Неточные совпадения
Над столом вокруг лампы мелькали ненужные, серенькие создания, обжигались,
падали на скатерть,
покрывая ее пеплом. Клим запер дверь
на террасу, погасил огонь и пошел
спать.
Потом мало-помалу место живого горя заступило немое равнодушие. Илья Ильич по целым часам смотрел, как
падал снег и наносил сугробы
на дворе и
на улице, как
покрыл дрова, курятники, конуру, садик, гряды огорода, как из столбов забора образовались пирамиды, как все умерло и окуталось в саван.
И, вся полна негодованьем,
К ней мать идет и, с содроганьем
Схватив ей руку, говорит:
«Бесстыдный! старец нечестивый!
Возможно ль?.. нет, пока мы живы,
Нет! он греха не совершит.
Он, должный быть отцом и другом
Невинной крестницы своей…
Безумец!
на закате дней
Он вздумал быть ее супругом».
Мария вздрогнула. Лицо
Покрыла бледность гробовая,
И, охладев, как неживая,
Упала дева
на крыльцо.
И чудится пану Даниле (тут он стал щупать себя за усы, не
спит ли), что уже не небо в светлице, а его собственная опочивальня: висят
на стене его татарские и турецкие сабли; около стен полки,
на полках домашняя посуда и утварь;
на столе хлеб и соль; висит люлька… но вместо образов выглядывают страшные лица;
на лежанке… но сгустившийся туман
покрыл все, и стало опять темно.
Однажды, выйдя
на рассвете прогуляться
на бак, я увидел, как солдаты, женщины, дети, два китайца и арестанты в кандалах крепко
спали, прижавшись друг к другу; их
покрывала роса, и было прохладно.
Голову
покрывал высокий шишак с серебром и чернью, и из-под венца его
падала на плечи боярина кольчатая бармица, скрещенная
на груди и укрепленная круглыми серебряными бляхами.
По крыше тяжело стучали ещё редкие тёплые капли;
падая на двор, они отскакивали от горячей земли, а пыль бросалась за ними, глотая их. Туча
покрыла двор, стало темно, потом сверкнула молния — вздрогнуло всё, обломанный дом Бубновых подпрыгнул и с оглушающим треском ударился о землю, завизжали дети, бросившись в амбар, и сразу — точно река пролилась с неба — со свистом хлынул густой ливень.
День промелькнул незаметно, а там загорелись разноцветные фонарики, и таинственная мгла
покрыла «Розу». Гремел хор, пьяный Спирька плясал вприсядку с Мелюдэ, целовал Гамма и вообще развернулся по-купечески. Пьяный Гришук
спал в саду. Бодрствовал один Фрей, попрежнему пил и попрежнему сосал свою трубочку. Была уже полночь, когда Спирька бросил
на пол хору двадцать пять рублей, обругал ни за что Гамма и заявил, что хочет дышать воздухом.
Тяжелые русые косы
Упали на смуглую грудь,
Покрыли ей ноженьки босы,
Мешают крестьянке взглянуть.
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь под тяжестью, вдруг повисшей
на них, рабочие, упершись грудями в ручки ворота, рычали, тяжело топали по палубе. Между барж с шумом плескались волны, как бы не желая уступать людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то ползли по палубе мимо его ног, как огромные серые черви, поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом
падали оттуда, а оглушительный рев рабочих
покрывал собой все звуки.
— Это мой фант, твой в лодке, — говорит чудовище. Рассеялись брызги, лодочка снова чуть качается
на одном месте, и в ней сидит Дора.
Покрывало спало с ее золотистой головки, лицо ее бледно, очи замкнуты: она мертвая.
Тогда кого-то слышно стало,
Мелькнуло девы
покрывало,
И вот — печальна и бледна —
К нему приближилась она.
Уста прекрасной ищут речи;
Глаза исполнены тоской,
И черной
падают волной
Ее власы
на грудь и плечи.
