Неточные совпадения
— Ну как не грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и
вижу на
доске «Каренин», а мне и в голову не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел. Как я рад тебя
видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не грех не дать знать! — повторил он.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях,
видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней
доски борется с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Я сквозь щели
досок на полу
видел, что делается на дворе; каждое слово, сказанное внизу, слышно в комнате, и обратно.
— А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из себя строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на одну
доску здесь поставили…
Видите, какой человек, — обратился он к монаху, — я вот с ним боюсь входить к порядочным людям.
Мельком я
видел, как по воздуху летели
доска и кусок древесной коры, сорванные с какой-то крыши.
Закрой сперва сыпучими песками
Глаза мои,
доской тяжелой сердце
У бедненькой Купавы раздави,
Тогда бери другую. Очи
видетьРазлучницы не будут, горя злого
Ревнивое сердечко не учует.
Снегурочка, завистница, отдай
Дружка назад!
Кетчер махал мне рукой. Я взошел в калитку, мальчик, который успел вырасти, провожал меня, знакомо улыбаясь. И вот я в передней, в которую некогда входил зевая, а теперь готов был пасть на колена и целовать каждую
доску пола. Аркадий привел меня в гостиную и вышел. Я, утомленный, бросился на диван, сердце билось так сильно, что мне было больно, и, сверх того, мне было страшно. Я растягиваю рассказ, чтоб дольше остаться с этими воспоминаниями, хотя и
вижу, что слово их плохо берет.
Его перевели в скверную комнату, то есть дали гораздо худшую, в ней забрали окно до половины
досками, чтоб нельзя было ничего
видеть, кроме неба, не велели к нему пускать никого, к дверям поставили особого часового.
Да я и позабыла… дай примерить очинок, хоть мачехин, как-то он мне придется!» Тут встала она, держа в руках зеркальце, и, наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, как будто бы опасаясь упасть,
видя под собою вместо полу потолок с накладенными под ним
досками, с которых низринулся недавно попович, и полки, уставленные горшками.
Когда я
увидел его впервые, мне вдруг вспомнилось, как однажды, давно, еще во время жизни на Новой улице, за воротами гулко и тревожно били барабаны, по улице, от острога на площадь, ехала, окруженная солдатами и народом, черная высокая телега, и на ней — на скамье — сидел небольшой человек в суконной круглой шапке, в цепях; на грудь ему повешена черная
доска с крупной надписью белыми словами, — человек свесил голову, словно читая надпись, и качался весь, позванивая цепями.
Ах, как страшно, но ведь не одна она будет давать этот ответ богу, а и те, которые прожили счастливо до смерти, и которые грешили до гробовой
доски, и которые просто ни свету, ни радости не
видели, а принимали одну муку-мученическую…
Под самые сумерки почти, Павел наконец
увидел, что на двор въехали два ломовые извозчика; на одном возу сидел Плавин в куче разных кульков и тюков; а на другом помещался Симонов с
досками и бревнами.
Они сначала проехали одну улицу, другую, потом взобрались на какую-то гору. Вихров
видел, что проехали мимо какой-то церкви, спустились потом по косогору в овраг и остановились перед лачугой. Живин хоть был и не в нормальном состоянии, но шел, однако, привычным шагом. Вихров чувствовал только, что его ноги ступали по каким-то
доскам, потом его кто-то стукнул дверью в грудь, — потом они несколько времени были в совершенном мраке.
Павел сейчас же догадался, что это была та самая женщина, которую он
видел на
доске.
Павел заглянул туда и
увидел внизу привешенную
доску, уставленную по краям лампами, а на ней сидела, качалась и смеялась какая-то, вся в белом и необыкновенной красоты, женщина…
— Как это хорошо! Какие это мучительные стихи, Ваня, и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и только намечен узор, — вышивай что хочешь. Два ощущения: прежнее и последнее. Этот самовар, этот ситцевый занавес, — так это все родное… Это как в мещанских домиках в уездном нашем городке; я и дом этот как будто
вижу: новый, из бревен, еще
досками не обшитый… А потом другая картина...
