные, но пустые. При приеме обратившегося Церковь в эти пустые формы влагает свое благодатное содержание. Так как дело здесь идет о форме, которая сама по себе ничего человеку дать не может, то и признание инославных Таинств всецело зависит от усмотрения Церкви: в одном случае Церковь вольна их признать, а в другом – не признать. Значит, и классификация инославных исповеданий по трем чиноприемам не имеет под собою никаких объективных оснований, которые Церковь могла бы считать догматическими или вообще обязательными для себя. Эта классификация всецело покоится на так называемой церковной икономии [принцип снисхождения], на желании Церкви облегчить доступ ко спасению возможно большему числу людей, то есть на усмотрении церковной пользы для данного времени и для данного места.

Коллектив авторов, Хрестоматия по сравнительному богословию, 2005

Данный пример догматического развития служит, как представляется, хорошей иллюстрацией последовательной обусловленности догматических искажений: насаждение в массе верующих сурового образа требующего удовлетворения за первородный и личный грех Бога естественным образом повлекло особое отношение западных христиан к материнскому милостивому облику Пресвятой Девы; распространившееся массовое почитание Богородицы в совокупности с воспитанным опять-таки католическими догматами «реалистичным» восприятием Евангелия потребовали реакции Святого Престола в виде догмата о Непорочном Зачатии (по ряду причин неприемлемого с православной точки зрения). Его логическим продолжением вынужденно стал не соответствующий Священному Преданию догмат о вознесении, и не менее логичным развитием ситуации может выглядеть признание соискупительного характера смерти Присно девы.

Ю. В. Зудов, Запад и западное христианство на рубеже тысячелетий, 2011

«Православная Церковь, верная Священному Преданию, не отошла ни в чем от той полноты истины, какая раскрылась в истории Церкви через вселенские соборы. В этом – источник правды Православия, которое и в догматах и в канонических положениях (определяющих строй Церкви), и в литургических чинах хранит неизменным сокровище Церкви. Но эта верность «неделимой» Церкви (т. е. Церкви до возникновения в ней разделения на Восток и Запад) не означала и не означает неподвижности в жизни Церкви. Презрительное определение Православия, как «окаменелой» Церкви совершенно не отвечает действительности. В Православии веет тот же дух Христовой свободы, какой был присущ раннему христианству, – так же в свете Христовом воспринимает Православие мир и человека, так же хранит церковную дисциплину и иерархический строй, как это утвердилось изначала в Церкви. Но Православие не подменяет верность Христу верностью церковным властям (что так часто встречается в католической церкви) и не превращает свободу во Христе в опасное и двусмысленное «личное разумение» (на чем стоял и стоит весь протестантизм). Православие соборно; лишь в единстве клира и мирян видит оно единство в Церкви, лишь в церковном разуме, т. е. соборной мысли оно видит источник истины»[5].

А. В. Фомин, Можно ли быть хорошим и не спастись?, 2013

Учение о человеке Григория Нисского оформляется в непосредственной зависимости от хода догматической мысли «великих каппадокийцев» в области категориального определения Тринитарного и Христологического догматов, и в этом плане оно представляет соборный опыт каппадокийского единомыслия. Характеризуя место и значение учения о человеке как образе Божием в истории святоотеческой антропологии, архимандрит Киприан (Керн), говорит о том, что Нисский святитель подвел итог сказанному до него о человеке, и «вместе с этим, святой Григорий выдвигает и свое мнение по этому вопросу, и в этом развивает идеи того символического реализма, который в позднейшей христианской письменности получит особенно широкое распространение».[172]

Р. В. Щипина, Григорий Нисский. Создание канона, 2013

Основное различие между Россией и Западом Киреевский видит в «особенных видах христианства»: «Но потому ли, что христиане на Западе поддались беззаконно влиянию классического мира или случайно ересь сошлась с язычеством, но только Римская церковь в уклонении своем от Восточной отличается именно тем же торжеством рационализма над Преданием, внешней разумности над внутренним духовным разумом. Так вследствие этого внешнего силлогизма, выведенного из понятия о Божественном равенстве Отца и Сына, изменен догмат о Троице, в противность духовному смыслу и Преданию; так вследствие другого силлогизма папа стал главою церкви вместо Иисуса Христа, потом мирским властителем, наконец, непогрешаемым; бытие Божие во всем христианстве доказывалось силлогизмом; вся совокупность веры опиралась на силлогистическую схоластику; инквизиция, иезуитизм – одним словом, все особенности католицизма развились силою того же формального процесса разума, так что и самый протестантизм, который католики упрекают в рациональности, произошел прямо из рациональности католицизма»[67].

