Лучшее лекарство

Кристин Хэмилл, 2018

Всё-то ему шуточки… Хулиган отбирает деньги на обед – ну смешно же, неразделённая любовь – классный повод поугорать, оставили после уроков – да тут можно выдать целый стэндап. Филип так тренируется. Он будет комиком и превзойдёт великолепного Гарри Хилла! Но пока ему только двенадцать, и слава впереди не маячит. Даже наоборот: кажется, дар рассмешить пропал, мама почему-то все время тихонько плачет, а вместо забавных сценок теперь сами собой пишутся стихи. Нет, с миром точно творится что-то не то. Если кто и способен помочь, то только лучший комик на свете, сам Гарри Хилл! Несмотря на юмор, это совершенно серьезная история о том, как с болезнью близкого человека переворачивается твоя жизнь. Безответные чувства, безответные письма кумиру, пугающая неизвестность – писательница Кристин Хэмилл мастерски вырисовывает тревожный фон этой повести, где смешное мешается с грустным, как это всегда и бывает. И разве не смех – лучшее лекарство?

8. Га-Люси-нации

По пути к Энгу я позвонил ему и предупредил, что зайду.

— В будний вечер? — удивился он. — Твоя мама с ума сошла?

И как он догадался?

— Сделал ей приятное на день рождения, — соврал я. Мне не хотелось объяснять ему, что моя мама и правда немного не в себе и что она заперлась в туалете, потому что вдруг ни с того ни с сего у неё случился нервный срыв из-за какой-то фигни для волос. — Так я могу заглянуть к тебе или нет?

— Окей, — подтвердил Энг. — Только давай без стихов и признаний мне в любви. Хорошо?

— Замётано!

Пока убирал телефон в карман, я заметил краем глаза на углу девчонку в синем худи, и она была очень похожа на Люси. Вот правда, это был первый раз, когда я реально пожалел, что очки сломались. С тем, чтобы не видеть доску в школе, я как-то могу справиться, но тут я не могу даже поймать в фокус любовь всей моей жизни! Странно только то, что живёт она отнюдь не рядом со мной, да и она такая зубрила, что точно не выйдет из дома лишний раз иначе как в выходной. Объяснение может быть одно: я галлюцинирую. Га-Люси-нирую, точнее. Видите, что любовь с вами делает? Вы съезжаете с катушек.

И всё же привидевшаяся Люси была лучше, чем ничего, и поэтому я не смог удержаться от мыслей из серии «ах, если бы только она была моей!». Я присел у стены дома Энга, чтобы на какое-то время предаться этим размышлениям, и даже толком не заметил, как сочинил стихотворение о Люси. Думаю, вы согласитесь, что поэтизирование, вдохновлённое галлюцинацией девушки, которая даже не любит меня, выдаёт моё богатое воображение. И хотя мне удалось сочинить стишок, в животе засело противное чувство. Потому что, по правде говоря, я написал именно то, что хотел. Я понял, что нужно как можно скорее записать всё, иначе мимолётное виденье развеется, — и позвонил в дверь Энга.

Его мама приветствовала меня, легонько похлопав по макушке и ущипнув за щеку, словно я был какой-то помесью лабрадора и малыша, едва научившегося ходить. Несомненно, я был очарователен в тот момент, раз произвёл такой эффект. Мама Энга улыбнулась и произнесла что-то по-испански.

— Что она говорит? — спросил я Энга, войдя в комнату, где тот сидел перед компьютером.

— Donde hay amor, hay dolor, — ответил он, не поворачиваясь.

— По-английски, пожалуйста.

— Это испанская пословица, — объяснил мой друг. — Где есть любовь, там есть и боль.

— Ты ей сказал! — вскрикнул я.

— Сказал ей что? Я ничего такого и не знаю.

— О Люси.

— Ты сбрендил? — удивился Энг. — Мне незачем ей и рассказывать-то. У тебя всё на физиономии написано. Ты похож на большую несчастную собаку-ищейку.

— Ищейку, да? Мне казалось, скорее на милого лабрадора.

— На пуделя, — парировал Энг.

— Отстань! Никакой я не пудель.

И мы принялись издавать собачьи звуки, выть и гавкать, а ещё показывать всякие щенячьи трюки, пока я не вспомнил: я не пёс, а поэт, и необходимо срочно записать стихотворение, покуда оно ещё держится в памяти.

— Сядь, — сказал я.

Энг сел. Может, когда я вырасту, из меня получится неплохой собачий тренер.