В одной руке блестит пила,
В другой кинжал ее булатный;
Казалось, будто дева шла
На тайный бой,
на подвиг ратный.
Полоса яркого света, прокрадываясь в эту комнату,
упадала на губы скривленные ужасной, оскорбительной улыбкой, — всё кругом
покрывала темнота, но этого было ей довольно, чтобы тотчас узнать брата…
на синих его губах сосредоточилась вся жизнь Вадима, и как нарочно они одни были освещены…
Собрав силы, я приподнялся и увидел ее лицо. Глаза ее были закрыты, и она была неподвижна. Я чувствовал, как волосы шевелятся
на моей голове. Я хотел бы лишиться сознания. Я
упал к ней
на грудь и
покрывал поцелуями это лицо, полчаса тому назад полное жизни и счастья, доверчиво прижимавшееся к моей груди. Теперь оно было неподвижно и строго; маленькая ранка над глазом уже не сочилась кровью. Она была мертва.
Она теперь вступила в период
Раскаянья и мыслей религьозных!
Но как идут к ней эти угрызенья!
Исчезла гордость с бледного чела,
И грусть
на нем явилась неземная…
Вся набожно отдавшися Мадонне,
Она теперь не знает и сама,
Как живописно с гребня кружевное
Ей
падает на плечи
покрывало…
Нет, право, никогда еще досель
Я не видал ее такой прекрасной!
Я подрубил один-два кола, — стена закачалась, тогда я влез
на нее, ухватился за верх, а Хохол протянул меня за ноги
на себя, и вся полоса плетня
упала,
покрыв меня почти до головы. Мужики дружно выволокли плетень
на улицу.
Лодка теперь кралась по воде почти совершенно беззвучно. Только с весел капали голубые капли, и когда они
падали в море,
на месте их падения вспыхивало ненадолго тоже голубое пятнышко. Ночь становилась все темнее и молчаливей. Теперь небо уже не походило
на взволнованное море — тучи расплылись по нем и
покрыли его ровным тяжелым пологом, низко опустившимся над водой и неподвижным. А море стало еще спокойней, черней, сильнее пахло теплым, соленым запахом и уж не казалось таким широким, как раньше.
Англичанин, с трудом подымая затекшие ноги, тяжело спрыгивает с американки и, сняв бархатное сиденье, идет с ним
на весы. Подбежавшие конюхи
покрывают горячую спину Изумруда попоной и уводят
на двор. Вслед им несется гул человеческой толпы и длинный звонок из членской беседки. Легкая желтоватая пена
падает с морды лошади
на землю и
на руки конюхов.
Владимир. (Слезы начинают
падать из глаз его. Он бросается
на колена возле постели и
покрывает поцелуями ее руку.) Я возле вас! зачем вам другого? Разве вам не довольно меня? Кто-нибудь любит вас сильней, чем я?
Накрапывал дождь. Густая, душная тьма
покрывала фигуры людей, валявшиеся
на земле, скомканные сном или опьянением. Полоса света, исходившая из ночлежки, побледнев, задрожала и вдруг исчезла. Очевидно, лампу задул ветер или в ней догорел керосин.
Падая на железную крышу ночлежки, капли дождя стучали робко и нерешительно. С горы из города неслись унылые, редкие удары в колокол — сторожили церковь.
Они начали злобно дергать, рвать, бить его, точно псы отсталого волка, выли, кричали, катались по земле темною кучею, а
на них густо
падали хлопья снега,
покрывая весь город белым покровом долгой и скучной зимы.
Узкою тропинкою
Тесно им идти,
Покрывают тени
Ямы
на пути.
Оба спотыкаются,
Попадая в ямы,
Но идут тихонько
Дальше все и прямо.
Господи владыко!
Научи ты их,
Как дойти средь ночи
До путей твоих!
