Неточные совпадения
Городничий. А,
черт возьми, славно быть генералом! Кавалерию повесят тебе через плечо. А какую кавалерию
лучше, Анна Андреевна, красную или голубую?
Городничий. Тем
лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый
черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
— Да, это всё может быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты не определил
черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он
лучше меня знает дело, — это бесчестно?
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и
хорошая наша
черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
Он постоянно наблюдал и узнавал всякого рода людей и в том числе людей-мужиков, которых он считал
хорошими и интересными людьми, и беспрестанно замечал в них новые
черты, изменял о них прежние суждения и составлял новые.
Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить себя, а постараемся
лучше приискать какого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою досаду, например, на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется
черт знает куда, к самым дверям, так что отлетит от него ручка и спинка: пусть, мол, его знает, что такое гнев.
Ему нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или,
лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз
черт знает что и значит.
Старушка очень полюбила
Совет разумный и благой;
Сочлась — и тут же положила
В Москву отправиться зимой.
И Таня слышит новость эту.
На суд взыскательному свету
Представить ясные
чертыПровинциальной простоты,
И запоздалые наряды,
И запоздалый склад речей;
Московских франтов и Цирцей
Привлечь насмешливые взгляды!..
О страх! нет,
лучше и верней
В глуши лесов остаться ей.
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И
лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же
черт возьмет тебя...
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых,
хороших и храбрых не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то
черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами
лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один
черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, панове, — без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
— Ну их, не поминайте; в Петербурге еще не было; да и
черт с ними! — вскричал он с каким-то раздражительным видом. — Нет, будемте
лучше об этом… да, впрочем… Гм! Эх, мало времени, не могу я с вами долго остаться, а жаль! Было бы что сообщить.
— Ба! да и ты… с намерениями! — пробормотал он, посмотрев на нее чуть не с ненавистью и насмешливо улыбнувшись. — Я бы должен был это сообразить… Что ж, и похвально; тебе же
лучше… и дойдешь до такой
черты, что не перешагнешь ее — несчастна будешь, а перешагнешь, — может, еще несчастнее будешь… А впрочем, все это вздор! — прибавил он раздражительно, досадуя на свое невольное увлечение. — Я хотел только сказать, что у вас, маменька, я прощения прошу, — заключил он резко и отрывисто.
Как случится.
Однако, кто, смотря на вас, не подивится?
Полнее прежнего,
похорошели страх;
Моложе вы, свежее стали;
Огонь, румянец, смех, игра во всех
чертах.
Знакомцы наши изменились в последнее время: все как будто
похорошели и возмужали; один Павел Петрович похудел, что, впрочем, придавало еще больше изящества и грансеньйорства его выразительным
чертам…
— Какого
черта буду я заботиться о том, чтоб дураки жили умнее или как-то там
лучше?
— Да, да. Я знаю. Романтизм,
черт его возьми! Хотя романтизм все-таки, знаешь,
лучше…
— Ну, —
черт его знает, может быть, и сатира! — согласился Безбедов, но тотчас же сказал: — У Потапенко есть роман «Любовь», там женщина тоже предпочитает мерзавца этим… честным деятелям. Женщина, по-моему, — знает
лучше мужчины вкус жизни. Правду жизни, что ли…
—
Черт знает что! Может,
лучше бы я какие-нибудь рубашки шила, саваны для больниц… Скажи, — может —
лучше?
— Слезы, хотя вы и скрывали их; это дурная
черта у мужчин — стыдиться своего сердца. Это тоже самолюбие, только фальшивое.
Лучше бы они постыдились иногда своего ума: он чаще ошибается. Даже Андрей Иваныч, и тот стыдлив сердцем. Я это ему говорила, и он согласился со мной. А вы?
Вошел человек неопределенных лет, с неопределенной физиономией, в такой поре, когда трудно бывает угадать лета; не красив и не дурен, не высок и не низок ростом, не блондин и не брюнет. Природа не дала ему никакой резкой, заметной
черты, ни дурной, ни
хорошей. Его многие называли Иваном Иванычем, другие — Иваном Васильичем, третьи — Иваном Михайлычем.