А. В. Гвоздев, Геополитические аспекты философии культуры славянофилов. Монография, 2019

Это учение о божественном предопределении представляет излюбленный догмат реформатора, фундамент, на котором построена вся его система. На нем основано и его понимание всех остальных догматов христианства – учение об искупительном подвиге Спасителя, о первородном грехе и др. Толкование таинства причащения, в котором Кальвин также расходится как с Лютером, так и с Цвингли, представляет лишь применение того же основного догмата. Основываясь на словах Спасителя: “сие есть тело Мое” (хлеб), “сие есть кровь Моя” (вино), Лютер проповедовал реальное присутствие Христа в евхаристии; Цвингли, напротив, утверждал, что в данном случае слово “есть” значит “знаменует”, и потому признал за причащением лишь символическое значение. Кальвин стоит на точке зрения, средней между Лютером и Цвингли. По его учению, приобщающемуся сообщается Божественная благодать, духовная субстанция Христа, но лишь в том случае, если он принадлежит к “избранным”.

Б. Д. Порозовская, Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность, -1

По жанру «Сокращенное изложение Божественных догматов» можно назвать кратким и полным очерком христианской догматики, подкрепленным «преимущественно библейскими текстами»[7]. Сочинение состоит из 29 глав и имеет краткое вступление. «Автор зараз обнимает всю христианскую систему, собирая в один фокус все ее части, и развивает с замечательной постепенностью и логической стройностью»[8]. Однако очевидно, что блж. Феодорит не ставил пред собой задачу изложить абсолютно все положения церковного учения в этом небольшом трактате. По словам митрополита Макария (Булгакова), блж. Феодорит в этом произведении «рассматривает исключительно одни догматы веры, отдельно от прочих истин христианства и без всяких других отступлений, рассматривает с большею последовательностью, отчетливостью и связностию, хотя и короче прежних опытов, и подобно им не обнимает всех истин веры»[9].

Блаженный Феодорит Кирский, Сокращенное изложение Божественных догматов, 2014

Упомянуть последнее особенно важно, поскольку есть немало людей, которые причисляют себя к лютеранам, но не имеют никакого внятного представления о том, в чем же лютеранство состоит. Еще хуже, если они твердо знают основные положения вероучения и разбираются в богослужении (таковы некоторые пасторы и «теологи»), но при этом, к сожалению, не понимают самой сущности лютеранства и его духа, остаются ему чужды. Они на деле путают познание сущности лютеранства с этим своим принятием определенного набора догматов и традиций. Они не только сами заблуждаются относительно сути лютеранства, но и вводят в заблуждение других, создавая искаженную картину нашего вероисповедания. Поэтому наш исходный вопрос можно переформулировать и таким образом: «А чем лютеранство отличается от того, что обычно за лютеранство выдается?» Необходимость выполнения этой «внутрицерковной» задачи и определяет во многом полемический дух этой книги. Однако эта полемичность может оказаться полезной и читателю-нелютеранину, поскольку помогает ярче и рельефнее выделить некоторые аспекты нашего вероисповедания.

Антон Тихомиров, Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии, 2009

Поэтому, кто до точности вникает в глубины таинства, тот, хотя объемлет душой некое скромное по непостижимости понятие об учении боговедения, не может, однако же, уяснить словом этой неизреченной глубины таинства: как одно и то же и числимо, и избегает счисления; и раздельным кажется, и заключается в единице; и различается по ипостаси, и не делится в подлежащем; и опять иное есть Тот, Кто имеет Слово и Духа. Но, когда уразумеешь различаемое в Них, единство естества не допускает опять разделения, так что держава единоначалия не делится, рассекаемая на разные Божества, и учение не согласуется с иудейским догматом, но среди двух предположений проходит истина, низлагающая каждую из ересей, и из каждой заимствующая для себя полезное. Ибо догмат иудея низлагается исповеданием Слова и верою в Духа, а многобожное заблуждение эллинствующих уничтожается единством по естеству, отвергающим мысль о множестве. Но опять по надлежащем исправлении нечестивого предположения в том и другом пусть останутся из иудейского понятия единство естества, а из эллинства – одно различие по ипостасям. Ибо как бы неким исправлением погрешающих о едином есть число Троицы, а вдающихся в множество – учение о единстве.