Я смотрю по указываемому направлению и
вижу, что вдали действительно раскинулось словно большое село. Это сложенные стопы бревен, тесу,
досок, сажени всякого рода дров: швырковых, угольных, хворосту и т. д.
Когда Власов
видел, что на него идут люди, он хватал в руки камень,
доску, кусок железа и, широко расставив ноги, молча ожидал врагов.
— Дайте вы мне какую-нибудь тяжелую работу, братцы! Не могу я так, без толку жить! Вы все в деле.
Вижу я — растет оно, а я — в стороне! Вожу бревна,
доски. Разве можно для этого жить? Дайте тяжелую работу!
Когда Мисаил спросил Чуева, правда ли то, что они святые иконы называют
досками, Чуев отвечал: «Да ты переверни, какую хочешь икону, сам
увидишь».
Проходя дальше по улице и спустившись под маленький изволок, вы замечаете вокруг себя уже не дома, а какие-то странные груды развалин-камней,
досок, глины, бревен; впереди себя на крутой горе
видите какое-то черное, грязное пространство, изрытое канавами, и это-то впереди и есть 4-й бастион…
— Я не беспокоюсь. Он только ночует. Старуха в больнице, сноха померла; я два дня один. Я ему показал место в заборе, где
доска вынимается; он пролезет, никто не
видит.
Распорядился мерзавцевы речи на
досках написать и ко всеобщему сведению на площадях вывесить, а сам встал у окошка и ждет, что будет. Ждет месяц, ждет другой;
видит: рыскают мерзавцы, сквернословят, грабят, друг дружку за горло рвут, а вверенный край никак-таки процвести не может! Мало того: обыватели до того в норы уползли, что и достать их оттуда нет средств. Живы ли, нет ли — голосу не подают…
Жена,
видя, что дело доходит теперь до нее, бросает пряжу, веретено и бежит из комнаты; донцо [Донцу —
доска, на которой сидит пряха, втыкая в нее гребень или кудель.] валится на землю, арестанты хохочут.
Очень неприятно
видеть большие иконы для иконостасов и алтарных дверей, когда они стоят у стены без лица, рук и ног, — только одни ризы или латы и коротенькие рубашечки архангелов. От этих пестро расписанных
досок веет мертвым; того, что должно оживить их, нет, но кажется, что оно уже было и чудесно исчезло, оставив только свои тяжелые ризы.
Его трудно понять; вообще — невеселый человек, он иногда целую неделю работает молча, точно немой: смотрит на всех удивленно и чуждо, будто впервые
видя знакомых ему людей. И хотя очень любит пение, но в эти дни не поет и даже словно не слышит песен. Все следят за ним, подмигивая на него друг другу. Он согнулся над косо поставленной иконой,
доска ее стоит на коленях у него, середина упирается на край стола, его тонкая кисть тщательно выписывает темное, отчужденное лицо, сам он тоже темный и отчужденный.
Заглядывая в желтую яму, откуда исходил тяжелый запах, я
видел в боку ее черные, влажные
доски. При малейшем движении моем бугорки песку вокруг могилы осыпались, тонкие струйки текли на дно, оставляя по бокам морщины. Я нарочно двигался, чтобы песок скрыл эти
доски.
Ступив носком сапога на одну слегка выдавшуюся
доску, а рукой ухватясь за верхний край забора, он поднялся и
увидел маленький, но очень густой и опрятный садик, посредине которого руками просвирни была пробита чистенькая, усыпанная желтым песком дорожка.
