Неточные совпадения
Степан Аркадьич, сойдя вниз, сам аккуратно снял парусинный чехол с лакированного
ящика и, отворив его, стал собирать свое дорогое, нового фасона ружье. Кузьма,
уже чуявший большую дачу на водку, не отходил от Степана Аркадьича и надевал ему и чулки и сапоги, что Степан Аркадьич охотно предоставлял ему делать.
Он мог бы не говорить этого, череп его блестел, как тыква, окропленная росою. В кабинете редактор вытер лысину, утомленно сел за стол, вздохнув, открыл средний
ящик стола и положил пред Самгиным пачку его рукописей, — все это, все его жесты Клим видел
уже не раз.
А
уж в этом
ящике и лежала грамота от горочью, в ответ на письмо из России, писанная на золоченой, толстой, как пергамент, бумаге и завернутая в несколько шелковых чехлов.
Губернаторам послали по куску шелковой материи; они отдарили,
уж не знаю чем:
ящиков возили так много, что нам надоело даже любопытствовать, что в них такое.
Они
уже тут не могли скрыть своего удовольствия или удивления и ахнули — так хороши были
ящики из дорогого красивого дерева, с деревянной же мозаикой.
Адмирал не хотел, однако ж, напрасно держать их в страхе: он предполагал объявить им, что мы воротимся не прежде весны, но только хотел сказать это уходя, чтобы они не делали возражений. Оттого им послали объявить об этом, когда мы
уже снимались с якоря. На прощанье Тсутсуй и губернаторы прислали еще недосланные подарки, первый бездну
ящиков адмиралу, Посьету, капитану и мне, вторые — живности и зелени для всех.
Наконец кончился обед. Все унесли и чрез пять минут подали чай и конфекты в знакомых
уже нам
ящиках. Там были подобия бамбуковых ветвей из леденца, лент, сердец, потом рыбы, этой альфы и омеги японского стола, от нищего до вельможи, далее какой-то тертый горошек с сахарным песком и рисовые конфекты.
Одна такая, накануне, сидя
уже на булавке в
ящике у Гошкевича, прокусила насквозь сигару, которую я ей подставил.
Вон этот
ящик стоит и теперь у меня на комоде. Хотя разрушительная десница Фаддеева
уже коснулась его, но он может доехать, пожалуй, до России. В нем лежит пока табак, японский же.
Когда Митя с Петром Ильичом подошли к лавке, то у входа нашли
уже готовую тройку, в телеге, покрытой ковром, с колокольчиками и бубенчиками и с ямщиком Андреем, ожидавшим Митю. В лавке почти совсем успели «сладить» один
ящик с товаром и ждали только появления Мити, чтобы заколотить и уложить его на телегу. Петр Ильич удивился.
Таким образом, ни Митя и никто не знали, что за ними наблюдают;
ящик же его с пистолетами был давно
уже похищен Трифоном Борисовичем и припрятан в укромное место.
За Григорием Павлычем следовали две сестры: матушка и тетенька Арина Павловна Федуляева, в то время
уже вдова, обремененная большим семейством. Последняя ничем не была замечательна, кроме того, что раболепнее других смотрела в глаза отцу, как будто каждую минуту ждала, что вот-вот он отопрет денежный
ящик и скажет: «Бери, сколько хочешь!»
— Вер-рно! Верно, что говорит Василий Константиныч! Так как мы поставляем
ящики в Охотный, так
уж нагляделись… И какие там миазмы, и сколько их… Заглянешь в бочку — так они кишмя кишат… Так и ползают по солонине… А
уж насчет бахтериев — так и шмыгают под ногами, рыжие, хвостатые… Так и шмыгают, того и гляди наступишь.
Как водится, громадные
ящики с cortex'ами [корой (лат.)] и radix'ами, [корнями (лат.)] из которых добрая половина давно
уже вышла из употребления.
В коридоре по-прежнему тускло светила и чадила умирающая керосиновая лампа, и водянисто-грязный колусаст едва проникал в
узкий длинный
ящик. Дверь номера так и осталась незапертой. Лихонин беззвучно отворил ее и вошел.
Найдя ключи на указанном месте, я хотел
уже отпирать
ящик, как меня остановило желание узнать, какую вещь отпирал крошечный ключик, висевший на той же связке.