Он смотрел мысленно и на себя, как это у него делалось невольно, само собой, без его ведома («и как делалось у всех, — думал он, — непременно, только эти все не наблюдают за собой или не сознаются в этой, врожденной человеку,
черте: одни — только казаться, а другие и быть и казаться как можно
лучше — одни, натуры мелкие — только наружно, то есть рисоваться, натуры глубокие, серьезные, искренние — и внутренно, что в сущности и значит работать над собой, улучшаться»), и вдумывался, какая роль достается ему в этой встрече: таков ли он, каков должен быть, и каков именно должен он быть?
— А! — поймал ее Райский, — не из сострадания ли вы так неприступны!.. Вы боитесь бросить лишний взгляд, зная, что это никому не пройдет даром. Новая изящная
черта! Самоуверенность вам к лицу. Эта гордость
лучше родовой спеси: красота — это сила, и гордость тут имеет смысл.
— Нет, я не нахмурился, Лиза, а я так… Видишь, Лиза,
лучше прямо: у меня такая
черта, что не люблю, когда до иного щекотного в душе пальцами дотрагиваются… или,
лучше сказать, если часто иные чувства выпускать наружу, чтоб все любовались, так ведь это стыдно, не правда ли? Так что я иногда
лучше люблю хмуриться и молчать: ты умна, ты должна понять.
Женщины, то есть тагалки, гораздо
лучше мужчин: лица у них правильнее, глаза смотрят живее, в
чертах больше смышлености, лукавства, игры, как оно и должно быть.
Черная, гладкая, блестящая головка, белое платье с складками, девственно охватывающее ее стройный стан и невысокую грудь, и этот румянец, и эти нежные, чуть-чуть от бессонной ночи косящие глянцовитые черные глаза, и на всем ее существе две главные
черты: чистота девственности любви не только к нему, — он знал это, — но любви ко всем и ко всему, не только
хорошему, что только есть в мире, — к тому нищему, с которым она поцеловалась.
Иван Яковлич ничего не отвечал, а только посмотрел на дверь, в которую вышел Привалов «Эх, хоть бы частичку такого капитала получить в наследство, — скромно подумал этот благочестивый человек, но сейчас же опомнился и мысленно прибавил: — Нет, уж
лучше так, все равно отобрали бы хористки, да арфистки, да Марья Митревна, да та рыженькая… Ах,
черт ее возьми, эту рыженькую… Препикантная штучка!..»
— Ну, брат, шалишь: у нее сегодня сеанс с Лепешкиным, — уверял «Моисей», направляясь к выходу из буфета; с половины дороги он вернулся к Привалову, долго грозил ему пальцем, ухмыляясь глупейшей пьяной улыбкой и покачивая головой, и, наконец, проговорил: — А ты, брат, Привалов, ничего… Хе-хе! Нет, не ошибся!.. У этой Тонечки,
черт ее возьми, такие амуры!.. А грудь?.. Ну, да тебе это
лучше знать…
— Хотите, я вам расскажу жизнь мою, — спросил он меня отрывистым голосом, — или,
лучше, несколько
черт из моей жизни?
И действительно, оно как нельзя
лучше шло к его незначительным, вечно встревоженным
чертам.
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев тревогу. Хозяин фанзы волновался больше всех. Он тайком послал куда-то рабочих. Спустя некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему было 35 лет. Он был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными монгольскими
чертами лица. Наш новый знакомый был одет заметно
лучше других. Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к нам на русском языке и стал расспрашивать, кто мы такие и куда идем.
Оба вы
хорошие люди, но когда ваш характер, Вера Павловна, созрел, потерял детскую неопределенность, приобрел определенные
черты, — оказалось, что вы и Дмитрий Сергеич не слишком годитесь друг для друга.
Да, три года жизни в эту пору развивают много
хорошего и в душе, и в глазах, и в
чертах лица, и во всем человеке, если человек хорош и жизнь хороша.
Куда мне с нею равняться!» Алексей божился ей, что она
лучше всевозможных беленьких барышень, и, чтоб успокоить ее совсем, начал описывать ее госпожу такими смешными
чертами, что Лиза хохотала от души.