— Печатай. — Эту просьбу он проигнорировал. — Быстрее, пока я не забыл!

— Я тебе не раб тут, — возмутился Энг и неподвижно уставился в монитор. Он может быть реально упрямым, когда хочет.

— У тебя в принтере есть бумага?

— М-м-м? — промычал он, рассматривая страницу какой-то девчонки в «Фейсбуке».

— Э-э-энг! — взмолился я. — Это вопрос жизни и смерти!

Он отвёл голову от компьютера и повернул ко мне. (У него был крутящийся стул, если вдруг вы вообразили себе странноватого испанского пацана с головой, вращающейся на 360 градусов с помощью специального шарнира в шее.)

— Чьих жизни и смерти? — поинтересовался он.

— Моих, — пояснил я и, прежде чем Энг отвернулся обратно к монитору, добавил: — Я сделал это. Я написал стихотворение для миссис Грей.

— Для миссис Грей! Ты теперь в неё влюблён?

— Нет, придурок. Оно о Люси, но для миссис Грей.

— Ты собираешься отдать училке поэму, посвящённую Люси? — Энг выглядел взволнованным. — Не кажется ли тебе, что она тебя поймёт неправильно?

— Ха-ха, смешно. Она думает, что я поэт, помнишь? Ну слушай, это займёт не больше минуты.

Энг простонал, но всё-таки склонился над клавиатурой.

— Ну я же просил, никаких стихов, но окей, так и быть, — пробубнил он.

Я откашлялся и гордо произнёс:

— Если бы она была моей.

Выдержал театральную паузу.

Энг снова повернулся ко мне:

— Это всё, что ли?

— Это, — ответил я презрительно, — заглавие.

И затем я прочитал всё стихотворение от первой до последней строчки. Энг стучал по клавишам, даже ни разу не хмыкнув и не прихрюкнув: говорил же вам, что получилось круто! Когда мой друг закончил, он распечатал копию, и мы оба внимательно рассмотрели готовый текст:

Если бы она была моей,

Мои глаза б горели сильней.

И я бы пел-напевал

И гордо-прегордо шагал.

Если бы она была моей,

Мне стало бы теплей.

Я бы без конца танцевал

И нищим в метро подавал.

Если бы она была моей,

Я бы в сомненьях не жил,

Подошёл бы и всё объяснил,

Если бы она была моей.

— Какое-то оно ну такое кривое, — заключил Энг.

— И вот так ты говоришь о моей душе, — возмутился я.

— И всё-таки, — продолжил он. — Разве стихи не должны быть странноватыми и не должны рассказывать буквально о том, чему они посвящены? И не следует ли использовать эти нелепые словечки вроде «томленье» и «ланиты»?

— Я же сочиняю стихи, а не путешествую во времени.

Энг протянул мне лист.

— Торопиться же не надо? Мне казалось, у тебя время до среды.

— Готов поспорить, ты и не хочешь вникать в детали, — парировал я.

— Рассказывай, ну. Ты же рвёшься всё вывалить.

Как он это понял? Я начал было думать, что Энг и правда немножко медиум.

— На следующей неделе у меня не будет времени, — признался я. — По-моему, у моей мамы психическое расстройство, так что через неделю я буду занят визитами к ней в сверхсекретную психолабораторию.

— Вау! А какие симптомы?

— Она печёт кексы и много плачет.

— Не может быть! Как и моя, — Энг выглядел восторженно.

Надо же, оказывается, он воспринял это всерьёз.

— Как думаешь, моя мама могла тоже сойти с ума? — спросил он.

Я немного пораскинул мозгами, а потом ответил:

— Твоя мама может быть сумасшедшей, но если это так, то она такая вообще всегда, потому что никаких изменений в её поведении в последнее время не было. Получается, она нормально-сумасшедшая, потому что это норма для неё.

— Нормально-сумасшедшая?

— Да, — подтвердил я, — тогда как моя мама обычно покупает выпечку в магазине и обычно же ржёт как гиена почти всё время. Поэтому все эти пекарско-плакательные дела реально ненормальны, и это значит, что она не в себе.

— Понял, — сказал Энг, и мне показалось, что он действительно понял, поскольку выглядел очень серьёзным. — Видимо, её придётся запереть в комнате, где нет доступа ни к каким пекарским принадлежностям, чтобы она ненароком не поранила себя лопаткой.

— О господи, — простонал я. — Атака лопаткой. Одно это может быть основой для уголовного дела!

Конец ознакомительного фрагмента.