— А я, мой друг, так-таки и не читала ничего твоего. Показывал мне прошлою зимой Филофей Павлыч в ведомостях объявление, что книга твоя продается, — ну, и сбиралась всё выписать, даже деньги отложила. А потом, за тем да за сем — и пошло дело в длинный
ящик!
Уж извини, Христа ради, сама знаю, что не по-родственному это, да
уж…
Ижбурдин. А не дай я ему этого
ящика, и невесть бы он мне какой тут пакости натворил! Тут, Савва Семеныч,
уж ни за чем не гонись, ничем не брезгуй. Смотришь только ему в зубы, как он над тобой привередничает, словно баба беременная; того ему подай, или нет, не надо, подай другого. Только об одном и тоскует, как бы ему такое что-нибудь выдумать, чтобы вконец тебя оконфузить.
Недаром же так давно идут толки о децентрализации, смешиваемой с сатрапством, и о расширении власти, смешиваемом с разнузданностью. Плоды этих толков, до сих пор, впрочем, остававшихся под спудом,
уже достаточно выяснились. «Эти толки недаром! в них-то и скрывается настоящая интимная мысль!» — рассуждает провинция и, не откладывая дела в долгий
ящик, начинает приводить в исполнение не закон и даже не циркуляр, а простые газетные толки, не предвидя впереди никакой ответственности…
— Помилуйте! где я эстолько денег возьму? Постоял-постоял этот самый чиновник:"Так не берете?" — говорит. — Денег у меня и в заводе столько нет. — "Ну, так я приступлю…"Взял, что на глаза попалось: кирпич истыканный, ниток клубок, иголок пачку, положил все в
ящик под верстаком, продел через стол веревку, допечатал и уехал."Вы, говорит, до завтра подумайте, а ежели и завтра свидетельство не возьмете, то я протокол составлю, и тогда
уж вдвойне заплатите!"Вот, сударь, коммерция у меня какова!
Полозов привел Санина в одну из лучших гостиниц Франкфурта, в которой занимал
уже, конечно, лучший номер. На столах и стульях громоздились картоны,
ящики, свертки… «Все, брат, покупки для Марьи Николаевны!» (так звали жену Ипполита Сидорыча). Полозов опустился в кресло, простонал: «Эка жара!» — и развязал галстух. Потом позвонил обер-кельнера и тщательно заказал ему обильнейший завтрак. «А в час чтобы карета была готова! Слышите, ровно в час!»
— Нет, не потрясение, потому что он потряс потихоньку. Пускай все потрясают — это
уж дух века такой, — пусть потрясают
ящики земские,
ящики казенные,
ящики компанейские, но пусть делают это потихоньку, памятуя, что потрясение, яко принцип, возбраняется!
Как бы то ни было, но Любинька роскошничала, а Люлькин, чтобы не омрачать картины хмельного блаженства какими-нибудь отказами, по-видимому,
уже приступил к позаимствованиям из земского
ящика.
Не было ремесла, которого бы не знал Аким Акимыч. Он был столяр, сапожник, башмачник, маляр, золотильщик, слесарь, и всему этому обучился
уже в каторге. Он делал все самоучкой: взглянет раз и сделает. Он делал тоже разные
ящики, корзинки, фонарики, детские игрушки и продавал их в городе. Таким образом, у него водились деньжонки, и он немедленно употреблял их на лишнее белье, на подушку помягче, завел складной тюфячок. Помещался он в одной казарме со мною и многим услужил мне в первые дни моей каторги.
Начинается с того, что однажды Агатон
уж совсем было запустил лапу в
ящик с сигарами какой-то неслыханной красоты, как вдруг почувствовал, что его обожгло.
Софья Николавна запаслась бумагой и чернилицей с пером и написала свекру и свекрови благодарное, горячее письмо, которое, конечно, относилось к одному Степану Михайлычу: он всё понял и спрятал письмо в секретный
ящик своего небольшого шкафа, где никто его не видал и где через восемь лет,
уже после его кончины, нечаянно нашла свое письмо сама Софья Николавна.
