Неточные совпадения
Цель этой разнообразной и упорной работы сводилась к тому, чтоб воспитать русского обывателя европейцем и чтоб молодежь могла противостоять морально разрушительному влиянию людей, которые, грубо приняв на
веру спорное
учение Маркса, толкали студенчество в среду рабочих с проповедью анархизма.
— Пусть драпировка, — продолжала
Вера, — но ведь и она, по вашему же
учению, дана природой, а вы хотите ее снять. Если так, зачем вы упорно привязались ко мне, говорите, что любите, — вон изменились, похудели!.. Не все ли вам равно, с вашими понятиями о любви, найти себе подругу там в слободе или за Волгой в деревне? Что заставляет вас ходить целый год сюда, под гору?
А он требовал не только честности, правды, добра, но и
веры в свое
учение, как требует ее другое
учение, которое за нее обещает — бессмертие в будущем и, в залог этого обещания, дает и в настоящем просимое всякому, кто просит, кто стучится, кто ищет.
Графиня Катерина Ивановна, как это ни странно было и как ни мало это шло к ее характеру, была горячая сторонница того
учения, по которому считалось, что сущность христианства заключается в
вере в искупление.
Нелюбовь к истине определяется не только нигилистическим или скептическим к ней отношением, но и подменой ее какой-либо
верой и догматическим
учением, во имя которого допускается ложь, которую считают не злом, а благом.
Трудно защищать не
веру в Бога, трудно защищать традиционное
учение о Промысле Божьем в мире.
У Тютчева было целое обоснованное теократическое
учение, которое по грандиозности напоминает теократическое
учение Вл. Соловьева. У многих русских поэтов было чувство, что Россия идет к катастрофам. Еще у Лермонтова, который выражал почти славянофильскую
веру в будущее России, было это чувство. У него есть страшное стихотворение...
Я верю в истину и справедливость этого
учения и торжественно признаю, что
вера без дел мертва есть и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за право угнетенных и слабых и, если нужно, то за них пострадать: такова моя
вера» [См.: А. Воронский. «Желябов».
В русской христианской мысли XIX в. — в
учении о свободе Хомякова, в
учении о Богочеловечестве Вл. Соловьева, во всем творчестве Достоевского, в его гениальной диалектике о свободе, в замечательной антропологии Несмелова, в
вере Н. Федорова в воскрешающую активность человека приоткрывалось что-то новое о человеке.
Современные же гностики-теософы явно приспособляют свое
учение к рационализму, натурализму и позитивизму, поэтому они отвергают
веру и чудо, не хотят отречения и жертвы.
Акт
веры, религиозное восприятие лежит и между
учением о Логосе Гегеля и
учением о Логосе Вл. Соловьева.
Догматы, откровенные истины
веры — не теории, не
учения, не метафизика, не богословие.
В разных формах распространенное
учение о противоположности знания и
веры, противоположности, понятой внешне и не осмысленной, требует пересмотра.
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения,
учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного
вере православной, безбожное и соблазн производящего».
— Нет, горестно страдаем! вы громко и свободно проповедуете, что надо, чтобы
веры не было, и вам это сходит, а мы если только пошепчем, что надо, чтобы лучше ваших
учений не было, то…
Главное же, человек, верующий в спасение людей
верою в искупление или в таинства, не может уже все силы свои полагать на исполнение в жизни нравственного
учения Христа.
Так это было с первых времен и так это шло, постоянно усиливаясь, логически дойдя в наше время до догматов пресуществления и непогрешимости папы или епископов, или писаний, т. е. до совершенно непонятного, дошедшего до бессмыслицы и до требований слепой
веры не богу, не Христу, не
учению даже, а лицу, как в католичестве, или лицам, как в православии, или —
веры книжке, как в протестантстве.
И иначе им нельзя было отнестись: их связывает то противоречие, в котором они находятся —
веры в божественность учителя и неверия в его самые ясные слова, — из которого им надо как-нибудь выпутываться, и потому нельзя было ожидать от них свободных суждений о самой сущности вопроса, о том изменении жизни людей, которое вытекает из приложения
учения Христа к существующему порядку.
Среди разработанности религиозных правил еврейства, где, по словам Исаии, было правило на правиле, и среди римского, выработанного до великой степени совершенства, законодательства явилось
учение, отрицавшее не только всякие божества, — всякий страх перед ними, всякие гадания и
веру в них, — но и всякие человеческие учреждения и всякую необходимость в них.
Если в прежнее время, во времена Рима, в Средние века, случалось, что христианин, исповедуя свое
учение, отказывался от участия в жертвах, от поклонения императорам, богам, или в Средние века от поклонения иконам, от признания папской власти, то отрицания эти, во-первых, были случайны: человек мог быть поставлен в необходимость исповедания своей
веры и мог прожить жизнь, не будучи поставлен в эту необходимость.