— Вчера у окна подсматривал, — рассказывала Вершина. — Забрался в сад, когда мы ужинали. Кадка под окном стояла, мы подставили под дождь, — целая натекла. Покрыта была
доской, воды не видно, он влез на кадку да и смотрит в окно. А у нас лампа горит, — он нас
видит, а мы его не
видим. Вдруг слышим шум. Испугались сначала, выбегаем. А это он провалился в воду. Однако вылез до нас, убежал весь мокрый, — по дорожке так мокрый след. Да мы и по спине узнали.
Покойно жил, о паспорте никто не спрашивал. Дети меня любили и прямо вешались на меня. Да созорничать дернула нелегкая. Принес в воскресенье дрова, положил к печи, иду по коридору —
вижу, класс отворен и на
доске написаны мелом две строчки...
Публика загудела. Это была не обычная корзина аэростата, какие я
видел на картинках, а низенькая, круглая, аршина полтора в диаметре и аршин вверх, плетушка из
досок от бочек и веревок. Сесть не на что, загородка по колено. Берг дал знак, крикнул «пускай», и не успел я опомниться, как шар рванулся сначала в сторону, потом вверх, потом вбок, брошенный ветром, причем низком корзины чуть-чуть не ударился в трубу дома — и закрутился… Москва тоже крутилась и проваливалась подо мной.
Я посылал тогда нарочно в Углич,
И сведано, что многие страдальцы
Спасение подобно обретали
У гробовой царевича
доски.
Вот мой совет: во Кремль святые мощи
Перенести, поставить их в соборе
Архангельском; народ
увидит ясно
Тогда обман безбожного злодея,
И мощь бесов исчезнет яко прах.
Стучали над головой Антипы топоры, трещали
доски, падая на землю, гулкое эхо ударов понеслось по лесу, заметались вокруг кельи птицы, встревоженные шумом, задрожала листва на деревьях. Старец молился, как бы не
видя и не слыша ничего… Начали раскатывать венцы кельи, а хозяин её всё стоял неподвижно на коленях. И лишь когда откатили в сторону последние брёвна и сам исправник, подойдя к старцу, взял его за волосы, Антипа, вскинув очи в небо, тихо сказал богу...
Немного пониже деревни Пермяковой мы в первый раз
увидели убитую барку. Это была громадная коломенка, нагруженная кулями с пшеницей. Правым разбитым плечом она глубоко легла в воду, конь и передняя палуба были снесены водой; из-под вывороченных
досок выглядывали мочальные кули. Поносные были сорваны. Снастью она была прикреплена к берегу, — очевидно, это на скору-руку устроили косные, бурлаков не было видно на берегу.
Надо мной расстилалось голубое небо, по которому тихо плыло и таяло сверкающее облако. Закинув несколько голову, я мог
видеть в вышине темную деревянную церковку, наивно глядевшую на меня из-за зеленых деревьев, с высокой кручи. Вправо, в нескольких саженях от меня, стоял какой-то незнакомый шалаш, влево — серый неуклюжий столб с широкою дощатою крышей, с кружкой и с
доской, на которой было написано...
Я помнил и провел его в коридор, второй дверью налево. Здесь, к моему восхищению, повторилось то же, что у Дюрока: потянув шнур, висевший у стены, сбоку стола, мы
увидели, как откинулась в простенке меж окон металлическая
доска и с отверстием поравнялась никелевая плоскость, на которой были вино, посуда и завтрак. Он состоял из мясных блюд, фруктов и кофе. Для храбрости я выпил полный стакан вина и, отделавшись таким образом от стеснения, стал есть, будучи почти пьян.
Между тем неразделимость угла на три части сильно меня мучила, и, понаторевший во всяких вспомогательных математических линиях и подходах, я однажды пришел к убеждению, что задача мною разрешена. Надо было
видеть изумленные глаза, с которыми добрый Гульч смотрел на мой рисунок на классной
доске.
