Цитаты со словом «сознание»

Тайное удовольствие от сознания, что люди видят, до чего мы несчастны, нередко примиряет нас с нашими несчастьями.

История жизни — это, по существу, развитие сознания, которое завуалировано морфологией.

Что может быть унизительнее для предавшего, чем сознание того, что его предательством не сумели как следует воспользоваться.

Никогда не перестану изумляться красоте моря. Глядя на него, я словно заглядываю к себе в душу, позволяя сознанию многое переосмыслить.

Простота есть сознание своего человеческого достоинства.

Всякий замкнут в своём сознании, как в своей коже, и только в нем живет непосредственно.

Утешение — сознание того, что лучший человек более несчастен, чем вы. (Перевод А. Вышемирского)

Собственное сознание своей правоты важнее для человека, чем двое свидетелей его невинности.

…Для пролетариата смелость, сознание собственного достоинства, чувство гордости и независимости — важнее хлеба.

Сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием, а бытие людей есть реальный процесс их жизни.

Широкие пути открыты для всех усилий, и сочувственное признание обеспечено каждому, кто посвящает своё искусство богослужебному убеждению сознания.

Сознание того, что чудесное было рядом с нами, приходит слишком поздно.

Поражение — не поражение, если только вы не признаете его таковым в своем сознании.

Сознание своей болезни и готовность лечиться - уже начало исцеления.

Сознание — яд, средство самоотравления для субъекта, применяющего его на самом себе.

Масса явлений, оставшихся без сознания, становятся объектами представлений.

Было бы так же нелепо отказать в сознании животному, потому что оно не имеет мозга, как заявить, что оно не способно питаться, потому что не имеет желудка.

Человека нельзя принудить к отступлению, если он не сдается сам - и прежде всего в своем собственном сознании.

Природа, в заботе о нашем счастии, не только разумно устроила органы нашего тела, но ещё подарила нам гордость, — видимо, для того, чтобы избавить нас от печального сознания нашего несовершенства.

Рожденные для того, чтобы направить мир чрез море лжи к истине и вывести его из глубокой пропасти дикости и пошлости — на свет, к высокой культуре и благородству, — они, хотя и живут среди людей, однако, все же не принадлежат, в сущности к их обществу и потому уже с юности сознают себя значительно отличающимися от них существами; впрочем, вполне ясное сознание этого слагается не сразу, а с годами.

Так как всё существующее и происходящее существует и происходит непосредственно лишь в сознании человека, то, очевидно, свойства этого сознания существеннее всего и играют более важную роль, чем отражающиеся в нём образы. Все наслаждения и роскошь, воспринятые туманным сознанием глупца, окажутся жалкими по сравнению с сознанием Сервантеса, пишущего в тесной тюрьме своего Дон-Кихота.

Философ неверующий есть существо с очень суженным опытом и горизонтом, сознание его закрыто для целых миров. Философское познание его очень обеднено, он принимает собственные границы за границы бытия. Бестрагичность неверующего философа очень трагична. Свобода неверующего философа есть его рабство. Под верой же мы разумеем раскрытие сознания для иных миров, для смысла бытия.

«Религия переводит в сознание и в быт то, что в мистике непосредственно переживается и открывается. Догматическое сознание вселенских соборов было лишь объективированным переводом того, что непосредственно увидалось в мистическом опыте. И в догматах условным языком рассказывается о мистических встречах.»

«Магию необходимо существенно отличать от мистики. Мистика — духовна. Мистика есть богообщение. Магия — почти материалистична, она целиком относится к астральному плану. Магия — природообщение. Магия есть действие над природой и власть над природой через познание тайн природы. И магия имеет глубокое родство с естествознанием и техникой. … Старая магия незаметно переродилась в современную технику и выпустила огромные магические силы, значение которых неясно современному сознанию.»

«Мы искусственно закрыли себя для восприятия целого рода оккультных явлений природы, которые воспринимались в прежние времена, когда сознание не было так подавлено рационалистическими ограничениями. Наука принуждена расширить свои границы до бесконечности и исследовать все явления, как бы ни казались они ей необычайными, оккультными, почти чудесными. Природа мира и природа человека бесконечно богаче силами, чем это представляло себе научное сознание просветительной эпохи.»