Г. Н. Святитель, Большое огласительное слово, -1

Вряд ли можно найти какую-то связь между Реформацией и исходным догматическим различием восточной и западной церквей – догматом об исхождении Святого Духа. Скорее, этот догмат был лишь поводом для разделения, вызванного глубокими, но не собственно догматическими различиями. Это – различия тех политических и социальных ситуаций, в которых оказалась церковь на востоке и западе Европы, в результате чего развитие двух ветвей христианства пошло по-разному и в одном случае «вывело наружу» аформалистические потенции христианского мифа, а в другом – заглушило их.

Д. Е. Фурман, Избранное, 2011

Нередко вчерашние язычники, обращаясь ко Христу, становились святыми, как это было, скажем, с Блаженным Августином. Но чаще бывало другое – языческая стихия оказывалась сильнее христианского семени, и тернии заглушали ростки духа: в неофитском сознании неизбежно происходила фольклоризация веры, привносящая в традицию Церкви чуждые элементы, языческие обычаи. В конце концов проникновение магического отношения в христианство вытесняло изначальную свободу духа, дарованную Самим Христом. Еще апостолам и ранним апологетам приходилось сталкиваться с проблемой очищения веры от примесей. Таких примеров много в посланиях Павла общинам Коринфа, Фессалоник, Галат. К IV веку появилась необходимость систематизировать канон Священного Писания, дать ответ на распространившиеся ереси, сформулировать основные догматы веры. В этом процессе, особенно на ранних этапах, с IV по VI век, церковное искусство исполняло важную роль катехизатора, научало вере, было понятной и доходчивой проповедью. Например, св. Григорий Нисский в похвальном слове великомученику Феодору говорит так: «Живописец, изобразив на иконе доблестные подвиги (…) мученика (…), начертание человеческого образа подвигоположника Христа, все это искусно начертав красками, как бы в какой объяснительной книге, ясно рассказал нам подвиги мученика (…). Ибо и живопись молча умеет говорить на стенах и доставлять величайшую пользу»[8].

И. К. Языкова, Со-творение образа. Богословие иконы, 2012

Как считает ряд исследователей, главным документом Реформации стали появившиеся в 1517 г. знаменитые 95 Виттенбергских тезисов Мартина Лютера (1483–1546 гг.). В них уже содержится по существу принцип свободы совести как свободы вероисповедания, беспрепятственного распространения Священного писания, вольной проповеди, свободы религиозных союзов (87, с. 231). Но Лютер не остался верен этим высоким идеям религиозной свободы; позже, под давлением временных интересов, он отступил от своих прежних убеждений и допустил принуждение светской власти в делах веры в следующих случаях: 1) когда кто-либо позволяет себе публично поносить Евангелие и догматы, виновный как богохульник не может быть терпим, 2) в случае раздоров на счет догматов, вносящих разлад в церковь. В этих случаях светская власть может, по мнению Лютера, запретить виновным поучения или явные выражения своих мнений и затем изгнать из страны «явных лжеучителей» (203, с. 183–185), Учение Лютера о всеобщем священстве по необходимости вело к признанию, что христианская община является источником церковной власти и должна быть основой церковного устройства (203, с. 206).

А. А. Мамедзаде, Свобода совести. Истоки, становление, правовая охрана, 2013

Что нас разделяет с еретиками? С чего началось это разделение? В чем гибельность их учения? Мы ли разделились с ними, или они сами отошли от Истины, не поверив голосу Церкви, соборно призывавшему их не совершать такого безумия, разъяснявшему им их заблуждения, подробно разобрав каждый пункт их пагубных нововведений? Не презрели ли они громкий зов нашей Церкви? Не мы разделились с ними, а сами они удалились от Истины! Если же мы хотим вернуть их вновь в лоно Православия, то о чем же прежде всего мы должны говорить с ними? Разве не о причине разделения? Разве не о тех же разногласиях и различиях в вопросах веры, о которых уже был когда-то подобный разговор? Но как это возможно, когда сам «устав» экуменистических собраний запрещает спор о догматах веры? Да и никогда не слышно нигде, чтобы был разговор у экуменистов о догматах. Если они и исследуют вопросы догматические, то лишь с одной целью – найти способ как-нибудь обойти различия в их понимании. Так это было недавно, при попытке воссоединения с монофизитами, когда принципиально различное изъяснение догмата о Божественной и Человеческой природах Господа Иисуса Христа экуменисты пытались представить как недоразумение, возникшее из-за «несколько различной богословской терминологии». Иного же, по-настоящему серьезного, необходимого разговора о догматах не слышно ни на экуменистических собраниях, ни на частных встречах, ни во время совместного путешествия на конференции, ни на вечеринках и банкетах во время встреч и после собраний.