Несмотря на требования изменения жизни, сознанные, высказанные религиозными руководителями и принятые разумнейшими людьми, большинство людей, несмотря на религиозное отношение к этим руководителям, т. е.
веру в их
учение, продолжает в усложнившейся жизни руководствоваться прежним
учением, подобно тому как поступал бы семейный человек, если бы, зная о том, как следует жить в его возрасте, по привычке и по легкомыслию продолжал бы жить ребяческою жизнью.
Если бы это были какие-нибудь изуверы, проповедующие какую-нибудь особую
веру, можно бы было, благодаря тем суевериям лжи, которые примешиваются ими к их
учению, опровергнуть и то истинное, что они исповедуют.
Узнав, таким образом, сущность
учения Хельчицкого, я с тем большим нетерпением ожидал появления «Сети
веры» в журнале Академии. Но прошел год, два, три — книга не появлялась. Только в 1888 году я узнал, что начатое печатание книги приостановилось. Я достал корректурные листы того, что было отпечатано, и прочел книгу. Книга во всех отношениях удивительная.
Уже ко времени Константина всё понимание
учения свелось к резюме, утвержденным светской властью, — резюме споров, происходивших на соборе, — к символу
веры, в котором значится: верую в то-то, то-то и то-то и под конец — в единую, святую, соборную и апостольскую церковь, т. е. в непогрешимость тех лиц, которые называют себя церковью, так что всё свелось к тому, что человек верит уже не богу, не Христу, как они открылись ему, а тому, чему велит верить церковь.
«Сеть
веры» есть
учение Христово, которое должно извлекать человека из темной глубины житейского моря и его неправд. Истинная
вера состоит в том, чтобы верить божьим словам; но теперь пришло такое время, что люди истинную
веру принимают за ересь, и поэтому разум должен указать, в чем состоит истинная
вера, если кто этого не знает. Тьма закрыла ее от людей, и они не узнают истинного закона Христа.
Христианство понимается теперь исповедующими церковные
учения как сверхъестественное, чудесное откровение обо всем том, что сказано в символе
веры; неверующими же, — как пережитое человечеством проявление его потребности
веры в сверхъестественное; как историческое явление, вполне выразившееся в католичестве, православии, протестантстве и не имеющее уже для нас никакого жизненного значения. Для верующих значение
учения скрывается церквью, для неверующих — наукою.
Кроме того, если бы Христос действительно установил такое учреждение, как церковь, на котором основано всё
учение и вся
вера, то он, вероятно бы, высказал это установление так определенно и ясно и придал бы единой истинной церкви, кроме рассказов о чудесах, употребляемых при всяких суевериях, такие признаки, при которых не могло бы быть никакого сомнения в ее истинности; но ничего подобного нет, а как были, так и есть теперь различные учреждения, называющие себя каждое единою истинною церковью.
Излагая свою
веру в
учение Христа, я не мог не высказать и того, почему я не верю и считаю заблуждением ту церковную
веру, которая обыкновенно называется христианством.
Владимир, говорит летописец, начал поставлять церкви, разрушать кумиры, ставить попов и «нача поимати у нарочитое чади дети и даяти нача на
ученье книжное; матере же чад сих плакахуся по них: еще бо не бяху ся утвердили
верою, но яко по мертвеци плакахуся».
Пока продолжались искус,
учение, работа — все шло хорошо, но, с принятием его в братство Иисуса, старый враг — скептицизм снова проснулся: чем больше он смотрел из-за кулис на великолепную и таинственную обстановку католицизма, тем меньше он находил
веры, и новый ряд мучительных страданий начался для него.
Был, кажется, поклонник Канта он,
Но этот раз забыл его
ученье,
Что «Ding an sich», лишь только воплощен,
Лишается свободного хотенья;
Я ж скоро был к той
вере приведен,
Что наша воля плод предназначенья,
Зане я тщетно, сколько ни потел,
Хотел хотеть иное, чем хотел.
— Не умудрил меня Господь наукой, касатик ты мой… Куда мне, темному человеку! Говорил ведь я тебе, что и грамоте-то здесь, в лесу, научился. Кой-как бреду. Писание читать могу, а насчет грамматического да философского
учения тут уж, разлюбезный ты мой, я ни при чем… Да признаться, и не разумею, что такое за грамматическое
учение, что за философия такая. Читал про них и в книге «
Вере» и в «Максиме Греке», а что такое оно обозначает, прости, Христа ради, не знаю.
Если после добросовестного и беспристрастного использования наших лучших способностей известное вероучение кажется нам противоречивым и несогласным с главными принципами, в которых мы не сомневаемся, мы несомненно должны воздержаться от
веры в это
учение.
Для того, чтобы хорошо прожить жизнь, надо понимать, что такое жизнь и что в этой жизни надо и чего не надо делать. Этому учили во все времена самые мудрые и доброй жизни люди всех народов.