«Творчество есть продолжение миротворения. Продолжение и завершение миротворения есть дело богочеловеческое. Божье творчество с человеком, человеческое творчество с Богом. Но я изначально сознал глубокую трагедию человеческого творчества и его роковую неудачу в условиях мира. Это сознание есть очень существенная сторона моей книги „Смысл творчества“. Творческий акт в своей первоначальной чистоте направлен на новую жизнь, новое бытие, новое небо и новую землю, на преображение мира. Но в условиях падшего мира он отяжелевает, притягивается вниз, подчиняется необходимому заказу, он создает не новую жизнь, а культурные продукты большего или меньшего совершенства. Результаты творчества носят не реалистический, а символический характер. Создается книга, симфония, картина, стихотворение, социальное учреждение. Есть несоответствие между творческим взлетом и творческим продуктом. Не буду повторять того, о чем я уже много раз писал. Но хотелось бы предотвратить ложное понимание моей мысли. Я совсем не отрицаю творчества культуры, совсем не отрицаю смысла продуктов творчества в этом мире. Это есть путь человека, человек должен пройти через творчество культуры и цивилизации. Но это есть творчество символическое, дающее лишь знаки реального преображения. Реалистическое творчество было бы преображением мира, концом этого мира, возникновением нового неба и новой земли. Творческий акт есть акт эсхатологический, он обращен к концу мира.»

Два полюса — крайняя государственность (империализм) и крайний анархизм — одинаково противны христианскому сознанию как два противоположных выражения некосмического, хаотического состояния мира, мирового распада и разъединения. Абсолютная государственность и абсолютный анархизм — две стороны одного и того же дефектного состояния мира. Государственность со своей внутренней диалектикой должна принять удары анархизма — они в одной плоскости и порождают друг друга. И неправда эксцессов государственности бессильна обличить неправду эксцессов анархизма — обе неправды рождены из одного хаоса.

Космополитизм и философски и жизненно несостоятелен, он есть лишь абстракция или утопия, применение отвлеченных категорий к области, где все конкретно. Космополитизм не оправдывает своего наименования, в нем нет ничего космического, ибо и космос, мир, есть конкретная индивидуальность, одна из иерархических ступеней. Образ космоса так же отсутствует в космополитическом сознании, как и образ нации. Чувствовать себя гражданином вселенной совсем не означает потери национального чувства и национального гражданства.

Наше сознание устроено кичливо: существующим оно считает лишь то, что ему уже известно. Однако и то, что уже известно, и то, что еще неизвестно, и то, что никогда не будет известно, есть единая, неразъятая реальность, в которой, по сути, нет чего-либо более, а чего-либо менее главного. Меня иногда охватывает небольшой смех при представлении о том, какой бесформенный, криво и косо обгрызенный познанием кусок содержим мы в своей голове как представление о реальности. Этот кусок кажется нам, однако, вполне гладким и круглым — вмещающим в себя. Предположение реальности, поглощающей крупицу наших сведений, и есть научный подвиг. Духовный смысл научного открытия не в расширении сферы познания, а в преодолении ее ограниченности.

... русская поэзия 20—30-х годов не понятна без Мандельштама. Он начал раньше. В книге «Камень» много прекрасных стихов. Но эта поэзия ещё окована гранитом. Уже в «Tristia» начинается раскрепощение, создание своего стиха, ни на что не похожего. Вершина — тридцатые годы, здесь он — зрелый мастер и свободный человек. Как ни странно, именно тридцатые годы, которые часто в нашем сознании связаны с другим, годы, которые привели к гибели поэта, определили и высшие взлёты его поэзии. Три воронежские тетради потрясают не только необычной поэтичностью, но и мудростью. В жизни он казался шутливым, легкомысленным, а был мудрецом.

Человек морален, когда не из страха перед авторитетами, а вследствие высокой сознательности и солидарности в нем не может даже зародиться желание совершать преступление. После же того, как мысль о преступлении зародилась, совершит его человек или не совершит, он для нас безнравственный человек, ибо, если бы не закон, запрещающий его, он совершил бы преступление. Он не совершает преступление не из сознания, что причинит лишение, горе или смерть ему подобному, а потому что это-грех, потому что преступление наказуемо. Иначе говоря, такой человек причинил бы вред другим, если бы это не угрожало тем же ему самому. Здесь нет нравственности, это официальная нравственность.

Важной практической функцией «сознания» и «мысли» является то, что они позволяют нам действовать с учетом вещей, удаленных от нас во времени и пространстве, несмотря на то, что в настоящий момент они не воздействуют на наши органы чувств.

Познание Бога без сознания нашей немощи производит гордость. Сознание же нашей немощи без познания Иисуса Христа ведёт к отчаянию. Но познание Иисуса Христа ограждает нас и от гордости и от отчаяния, ибо в Нём мы обретаем как сознание своей немощности, так и единственный путь к её уврачеванию.