архимандрит Лазарь (Абашидзе), Пасха без креста, или Еще раз об экуменизме, 1998

В X веке важнейшей темой православных Соборов на Востоке был церковный брак (Константинопольский Собор 920 г.). XI век оформил церковное отношение к научным достижениям неправославных мыслителей (Константинопольский Собор 1076 г.). Соборы XII века были посвящены в основном вопросам правильного понимания Жертвы Христовой (Константинопольский Собор 1157 г.). В XIII веке Православная Церковь на Влахернском Соборе 1285 года окончательно осудила утвержденный римо-католиками в 1274 году ложный догмат об исхождении Святого Духа не только от Отца, но «и от Сына» («Filioque»). Наконец, паламитские Соборы 1341, 1347 и 1351 годов подробно изъяснили различие между непознаваемой сущностью Бога и Его нетварными Божественными энергиями, которые приводят христиан ко спасению путем обожения.

Сборник, Как православно жить в современном мире. Послание Вифлеемского Собора с комментариями, 2009

Третья группа – умеренные рационалисты, которые с уважением относятся к разуму как к познающей силе и считают его источником извлечения из священных текстов религиозных предписаний и догматов. Опираясь на авторитет разума, они постигают авторитет шариата и ограниченность самого разума, признавая направляющую роль религии в отношении него. Однако, допуская, что разум может ошибаться, что он неспособен выявить второстепенные положения религиозного учения, они, тем не менее, считают его ключом и светильником для религии.

‘Абд ал-Хусайн Хосроупанах, Имам ‘Али и его взгляд на общественное устройство, 2017

Что касается триадологии, нужно заметить, что блж. Феодорит как христианин и богослов сформировался в период после 381 года, когда на II Вселенском Соборе Православие окончательно победило арианскую ересь, и потому Феодорит лишь свидетельствует об этой победе. Его триадология – это триадология Никейского Православия. В соответствии с ней во всех трех Лицах Святой Троицы до Вочеловечения Сына Божия природа – одна, а именно Божественная и нетварная. Никакого субординационизма, то есть подчиненности или неравнозначности, среди Лиц Троицы блж. Феодорит не признает: Апостол «подателем благодати и мира представил не Отца только, но и Сына, доказывая тем самым равенство Отца и Сына» (с. 188). Упоминает Феодорит и догмат о единстве воли Святой Троицы: «угодное Сыну угодно и Отцу, у Обоих одно хотение» (с. 123). Феодорит продолжает полемику с арианством, несмотря на то что в середине V века ариане уже никакой опасности для Церкви не представляли. Однако блж. Феодорит показывает, что у святого Апостола находятся все аргументы для опровержения арианства, несмотря на то что сами ариане брали некоторые места из Посланий апостола Павла для подтверждения своего учения. Так, он выводит православное учение о Божестве Сына на основании исследования наименований, которые дает апостол Павел Сыну, – «Первородный» и «Единородный». Первое, по мнению ариан, служило указанием на тварность Сына. Но «невозможно быть вместе и братом [твари], и Создателем твари… Так что Единородный не брат твари, но Творец» (с. 475).

Блаженный Феодорит Кирский, Толкование на четырнадцать Посланий святого апостола Павла, 2003

Но данное определение охватывает только портретно-иллюстративную сторону православной иконы. Это лишь первая, самая низкая ступень нашей лествицы, хотя и она имеет очень большое значение. Еще отцы Седьмого Вселенского собора, утвердившие догмат иконопочитания, говорили о просветительской роли изображений в церкви, и в древности иконы служили своего рода «Библией для неграмотных».

С. В. Алексеев, Энциклопедия православной иконы. Основы богословия священных изображений, 2017

Эти положения разрабатывались в противовес как христологическим догматам, так и учению некоторых мусульманских групп. В понимании мутакаллимов христиане исповедует «соединенность» (иттихад) трех «лиц» божества – Отца, Сына и Святого Духа, а также соединение в Христе божественного и человеческого или воплощение (хулюль) первого во втором.