То мне казалось, что я разбираю какие-то разноцветные, причудливых форм
ящики, вынимая маленькие из больших, а из маленьких еще меньшие, и никак не могу прекратить этой бесконечной работы, которая мне давно
уже кажется отвратительной.
В Берлине ты все это можешь даже смело в почтовый
ящик бросить, — оттуда
уж оно дойдет.
— Как раз! Один-то раз, конечно, можно, пожалуй, и опровергнуть, а если на вас по всем правилам осады разом целые батальоны, целые полки на вас двинут,
ящик Пандоры со всякими скверностями на вас опрокинут, — так от всех
уж и не отлаешься. Макиавелли недаром говорил: лги, лги и лги, — что-нибудь прилипнет и останется.
Тот в это время успел
уже опять проснуться и, мрачный, истерзанный, сидел перед полученным портретом княгини и смотрел на него. Вдруг раздались шаги. Миклаков сообразил, что это может быть князь, и спрятал портрет в
ящик.
Но вот послышался, наконец, щелчок замка в двери номера; князь поспешно спрятал револьвер в
ящик и вышел на средину комнаты; затем явно
уже слышен стал шум платья женского; князь дрожал всем телом.
Пал на землю снег, и посветлело в комнатах. И
уже не те стали комнаты: занялись обе девушки уборкой и раскрыли
ящики, расставили мебель, повесили драпри и гардины — при равнодушном внимании Елены Петровны. Одну комнату оставили для Саши.
Кроме него, только два человека были в институте — Панкрат и то и дело заливающаяся слезами экономка Марья Степановна, бессонная
уже третью ночь, которую она проводила в кабинете профессора, ни за что не желающего покинуть свой единственный оставшийся потухший
ящик.
Ну, доски на
ящике не то, чтобы
уж очень толсты, а в полпальца все будут.
Он сидел на полу и в огромный
ящик укладывал свои пожитки. Чемодан,
уже завязанный, лежал возле. В
ящик Семен Иванович клал вещи, не придерживаясь какой-нибудь системы: на дно была положена подушка, на нее — развинченная и завернутая в бумагу лампа, затем кожаный тюфячок, сапоги, куча этюдов,
ящик с красками, книги и всякая мелочь. Рядом с
ящиком сидел большой рыжий кот и смотрел в глаза хозяину. Этот кот, по словам Гельфрейха, состоял у него на постоянной службе.
— Ну вот и покупай, и прекрасно, — сунул ему Грузов в руки
ящик. — Твой фонарь — владей, Фаддей, моей Маланьей! Дешево отдаю, да
уж очень ты мне, Буланка, понравился. А вы, братцы, — обратился он к новичкам, — вы, братцы, смотрите, будьте свидетелями, что Буланка мне должен два рубля. Ну, чур, мена без размена… Слышите? Ты, гляди, не вздумай надуть, — нагнулся он внушительно к Буланину. — Отдашь деньги-то?
Через несколько минут Изумруда,
уже распряженного, приводят опять к трибуне. Высокий человек в длинном пальто и новой блестящей шляпе, которого Изумруд часто видит у себя в конюшне, треплет его по шее и сует ему на ладони в рот кусок сахару. Англичанин стоит тут же, в толпе, и улыбается, морщась и скаля длинные зубы. С Изумруда снимают попону и устанавливают его перед
ящиком на трех ногах, покрытым черной материей, под которую прячется и что-то там делает господин в сером.
Там, правда, не встретишь ни офеней [Офеня — коробейник, мелкий торговец.], увешанных лубочными картинами, шелком-сырцом, с
ящиками, набитыми гребешками, запонками, зеркальцами, ни мирных покупателей — баб с задумчивыми их сожителями; реже попадаются красные девки, осанистые, сытые, с стеклярусными на лбу поднизями; тут, по обеим сторонам широкой луговины, сбился сплошною массою народ, по большей части шумливый, задорный, крикливый, охочий погулять или
уже подгулявший.
Анет не засунула своего жениха; она его, вместе со всеми подаренными конфетами, прибрала далеко, в самый потайной свой
ящик, имея в виду со временем показать их какой-нибудь задушевной приятельнице и вместе с тем рассказать, что эти конфеты подарил ей один человек, который любил ее, но теперь
уже не любит, потому что умер.
