Эта, окончившаяся пагубно и для Новгорода, и для самого грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых, для сведения старых счетов «царского любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если не забыл читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного сына Максима, а во-вторых, для того, чтобы открытием мнимого важного заговора доказать необходимость жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников князя Владимира Андреевича, и тем успокоить просыпавшуюся по временам, в светлые промежутки гнетущей болезни, совесть царя, несомненно видевшего глубокую скорбь народа по поводу смерти близкого царского родича от руки его венценосца, — скорбь скорее не о жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной
человеческой жестокости.
Неточные совпадения
Революции обнаруживают и высоту
человеческой природы, страстное увлечение идеей лучшего строя жизни, способность к жертвенности, забвение эгоистических интересов, — и
жестокость, неблагодарность, истребление высоких духовных ценностей.
С точки зрения сострадания к людям и
человеческим поколениям, боязни боли и
жестокости, лучше оставаться в старой системе приспособления, ничего не искать, ни за какие ценности не бороться.
Современные люди, изнеженные, размягченные и избалованные буржуазно-покойною жизнью, не выносят не этой
жестокости сердца
человеческого, — сердца их достаточно ожесточены и в мирной жизни, — они не выносят
жестокости испытаний,
жестокости движения, выводящего из покоя,
жестокости истории и судьбы.
Кто поверит, что было время, когда вся эта смесь алчности, лжи, произвола и бессмысленной
жестокости, с одной стороны, и придавленности, доведенной до поругания
человеческого образа, — с другой, называлась… жизнью?!
Я имел много разочарований в людях, я видел много низости, лживости, злобы,
жестокости, измен, много разочарований я испытал в
человеческом общении и сам был виновником этого разочарования.
О, мы прекрасно знаем, что средневековые люди нередко были полны грубости и
жестокости, что средневековая теократия была подменой власти Божьей властью
человеческой, что с веками этими связана инквизиция и суеверия, но все это только подчеркивает двойственный и сложный характер эпохи.
Сколько слепой, беспощадной
жестокости — именно не животной, а
человеческой, разумной, дальновидной, расчетливой
жестокости — в святом материнском чувстве, и смотри, какими нежными цветами разубрано это чувство!
Когда же он привел в порядок обе новые деревни — Куролесово и Парашино, устроил в них господские усадьбы с флигелями, а в Парашине небольшой помещичий дом; когда у него стало мало дела и много свободного времени, — пьянство, с его обыкновенными последствиями, и буйство совершенно овладели им, а всегдашняя
жестокость мало-помалу превратилась в неутолимую жажду мук и крови
человеческой.
Мера терпения
человеческого преисполнилась; впереди не было никакой надежды, и двое из негодяев, из числа самых приближенных к барину и — что всего замечательнее — менее других терпевшие от его
жестокости, решились на ужасное дело: они отравили его мышьяком, положа мышьяк в графин с квасом, который выпивал по обыкновению Михайла Максимович в продолжение ночи.
Говорит он о
человеческой подлости, о насилии, попирающем правду, о прекрасной жизни, какая со временем будет на земле, об оконных решетках, напоминающих ему каждую минуту о тупости и
жестокости насильников.
Евсей жадно глотал слова старика и верил ему: корень всех несчастий жизни
человеческой — нищета. Это ясно. От неё — зависть, злоба,
жестокость, от неё жадность и общий всем людям страх жизни, боязнь друг друга. План Дудки был прост и мудр: царь — богат, народ — беден, пусть же царь отдаст народу свои богатства, и тогда — все будут сытыми и добрыми!
О, где ты, волшебный мир, Шехеразада
человеческой жизни, с которым часто так неблагосклонно, грубо обходятся взрослые люди, разрушая его очарование насмешками и преждевременными речами! Ты, золотое время детского счастия, память которого так сладко и грустно волнует душу старика! Счастлив тот, кто имел его, кому есть что вспомнить! У многих проходит оно незаметно или нерадостно, и в зрелом возрасте остается только память холодности и даже
жестокости людей.
«Укрепляет сатана трон
жестокости своей разностью мнений
человеческих…»
Извергнув нас, людей, яко верных слуг бога нашего, внушил сатана каждому разное и разностью мнений
человеческих ныне укрепляет трон
жестокости своей».
Теперь, когда я могу глядеть беспристрастно на прошлое, я не объясняю свою
жестокость состоянием души… Мне сдается, что, не давая ей ответа, я кокетничал, ломался. Трудно понять
человеческую душу, но душу свою собственную понять еще трудней. Если действительно я ломался, то да простит мне бог! Хотя, впрочем, издевательство над чужими страданиями не должно быть прощаемо.
Для читателя с живою душою совершенно очевидно, что никакого преступления Анна не совершила. Вина не в ней, а в людском лицемерии, в
жестокости закона, налагающего грубую свою руку на внезаконную жизнь чувства. Если бы в обществе было больше уважения к свободной
человеческой душе, если бы развод не был у нас обставлен такими трудностями, то Анна не погибла бы… Такой читатель просто пропускает эпиграф романа мимо сознания: слишком ясно, — никакого тут не может быть места для «отмщения».
И отрицание развода, которое с особенной настойчивостью проводит католическая церковь, есть одна из самых больших
жестокостей в жизни людей, принуждающих жить во лжи, в лицемерии, в насилии, в профанации самых интимных
человеческих чувств.
Это неведение того, что дает счастье, эту бессознательность поэтических наслаждений я почти понимаю или привык к ней, встречав ее часто в жизни; грубая, бессознательная
жестокость толпы тоже была для меня не новость; что бы ни говорили защитники народного смысла, толпа есть соединение хотя бы и хороших людей, но соприкасающихся только животными, гнусными сторонами, и выражающая только слабость и
жестокость человеческой природы.