Н. В. Ефремова, Ислам. Философия, религия, культура. Часть 1. Теолого-философская мысль, 2015

БОГОВОПЛОЩЕ́НИЕ – 1. Событие вочеловечения Бога, которое не имеет себе равных в истории мира и принципиально меняет отношения между Богом и человеком. 2. Основополагающий догмат христианства, утверждающий, что в Иисусе Христе осуществилось уникальное, однократное, чудесное сочетание Божественной и человеческой природ. Православное учение о сочетании во Христе двух природ было изложено в 451 г. на IV Вселенском Соборе в Халкидоне. Халкидонское определение гласит, что Иисус Христос есть совершенный Бог и совершенный человек, единосущный Богу-Отцу по Божеству и единосущный людям по человечеству, во всем нам подобный, кроме греха, причем оба естества в Нем соединены не сливаясь, но и не разъединяясь. Это следует понимать в том смысле, что Личность Христа не человеческая, а Божественная, но Она облекается в человеческую природу, которая во Христе имеет свою волю, отдельную от воли Бога, однако свободно подчиняющуюся воле Божества. Учение о двух волях во Христе было закреплено в 680 г. на VI Вселенском соборе. Православие подчеркивает, что боговоплощение – чудо и тайна, во всей конкретности недоступная человеческому разуму. Явление во плоти Сына Божия и Его искупительный подвиг есть духовный центр истории человечества. Все, что было до Христа и что имеет место после Его земного служения, обретает истинный смысл в зависимости от отношения ко Христу и Его делу. Если в западном богословии со времени блж. Августина боговоплощение рассматривается главным образом как средство восстановления падшей человеческой природы, то святые отцы Восточной Церкви понимали его еще и как метафизически содержательное событие, через которое осуществляются конечные цели мироздания.

Н. М. Терехова, Православие. Словарь-справочник, 2007

Макрина Старшая была духовным чадом св. Григория Чудотворца, сделавшего чрезвычайно много для распространения христианства в Малой Азии (Неокесарии). Сам св. Василий Великий позднее писал к неокесарийцам (письмо 204, 6): «О вере же моей какое доказательство может быть яснее того, что воспитан я бабкою, блаженною женою, которая по происхождению ваша. Говорю о знаменитой Макрине, от которой заучил я изречения блаженнейшего Григория, сохранявшиеся до нее по преемству памяти и которые и сама она соблюдала, и во мне еще с малолетства напечатлевала, образуя меня догматами благочестия(τοις τοις ευσεβείας δόγμασιν [7] – «православными догматами»)» [8]. Это имело в дальнейшем большое значение для формирования богословских взглядов св. Василия [9].

святитель Василий Великий, Творения. Том 1: Догматико-полемические творения. Экзегетические сочинения. Беседы, 2008

Столь же органичным результатом эволюции средневековой культуры оказалась концепция «двух истин», прошедшая почти тысячелетие от Августина (354–430) до Фомы Аквинского (1225–1274). В условиях набирающих силу научных исследований, все более подрывающих религиозные догмы, эта концепция утверждала, что догматы веры, свет откровения не противоразумны, а сверхразумны, составляя область высших истин, не подлежащих обсуждению. Вместе с тем считалось возможным допущение «истин разума». Такой компромисс оказывался спасительным и для религии, и для науки. Сам «ангельский доктор», в рамках этой концепции, предпринял попытку разработать «теологическую космологию», опять-таки сохранявшую планетарную модель Аристотеля – Птолемея. Примечательно, в смысле эволюции научного мышления, что в «естественной теологии» Фомы даже божественная воля осуществляет выбор на разумных основаниях, а законы сотворенного и направляемого ею мира находятся в строгом соответствии с законами логики.

В. Г. Торосян, Концепции современного естествознания, -1

Возможно, что современный атеизм – провиденциальное и неотложное требование очистить идею Бога, уйти от всякого школьного богословия и поднять диалог на библейский и патристический уровень. И здесь наследие Юнга обретает весь свой размах и все свое значение. Будущее зависит от духовного транс-субъективного содержания человеческой души: с чем и в чем человек воплотит свою судьбу. Четверичность, о которой говорит Юнг, есть приложение халкидонского догмата (“неслиянно и нераздельно”) к таинству восьмого дня, к апокатастасису, к воссозданию всей твари. Единосущее всего творения противостоит фрагментарности. Святые и мученики у престола Агнца ожидают конечного претворения неподобия в подобие. Христос – настаивает Ориген – ожидает, чтобы Его Слава воссияла в полноте Его Тела[29]. Хотя это продолжает оставаться тайной, ясно, что расколоть адскую монаду изнутри способна одна только любовь, но для этого она должна вслед за Христом сойти в этот ад.