В минуты сомнения, когда человек колеблется, когда он, так сказать, стоит на распутье, не зная, по какой ему дороге идти, и даже тогда, когда он выбрал дорогу и уже готов вступить на неё, какой-то таинственный голос удерживает его. Казалось бы, всё — природные влечения, симпатии, здравый смысл, даже ясно осознанная определенная цель — зовет его на эту дорогу, а между тем его душа не может стряхнуть с себя необъяснимое влияние неизвестно откуда исходящего давления неведомой силы, не пускающей его туда, куда он был намерен идти. И потом всегда оказывается, что, если б он пошел по той дороге, которую выбрал сначала и которую, по его собственному сознанию, должен был выбрать, она привела бы его к гибели… В минуты колебания смело следуй внушению внутреннего голоса, если услышишь его, хотя бы, кроме этого голоса, ничто не побуждало тебя поступить так, как он тебе советует.

Каждый знает, что такое внимание. Это пристрастное, осуществляемое посредством умственной деятельности обладание в ясном и чётком виде одним из нескольких, как, кажется, одновременно возможных объектов или рядов мысли. Фокусировка, концентрация сознания — его суть. Это означает отказ от каких-то вещей, чтобы эффективно заниматься другими, и является условием, располагающим реальной противоположностью в том спутанном, сумеречном и распыленном сознании, которое по-французски называют distraction, а по-немецки Zerstreutheit.

Выдержки, изречения и прочее подобны зажигательным стеклам: они собирают лучи ума и знания, рассеянные в произведениях писателей, и силой и живостью сосредоточивают эти лучи в сознании читателей.

Каждое утро, когда я просыпаюсь, и творю молитву, я смотрю на предстоящий день, как на последний в жизни, и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взор в вечность. А вечером, когда я опять возвращаюсь в свою комнату, то говорю себе, что должен благодарить Бога за лишний дарованный мне в жизни день. Это единственное следствие моего постоянного сознания близости смерти, как расплата за свои убеждения. И порой я ясно чувствую, что должен наступить день, когда замысел убийцы, наконец, удастся.

Простите, что я вспоминаю о прошлом, но и забывать о нем не приходится. Ведь один, с морским флотом, построенным первоначально на пресной речной воде, с моряками, им самим обученными, без средств, но с твердой верой в Россию и её будущее шел вперед Великий Петр. Не было попутного ветра, он со своими моряками на руках, на мозолистых руках, переносил по суше из Финского залива в Ботнический свои галеры, разбивал вражеский флот, брал в плен эскадры и награждал чернорабочего творца новой России Петра Михайлова скромным званием адмирала. Господа, неужели об этой стремительной мощи, об этой гениальной силе наших предков помнят только кадеты морского корпуса, которые поставили на месте Ган-гутской битвы скромный крест из сердобольского гранита? Неужели об этой творческой силе наших предков, не только силе победы, но и силе сознания государственных задач, помнят только они и забыла Россия? Ведь кровь этих сильных людей перелилась в ваши жилы, ведь вы плоть от плоти их, ведь не многие же из вас отрицают отчизну, а громадное большинство сознает, что люди соединились в семьи, семьи — в племена, племена — в народы для того, чтобы осуществить свою мировую задачу, для того, чтобы двигать человечество вперед. Неужели и тут скажут, что нужно ждать, пока окрепнет центр, неужели в центре нашей государственной мысли, нашего государственного чувства ослабло понимание наших государственных задач?

Пролетарская диктатура должна доводить до конца разрушение связи между эксплуататорскими классами, помещиками и капиталистами, и организацией религиозной пропаганды, как поддержки темноты масс. Пролетарская диктатура должна неуклонно осуществлять фактическое освобождение трудящихся масс от религиозных предрассудков, добиваясь этого посредством пропаганды и повышения сознания масс, вместе с тем заботливо избегая всякого оскорбления чувств верующей части населения и закрепления религиозного фанатизма.

При этой медитации мы не концентрируемся и не контролируем свой ум. Мы позволяем уму следовать его природному инстинкту движения к большему счастью, и он идёт внутрь и обретает сознание блаженства в бытии.

Для каждого человека есть возможность погружаться глубоко в себя и насыщать свой сознательный ум внутренним счастьем, тем безграничным разумом, что обитает в источнике мысли.

…Религия есть самосознание и самочувствование человека, который или ещё не обрёл себя, или уже снова себя потерял.

Мыслить вещь трансцендентную, то есть находящуюся вне всякого сознания, нельзя: это значило бы мыслить немыслимое.

Вера, захватившая разум и душу — сильнее научной мысли.

Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание.

Только одна фантазия может дать человеческому уму тот первый необходимый толчок, без которого летаргический сон человеческой мысли навсегда остался бы ненарушенным.

Что касается смерти, то ощущать её мы не можем; мы постигаем её только рассудком, ибо от жизни она отделена не более чем мгновением.

Как только человек начинает считать себя центром мироздания и мерой всех вещей, мир теряет свое человеческое лицо, а человек теряет контроль над миром.