Узнать ты должен, наконец,
Кто ты! — доселе содержал я
Тебя почти совсем как бы родного.
Но с этих пор переменилось всё!
Я повторю тебе, как ты
попал сюда:
С слугой однажды шел я из Бургоса
(Тогда еще я только что женился),
Уж смерклось, и сырой туман
покрылВершины гор. — Иду через кладбище,
Среди которого стояла церковь
Забытая, с худыми окнами.
Мы слышим детский плач — и
на крыльце
Находим бедного ребенка — то был ты;
Я взял тебя, принес домой — и воспитал.
2-й гробовщик (обвивая
покрывалом тело
на носилках, чтобы оно не
упало)
Она хотела обнять дочь свою, но Ксения
упала; Марфа положила руку
на сердце ее — знаком изъявила удовольствие и спешила
на высокий эшафот — сорвала
покрывало с головы своей: казалось томною, но спокойною — с любопытством посмотрела
на лобное место (где разбитый образ Вадимов лежал во прахе) — взглянула
на мрачное, облаками покрытое небо — с величественным унынием опустила взор свой
на граждан… приближилась к орудию смерти и громко сказала народу: «Подданные Иоанна!
Затолклись, захлопали, застучали другие голоса — точно развязал кто-то мешок с живыми звонкими голосами, и они
попадали оттуда
на землю, по одному, по два, целой кучей. Это говорили ученики. И,
покрывая их всех, стукаясь о деревья, о стены,
падая на самого себя, загремел решительный и властный голос Петра — он клялся, что никогда не оставит учителя своего.
Пошел правитель в церковь, набились и нищие в церковь, те, которые
попали, а другие толпою стали перед церковью
на площади. Слуги же в то время
на площади столы расставили, и
покрыли их, и поставили
на них пироги, и похлебки, и мясо, мед и вино. И сколько ни было нищих, всем места хватило.
Не прошло и получаса, как с ревом, наводящим ужас, ураган
напал на корвет, срывая верхушки волн и
покрывая все видимое пространство вокруг седой водяной пылью. Громады волн с бешенством били корвет, вкатываясь с наветренного борта и заливая бак. Стало совсем темно. Лил страшный ливень, сверкала ослепительная молния, и, не переставая, грохотал гром. И вой урагана, и рев моря, и грохот — все это сливалось в каком-то леденящем кровь концерте.
Ветер ревет, срывая гребни волн и
покрывая море водяной пылью. Бешено воет он и словно бы наседает,
нападая на маленький корвет,
на его оголенные мачты,
на его наглухо закрепленные орудия и потрясает снасти, проносясь в них каким-то жалобным стоном, точно жалея, что не может их уничтожить.
Не до того было Панкратью, чтоб вступиться за брата: двое
на него наскочило, один губы разбил — посыпались изо рта белые зубы, потекла ручьем алая кровь, другой ему в бедро угодил, где лядвея в бедро входит,
упал Панкратий
на колено, сильно рукой оземь оперся, закричал громким голосом: «Братцы, не выдайте!» Встать хотелось, но померк свет белый в ясных очах, темным мороком
покрыло их.
— И как это странно и страшно, что она
спит и все смотрит глазами, — проговорила Катерина Астафьевна, и с этим словом бережно и тихо
покрыла пледом бледное до синевы лицо девушки, откинувшей головку с полуоткрытыми глазами
на служащее ей изголовьем колено мачехи.
«Гармония — вот жизнь; постижение прекрасного душою и сердцем — вот что лучше всего
на свете!» — повторял я его последние слова, с которыми он вышел из моей комнаты, — и с этим заснул, и
спал, видя себя во сне чуть не Апеллесом или Праксителем, перед которым все девы и юные жены стыдливо снимали
покрывала, обнажая красы своего тела; они были обвиты плющом и гирляндами свежих цветов и держали кто
на голове, кто
на упругих плечах храмовые амфоры, чтобы под тяжестью их отчетливее обозначалися линии стройного стана — и все это затем, чтобы я, величайший художник, увенчанный миртом и розой, лучше бы мог передать полотну их чаровничью прелесть.