Павел Евдокимов, Этапы духовной жизни. От отцов-пустынников до наших дней, 1995

Мироздание по Новому завету – это прежде всего души людей – и оно есть поле непрерывной борьбы двух начал. При этом каждое из этих начал имеет относительно легкий доступ в индивидуальную душу. "Не всякому духу верьте – заклинает апостол Иоанн в Первом соборном послании (имея в виду, похоже, "внутренние голоса", сомнения, другие стороны нашего "Я", которые искушающе опасны бесспорностью самоудостоверения a la Декарт), – но испытывайте духов, от Бога ли они" ( 1 Ин. 4.1). Испытание, критерий различения "внутренних" и внешних лжепророков один единственен – принятие данным "духом" догмата о богочеловеке Христе.

В. И. Красиков, Библия как реальность. Предельные значения библейских картин мира, -1

Единство Бога было краеугольным камнем этой исправленной религии. «Нет Бога кроме Бога» – вот главный ее догмат. Отсюда и название религии «ислам»[13] – арабское слово, означающее покорность Богу. К этому руководящему догмату прибавлено: «Магомет – Божий пророк», что, как утверждали, узаконено Божественным возвещением и важно для того, чтобы откровения охотно принимались.

Вашингтон Ирвинг, Жизнь Магомета, -1

При этом некоторые церковные (не божественные, подчеркиваю) догматы могут и не устоять под напором научных фактов и обобщений. В прежние века многие деятели Церкви шли на любые самые крутые меры, вплоть до преступлений, желая сохранить старые догматы, вступившие в противоречие с новыми научными данными. Они словно забыли слова Христа о том, что не следует вливать новое вино в старые мехи.

Р. К. Баландин, Загадка Туринской Плащаницы, 2006

Не допускать превращения критических идей в догматические – значит подвергнуть новому, рационалистическому отрицанию наследие «столетнего цикла», традиций салафитского обращения к догматам прошлого и их слепого копирования. Такой традиционалистский подход сдерживал рационалистическое, реалистическое видение, втискивая его в рамки священных догм. В связи с этим мусульманский реформизм шел по пути реалистического и рационалистического отрицания салафитского традиционализма, осознанно подвергая его испытанию теоретической и фактической исторической практикой. Традиции критиковались им в рамках определенного «плана». Если традиционализм постоянно обращался к богословской мысли, к её институциональному и ценностному постоянству в том, что касалось таких понятий, как «община» и «спасаемая община», прилагаемых к «творящему я», то мусульманский реформизм начал ломать эту традицию. Он обосновал идею, согласно которой «творящее я», в том числе в его джихаде, не обязано верить во что бы то ни было, кроме того, что оно принадлежит исламскому целому. А это последнее не представляет собой чего-то неизменного, не исповедует неоспоримых догматов: это обновляющееся содержание истин, которые открываются в рационалистических теоретических трудах и на поприще политической (и нравственной) эволюции. Из этого вытекает сосредоточение на самокритике. Достигая состояния самокритики, общественное сознание начинает познавать свою изначальную суть, а затем приступает к разработке институциональных элементов критического мышления при рассмотрении общественных явлений с их различными формами и уровнями, предполагая, что крупные идеи должны быть подвергнуты рассудочному и нравственному «суду», так как именно это является необходимой предпосылкой высвобождения из плена традиций.

М. М. Аль-Джанаби, Философия современной мусульманской реформации, 2014

По нашему мнению, современная Религия развивалась (вернее, становилась) не эволюционным путем, а скорее – антиэволюционным. Веря в духовное начало Всего Сущего, религиозно-философские концепции с самого начала ограничивались догматом некоего Бога (носителя этого духовного начала), Верховного Творца, приготовившего Мир в конечном виде. Причем концепция Бога не возникла в результате трудного и длительного пути познания, а была заложена изначально. Более того, даже в гениальных, глубоких, разносторонних прозрениях древних религиозных философов не была заложена цель, которую ставил перед собой Бог: а любая деятельность без цели, бессмысленна. Видимо поэтому Религия выродилась в ряд догматических учений, правда сохранивших, к счастью, главную идею – духовного начала. В этом смысле история Религии напоминает историю Математики, которая тоже не смогла сформулировать цель своего развития и сейчас состоит из огромного числа различных математик (алгебр), как неких правил игры, из которых можно выбрать «по вкусу» то, что кому-то больше нравится. И только благодаря Физике, имеющей свою четкую цель (единая теория всех полей и частиц), некоторые разделы математики получили свое реальное приложение.

Эдуард Казанцев, Эволюция духа, 2014