Истинные творческие чувства не лежат на поверхности души. Вызванные из глубин подсознания, они поражают не только зрителя, но и самого актера.

Ум как бы проникает в себя, начиная с поверхности, проникает все глубже и глубже, до тех пор, пока глубина и высота не утрачивают свое значение. В этом состоянии проявляется новый мир, являющийся порядком, красотой и интенсивностью.

Нет ли других пострадавших? (Последние слова Роберта Кеннеди перед потерей сознания и смертью)

Есть люди, которые умом создают себе сердце, другие — сердцем создают себе ум: последние успевают больше первых, потому что в чувстве гораздо больше разума, чем в разуме чувств.

Спасение этого человеческого мира лежит ни где иначе, как в человеческом сердце, в способности человека размышлять, в человеческом смирении и в человеческом чувстве ответственности.

Нет ничего в разуме (уме), чего бы не было раньше в ощущениях.

Разум мой позволил мне понять бессилие разума.

Но критерий истины не в разуме, не в интеллекте, а в целостном духе. Сердце и совесть остаются верховными органами для оценки и для познания смысла вещей.

Время сейчас такое. Дебилизация поколения, ничего святого нет. … Философы говорят, что истина — солнце разума. Боюсь, что это солнце тускнеет, начинает терять свой свет.

Думаю, что во сне с его видениями мы тщимся избавить от мусора наш рассудок. Я просто осознавала с лёгкой брезгливостью, что люди, подчиняющие свои поступки снам, пытаются ходить по воде, как посуху.

А поскольку природа внутреннего бытия есть блаженство, бесконечное счастье, то ум в процессе ТМ выбирает это интроспективное направление движения наиболее спонтанным образом.

Человек находит себя среди действий и не может удержаться от вопроса о причинах. Как существо косное, он хватается за ближайшую из них как за наилучшую и на этом успокаивается. В особенности любит поступать так человеческий рассудок.

Кино, прежде всего, играет человеческой кожей вещей, эпидермой реальности, оно возвышает материю и показывает нам её в глубокой духовности, в её отношениях с духом, который её породил.

Интуиция — это ставший бескорыстным инстинкт, способный рефлектировать по поводу собственного объекта и неопределенно наполнять его.

Любое положение в этом мире лишь видимость, и единственная реальность — это мысль!

Мир, воспринимаемый нами, — лишь крошечная часть мира, что мы можем воспринимать, который, в свою очередь, — лишь крошечная часть всей доступной восприятию Вселенной...

Реальность духа не объективная, не вещная, а реальность иная, и несоизмеримо большая реальность, более первичная реальность. …Дух есть иное, высшее качество существования, чем существование душевное и телесное.

Умы всегда связаны невидимыми нитями с телом народа.

Человек должен заново открыть в своей душе глубочайший смысл ответственности перед миром, что означает ответственность перед чем-то высшим, чем сам человек.

Мысли о будущем, постоянные размышления о том, как сделать больше, порождают такое состояние ума, при котором ничто не кажется невозможным.

Я раб ритма. Я как палитра. Я танцую так, как чувствую в эту секунду. Если ты начинаешь размышлять, то все, ты – труп. Выступать – это не про разум, это про чувства.

Образ Христа — для меня главное, что я должен ввести в сознание детей, и я стремлюсь к тому различными путями.

Внутренняя пустота служит истинным источником скуки, вечно толкая субъекта в погоню за внешними возбуждениями с целью хоть чем-нибудь расшевелить ум и душу.

Недостаточно, чтобы мысль стремилась к воплощению в действительность, сама действительность должна стремиться к мысли.

Старые люди осознают окостенелость своего тела, но отнюдь не духа.

Цель как таковая — это функция, благодаря которой человек как бы ориентируется в мировом хаосе, в хаосе своего собственного существования. Это иллюзия понимания природного и социального бытия.

Я протестую против терминов «фантазия» и «символизм». Наш внутренний мир реален, быть может, даже более реален, чем мир, окружающий нас.

Из психического склада рас вытекает их понятие о мире и жизни, а следовательно, их поведение и, наконец, их история.

Вы счастливы в настоящем, и вас ведет видение будущего, в таком состоянии кажется, что само мироздание поддерживает вас.

Вдохновение — лишь узкий ручеек в обширном потоке вечного знания; оно превосходит разум в большей мере, чем разум превышает достоверность чувств.

Всё наше достоинство — в способности мыслить. Только мысль возносит нас, а не пространство и время, в которых мы — ничто. Постараемся же мыслить достойно — в этом основа нравственности.

Только внимательно и неотступно вглядываясь любящими глазами в жизнь церкви, возможно не потерять из виду ее подлинный образ, не всегда адекватно осуществляющийся в епархиальной практике»