Когда Дутлов вернулся домой, молодайка
уже уехала с Игнатом, и чалая брюхастая кобыла, совсем запряженная, стояла под воротами. Он выломил хворостину из забора; запахнувшись, уселся в
ящик и погнал лошадь. Дутлов гнал кобылу так шибко, что у ней сразу пропало всё брюхо, и Дутлов
уже не глядел на нее, чтобы не разжалобиться. Его мучила мысль, что он опоздает как-нибудь к ставке, что Илюха пойдет в солдаты, и чортовы деньги останутся у него на руках.
Дульчин (взяв револьвер). Прощай, жизнь! (Садится к столу.) Без сожаления оставляю я тебя, и меня никто не пожалеет; и ты мне не нужна, и я никому не нужен. (Осматривает револьвер.) Как скоро и удовлетворительно решает он всякие затруднения в жизни. (Открывает стол.) Написать несколько строк?.. Э! Зачем! (Взглянув в
ящик.) Вот еще денег немножко, остатки прежнего величия. Зачем они останутся? Не прокутить ли их, или
уж не затягивать? (Подумав несколько, бьет себя по лбу.) Ба! Глафира Фирсовна!
— Оля, мы тут не одни! — сказал Петр Дмитрич. Ольга Михайловна приподняла голову и увидела Варвару, которая стояла на коленях около комода и выдвигала нижний
ящик. Верхние
ящики были
уже выдвинуты. Кончив с комодом, Варвара поднялась и, красная от напряжения, с холодным, торжественным лицом принялась отпирать шкатулку.
Мужа нашла она в кабинете. Он сидел у стола и о чем-то думал. Лицо его было строго, задумчиво и виновато. Это
уж был не тот Петр Дмитрич, который спорил за обедом и которого знают гости, а другой — утомленный, виноватый и недовольный собой, которого знает одна только жена. В кабинет пришел он, должно быть, для того, чтобы взять папирос. Перед ним лежал открытый портсигар, набитый папиросами, и одна рука была опущена в
ящик стола. Как брал папиросы, так и застыл.
Ящики в комоде были
уже заперты, постель мужа прибрана. Не было в спальне ни акушерки, ни Варвары, ни горничной; один только Петр Дмитрич по-прежнему стоял неподвижно у окна и глядел в сад. Не слышно было детского плача, никто не поздравлял и не радовался, очевидно, маленький человечек родился не живой.
Во время операции ей дали хлороформу. Когда она потом проснулась, боли всё еще продолжались и были невыносимы. Была ночь. И Ольга Михайловна вспомнила, что точно такая же ночь с тишиною, с лампадкой, с акушеркой, неподвижно сидящей у постели, с выдвинутыми
ящиками комода, с Петром Дмитричем, стоящим у окна, была
уже, но когда-то очень, очень давно…
А то, что было прежде студентом,
уже лежит в холодном подвале анатомического театра, на цинковом
ящике, на льду, — лежит, освещенное газовым рожком, обнаженное, желтое, отвратительное. На правой голой ноге выше щиколотки толстыми чернильными цифрами у него написано: 14. Это его номер в анатомическом театре.
(Разом ища в обоих
ящиках и вдруг, побледнев даже, восклицает.) Они, кажется!.. Так и есть!.. (Вынимая из
ящика две бумаги и потрясая ими в воздухе.) Вон они, мои сокровища!.. (Кладет бумаги себе в карман.) Ну,
уж она теперь у меня не увернется, шалит!.. (Обращаясь к лакею и плотнику, в недоумении смотревших на него.) Отнесите все это назад и бросьте на пол!..
Но прошло
уже два месяца, а он всё лежал в
ящике; но мне было до того всё равно, что захотелось, наконец, улучить минуту, когда будет не так всё равно, для чего так — не знаю.
Ящик с бабочками, конечно, был со мною; но я завязал его платком, чтоб показать вдруг с большим эффектом тогда
уже, когда общее внимание будет устремлено без помехи на мои драгоценные приобретения.
Само собою разумеется, что у меня давно
уже был сделан прекрасный
ящик со стеклом, оклеенный внутри белою бумагою, с мягким липовым дном для удобного втыкания булавок с бабочками.