Овцы
спали.
На сером фоне зари, начинавшей уже
покрывать восточную часть неба, там и сям видны были силуэты не спавших овец; они стояли и, опустив головы, о чем-то думали. Их мысли, длительные, тягучие, вызываемые представлениями только о широкой степи и небе, о днях и ночах, вероятно, поражали и угнетали их самих до бесчувствия, и они, стоя теперь как вкопанные, не замечали ни присутствия чужого человека, ни беспокойства собак.
А после ужина она опустилась в углу перед образом
на колени и прочла две главы из Евангелия. Потом горничная постлала ей постель, и она легла
спать. Потягиваясь под белым
покрывалом, она сладко и глубоко вздохнула, как вздыхают после плача, закрыла глаза и стала засыпать…
Упала Галя
на похолодевшее тело матери, громко-громко зарьдала и стала
покрывать руки умершей поцелуями.
Первоначально группа этого фонтана была отлита из свинца и только в царствование Павла I заменена бронзовой. Струя воды, выбрасываемая из львиной
пасти, поднималась
на высоту десяти сажен. Теперь фонтан бьет ниже — императрица Елизавета Петровна приказала его понизить: брызги, подымаемые фонтаном при морском ветре,
покрывали весь дворец, это государыне не нравилось. Елизавета также приказала к фонтанам приделать железные круги.
Она прижалась к нему, плача и смеясь, и
покрывая его страстными поцелуями. Князь оттолкнул ее и хотел идти. Молодая женщина
упала на колени и обвила руками его ноги.
Великий князь взглянул
на своего спутника, взглянул
на спутника великой княгини и опять
на своего. Лица незнакомые, оба с мечами наголо, кругом его дворчан все чужие! Он обомлел: смертная бледность
покрыла щеки его; несчастный старик готов был
упасть в обморок и остановил своего коня. Молодая княгиня, ничего не понимая, смотрела с каким-то ребяческим кокетством
на своего пригожего оруженосца. Она была в мужской одежде — прекраснее мальчика не видано, — но литвянка умела ловко выказать, что она женщина.
Боже мой!
на устах ее замирает слово, которое готова была произнести; смертная бледность
покрывает ее лицо, и Сусанна
падает на руки монахинь.
подсказал моей памяти старый Виргилий, — и я поклонился у изголовья моего дикаря лицом донизу, и, став
на колени, благословил его, и,
покрыв его мерзлую голову своею полою,
спал с ним рядом так, как бы я
спал, обнявшись с пустынным ангелом.
Так Зинка начала страдать, и пряталась от всех, и
покрывала платком косу, боясь, чтобы нравственные соседи не вымазали ночью дегтем ворот у ее матери. Ее почти никто не видал, но если кто видел, тот замечал, что она «ужасно красива», и почитал себя вправе мануть ее
на грех. И в самом деле, как ни глодало ее горе, она все хорошела и, наконец,
попала на глаза пожилому сапожнику, который так ею пленился, что прямо спросил ее...
Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая
покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь
попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгивал цветки полыни, растущие
на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто-горькому, крепкому запаху.
И старая Пуплия
упала перед ней
на колени и
покрыла своими седыми волосами ее ноги.
Я и
упал на колени, а руки расставил, щоб
покрыть сию несподиванную подлость! И тут вдруг мне ясно в очи ударило, что ведь это очевидно, что потрясователь-то чуть ли не кто другой и был, как сам мой Теренька, no прозванью Дарвалдай-лихой; и вот я, я сам служил ему для удобства развозить по всем местам его проклятые шпаргалки!.. И вот оно… вот тут же при мне находится все самополнейшее
на меня доказательство моей самой настоящей болванской неспособности и несмотренья…