Я уверен, что подобная
черта страдания перед призванием была и на лице девы Орлеанской, и на лице Иоанна Лейденского, — они принадлежали народу, стихийные чувства, или,
лучше, предчувствия, заморенные в нас, сильнее в народе. В их вере был фатализм, а фатализм сам по себе бесконечно грустен. «Да свершится воля твоя», — говорит всеми
чертами лица Сикстинская мадонна. «Да свершится воля твоя», — говорит ее сын-плебей и спаситель, грустно молясь на Масличной горе.
Дубельт — лицо оригинальное, он, наверно, умнее всего Третьего и всех трех отделений собственной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу — явно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил или,
лучше, накрыл все, что там было.
Черты его имели что-то волчье и даже лисье, то есть выражали тонкую смышленость хищных зверей, вместе уклончивость и заносчивость. Он был всегда учтив.
— Ишь как ты разлакомился там, в Заполье! — засмеялся опять Михей Зотыч. — У вас ведь там все правые, и один
лучше другого, потому как ни бога, ни
черта не знают. Жиды, да табашники, да потворщики, да жалостливые бабешки.
Подпольный человек восклицает: «Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной или,
лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки в бок и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного раза ногой, прахом, единственно с той целью, чтобы все эти логарифмы отправились к
черту и нам опять по своей глупой воле пожить!» У самого Достоевского была двойственность.
Назрел новый душевный тип с
хорошими и плохими
чертами.
Но кроме того, стала известна и еще одна странная
черта его характера; и так как эта
черта хорошая, то мы и поспешим ее обозначить: после каждого посещения Шнейдерова заведения Евгений Павлович, кроме Коли, посылает и еще одно письмо одному лицу в Петербург, с самым подробнейшим и симпатичным изложением состояния болезни князя в настоящий момент.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я не могу ничего сделать
хорошего: сил нет. Я ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем
черт знает что вышло. Вся смелость меня оставила.
«Ну что ж, — думал он, — ну я здесь, а они там; что ж тут прочного и
хорошего. Конечно, все это
лучше, чем быть вместе и жить
черт знает как, а все же и так мало проку. Все другом пустота какая-то… несносная пустота. Ничего, таки решительно ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного хлеба. Ребенок?.. Да бог его знает, что и из него выйдет при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
— Идет, идет, — отвечал из передней довольно симпатичный мужской голос, и на пороге залы показался человек лет тридцати двух, невысокого роста, немного сутуловатый, но весьма пропорционально сложенный, с очень
хорошим лицом, в котором крупность
черт выгодно выкупалась силою выражения.
— Женни! Женни! — кричал снова вернувшийся с крыльца смотритель. — Пошли кого-нибудь… да и послать-то некого… Ну, сама сходи скорее к Никону Родивонычу в лавку, возьми вина… разного вина и получше: каркавелло, хересу, кагору бутылочки две и того… полушампанского… Или,
черт знает уж, возьми шампанского. Да сыру, сыру, пожалуйста, возьми. Они сыр любят. Возьми швейцарского, а не голландского,
хорошего, поноздреватее который бери, да чтобы слезы в ноздрях-то были. С слезой, непременно с слезой.
— И не говори
лучше!
Черт их знал, что они и этого не сумеют.
— Так-то
лучше, — сказал Лихонин, садясь. — Разговор будет короткий, но…
черт его знает… как к нему приступить.
Нехлюдов был нехорош собой: маленькие серые глаза, невысокий крутой лоб, непропорциональная длина рук и ног не могли быть названы красивыми
чертами.
Хорошего было в нем только — необыкновенно высокий рост, нежный цвет лица и прекрасные зубы. Но лицо это получало такой оригинальный и энергический характер от узких, блестящих глаз и переменчивого, то строгого, то детски-неопределенного выражения улыбки, что нельзя было не заметить его.
Из-за какого же
черта теперь я стану ругать человека, который, я знаю, на каждом шагу может принесть существенный вред мне по службе, — в таком случае уж
лучше не служить, выйти в отставку!
— Да кто же может, кто? — толковал ему Живин. — Все мы и пьем оттого, что нам дела настоящего,
хорошего не дают делать, — едем,
черт возьми, коли ты желаешь того.
— Ну,
черт с ним, с его обещанием, поедемте
лучше ко мне выпить! — произнес Живин.