Учения этих мудрых людей все в самом главном сходятся к одному. Вот это-то одно для всех людей
учение о том, что такое жизнь человеческая и как надо проживать ее, и есть настоящая
вера.
Вера в чудеса, подтверждающая, по их мнению, истинность исповедания, была главное,
вера же в самое
учение Христа была дело второстепенное, часто и вовсе забытое или непонимаемое, как, например, это видно в Деяниях же, из казни Анании во имя Христа, учителя любви, прощения.
Очень удивительно то, что большинство людей тверже всего верят самым старинным
учениям о
вере, таким, какие уже не подходят к нашему времени, а откидывают и считают ненужными и вредными все новые
учения. Такие люди забывают то, что если бог открывал истину древним людям, то он всё тот же и точно так же мог открыть ее и недавно жившим и теперь живущим людям.
Начиная от Сократа до Христа и от Христа вплоть до тех людей, которые из века в век умирают за истину, все мученики
веры доказывают неправду этого рабского
учения и громко говорят нам: «Мы тоже любили жизнь и всех людей, которыми жизнь наша была красна и которые умоляли нас прекратить борьбу.
Если люди живут в грехах и соблазнах, то они не могут быть спокойны. Совесть обличает их. И потому таким людям нужно одно из двух: или признать себя виноватыми перед людьми и богом, перестать грешить, или продолжать жить грешной жизнью, делать дурные дела и называть свои злые дела добрыми. Вот для таких-то людей и придуманы
учения ложных
вер, по которым можно, живя дурной жизнью, считать себя правыми.
То же и с
учениями о
вере. Ложные учителя привлекают людей к доброй жизни тем, что пугают наказаниями и заманивают наградой на том свете, где никто не был. Истинные же учителя учат только тому, что начало жизни, любовь, само живет в душах людей и что хорошо тому, кто соединился с ним.
По этому
учению выходит то, что люди могут без усилия достигнуть плодов усилия, точно так же как по церковному
учению молитвой о своем совершенствовании,
верой в искупление грехов кровью Христа или в благодать, передаваемую таинствами, люди могут без личного усилия достигнуть праведной жизни.
Жизнь человеческая была бы неперестающим благом, если бы суеверия, соблазны и грехи людей не лишали их этого возможного и доступного им блага. Грех — это потворство телесным похотям; соблазны — это ложное представление человека о своем отношении к миру; суеверия — это принятое на
веру ложное
учение.
Это маскируется благодаря бесспорной личной религиозности и религиозному темпераменту Шлейермахера, который сам, несомненно, религиознее своей философии, представляющей собой (подобно якобиевскому
учению о
вере) просто pis aller [Вынужденная замена того, что является недоступным; неизбежное зло (фр.).], попытку спасти древнее благочестие от натиска рационализма и критицизма.
Эта же
вера легла в основу
учения Вл. Соловьева о действенном искусстве, которому он присвоил название теургии [Понятие теургии Соловьев разрабатывал в своем трактате «Философские начала цельного знания».
Поэтому совершенно нет нужды каждому в своем личном опыте
веры иметь все содержание данного религиозного
учения, подобно тому как нет необходимости для того, чтобы постигнуть природу науки, пройти весь научный путь человечества в своем личном опыте, достаточно познать ее на любом частном случае.
Безусловное НЕ отрицательного богословия не дает никакого логического перехода к какому бы то ни было ДА положительного
учения о Боге и мире: архангел с огненным мечом антиномии преграждает путь человеческому ведению, повелевая преклониться пред непостижимостью в подвиге
веры.
Этот эволюционный монизм, хотя и начинает с
учения о боговоплощении Иисуса, фактически упраздняет живую
веру в распятого Бога.
Уже при постижении догматов
веры логика изменяет — так
учение о троичности, о боговошющении своими антиномиями разрывает сети разума и потому так неприемлемо для последовательного рационализма, который либо вовсе отвергает их, как абсурд, либо старается ассимилировать их ценою извращения и рационалистического приспособления (отсюда возникают разные ереси как разновидности рационализма).
Здесь мы имели в виду лишь отличить и противопоставить
учение о чувстве как основе религии
учению о
вере, причем главное отличие первого мы видим в субъективности, бесформенности, аморфности религиозного чувства, его алогичности, переходящей в антилогичность, в его адогматизме и религиозной слепоте.
С. 581 750.], говорит о
вере как установляющей бытие предмета и скрепляющей собой эмпирические показания и их логическую связь: согласно этому
учению, акт
веры присутствует в каждом познавательном акте [Эта теория подвергнута разбору проф. А. И. Введенским в его сборнике «Философские этюды» в очерке под заглавием: «Мистическая теория познания Соловьева».].
Переведенное на религиозный язык, т. е. на язык отрицательного богословия, кантовское
учение о вещи в себе, установляющее права
веры («практического разума») и открывающее двери мистике, получает совершенно особенное значение.