Странно и забавно было
видеть, с каким увлечением и ловкостью действовал умный старик, пробиваясь сквозь толпу матросов-речников, отражая их кулаки, сбивая с ног толчками плеча. Дрались беззлобно, весело, ради удальства, от избытка сил; темная куча тел сбилась у ворот, прижав к ним фабричных; потрескивали
доски, раздавались задорные крики...
— Помилуйте, как не скучать: человек я молодой, живем мы словно как в монастыре каком, а вперед
видишь только то, что, может быть, до гробовой
доски должен пропадать в таком одиночестве. Даже отчаянье иногда приходит.
Они,
видя, что это касается уже не к какому-нибудь гусаку, кабану или индейскому петуху, а к их исчадию, вышли из себя и,
видя, что материя серьезная, начали кричать громко, и слова у них сыпались скоро, примером сказать, как будто бы кто сыпал из мешка орехи на железную
доску.
— Чулан, — землемер так называл. «Бросить, скажет, его в пасалтырь», — меня и бросят, да и позабудут без корму. А там еще тесно, все стена перед носом, Я от этого пасалтыря и зрение испортил, что все в стенку смотрел. В училище привели — за два шага
доски не
видел.
Суровая, угловатая худоба тёти Лучицкой колола ему глаза; он не мог
видеть её длинной шеи, обтянутой жёлтой кожей, и всякий раз, как она говорила, — ему становилось чего-то боязно, точно он ждал, что басовые звуки, исходившие из широкой, но плоской, как
доска, груди этой женщины, — разорвут ей грудь.
Прихожу и
вижу, что через всю реку протянута веревка, а на ней держатся две лодки, а на лодках положена кладка в одну
доску. А третья лодка впереди в лозе спрятана.
— Сегодня приехали в Рыбинск Барнумы и остановились в «Московской» гостинице. Да, да, тот самый, знаменитый, американский, с дочерью. Я и фамилию его
видел в швейцарской на
доске.
Свету в камере было совсем мало. Правда, начинались сумерки, но все-таки на дворе еще было светло. Я подошел к окну, которое было довольно высоко, и убедился, что пространство против окна, выходившего во дворик и находившегося между крыльцом и глухой стеной швальни, было забрано высокими
досками, позволявшими
видеть только небольшой клочок неба.
Целый день по дворику ходили каторжане, порой слышался звон кандалов, порой, когда солнце светило прямо в мои
доски перед окном, в щели между ними можно было
видеть мелькающие тени.
— Эти варвары отлично ими действуют. Я
видел анамитов, которые из большого, тяжелого лука с необыкновенно тугой тетивой в одну минуту пускали до двадцати стрел… На 300 шагов при безветрии они пробивали дюймовую
доску и улетали далеко… Вдобавок стрелы эти напитываются каким-то ядом.
Все помутилось у меня в глазах —
доски, кафедра, карта и сам Алексей Иванович, — все завертелось, закружилось передо мною. Я
видела только одну полубесчувственную княжну на руках фрейлейн. Спустя несколько минут ее унесли в лазарет… Разом светлое настроение куда-то исчезло, и на место его тяжелый мрак воцарился у меня на душе… Я инстинктом чувствовала, что Нина больна, и опаснее, чем мы предполагали.
Жизнь Александры Михайловны и Зины обратилась в беспросветный ад. Они не знали, как стать, как сесть, чтоб не рассердить Андрея Ивановича. Александра Михайловна постоянно была в синяках, Андрей Иванович бил ее всем, что попадалось под руку; в самом ее невинном замечании он
видел замаскированный упрек себе, что он не может их содержать. Мысль об этом заставляла Андрея Ивановича страдать безмерно. Но у него еще была одна надежда, и он держался за нее, как утопающий за обломок
доски.
Но когда они причаливали к
доскам пристани, около купальни, и сквозь густо темневшую стену лип чьего-то сада он
увидел главку старинной церкви, построенной в виде шатра, Теркин, совершенно так же, как на крыльце сыскного отделения, почувствовал, как его пронзила мысль...