Неточные совпадения
Как убившийся ребенок, прыгая, приводит в движенье свои мускулы, чтобы заглушить боль, так
для Алексея Александровича было необходимо умственное движение, чтобы заглушить те мысли о жене, которые в ее присутствии и в присутствии Вронского и при постоянном повторении его имени
требовали к
себе внимания.
Практика судебного оратора достаточно хорошо научила Клима Ивановича Самгина обходить опасные места, удаляясь от них в сторону. Он был достаточно начитан
для того, чтоб легко наполнять любой термин именно тем содержанием, которого
требует день и минута. И, наконец, он твердо знал, что люди всегда безграмотнее тех мыслей и фраз, которыми они оперируют, — он знал это потому, что весьма часто сам чувствовал
себя таким.
Для того чтоб согласиться с этими мыслями, Самгину не нужно было особенно утруждать
себя. Мысли эти давно сами
собою пришли к нему и жили в нем, не
требуя оформления словами. Самгина возмутил оратор, — он грубо обнажил и обесцветил эти мысли, «выработанные разумом истории».
Она, играя бровями, с улыбочкой в глазах, рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы — вел
себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы не смеют
требовать амнистии
для политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
После пяти, шести свиданий он чувствовал
себя у Маргариты более дома, чем в своей комнате. У нее не нужно было следить за
собою, она не
требовала от него ни ума, ни сдержанности, вообще — ничего не
требовала и незаметно обогащала его многим, что он воспринимал как ценное
для него.
В сравнении с любым человеком он чувствовал
себя богачом, человеком огромного опыта, этот опыт
требовал других условий,
для того чтоб вспыхнуть и ярко осветить фигуру его носителя.
Это происходило частью от характера Марьи Михайловны, тетки Ольги, частью от совершенного недостатка всякого повода
для обеих — вести
себя иначе. Тетке не приходило в голову
требовать от Ольги что-нибудь такое, что б резко противоречило ее желаниям; Ольге не приснилось бы во сне не исполнить желания тетки, не последовать ее совету.
— Ах нет! Я иногда сам смеялся, и над
собой, и над вами, что вы ничего не понимаете и суетитесь. Особенно когда ты
потребовала пальто, одеяло, деньги
для «изгнанника»…
Англичанам было хорошо: они были здесь как у
себя дома, но голландцы, и без того недовольные английским владычеством, роптали,
требуя для колонии законодательной власти независимо от Англии.
— Совесть же моя
требует жертвы своей свободой
для искупления моего греха, и решение мое жениться на ней, хотя и фиктивным браком, и пойти за ней, куда бы ее ни послали, остается неизменным», с злым упрямством сказал он
себе и, выйдя из больницы, решительным шагом направился к большим воротам острога.
Для себя ему, казалось, ничего не нужно было, и он мог удовлетворяться ничем, но
для общины товарищей он
требовал многого и мог работать всякую — и физическую и умственную работу, не покладая рук без сна, без еды.
В хозяйственной части тоже пришлось кое-что изменить. Например, мы совершенно отказались от медных чайников. Они тяжелы,
требуют постоянной полуды, у них часто отпаиваются носки. Несравненно лучше простые алюминиевые котелки разного диаметра. Они прочны, дешевы, легки и при переноске вкладываются один в другой.
Для ловли рыбы в реках мы захватили с
собой маленький бредень.
У них это обыкновенный: кому угодно, тот имеет лучше, какой угодно, но тогда особый расчет; а кто не
требует себе особенного против того, что делается
для всех, с тем нет никакого расчета.
Мы
требуем для людей полного наслаждения жизнью, — мы должны своею жизнью свидетельствовать, что мы
требуем этого не
для удовлетворения своим личным страстям, не
для себя лично, а
для человека вообще, что мы говорим только по принципу, а не по пристрастию, по убеждению, а не по личной надобности».
Хозяйка начала свою отпустительную речь очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала
требовала, чтобы Павел Константиныч прогнал жену от
себя; но он умолял, да и она сама сказала это больше
для блезиру, чем
для дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч остается управляющим, квартира на улицу отнимается, и переводится он на задний двор с тем, чтобы жена его не смела и показываться в тех местах первого двора, на которые может упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить на улицу не иначе, как воротами дальними от хозяйкиных окон.
Она скажет: «скорее умру, чем — не то что
потребую, не то что попрошу, — а скорее, чем допущу, чтобы этот человек сделал
для меня что-нибудь, кроме того, что ему самому приятно; умру скорее, чем допущу, чтобы он
для меня стал к чему-нибудь принуждать
себя, в чем-нибудь стеснять
себя».
Дубельт прислал за мной, чтоб мне сказать, что граф Бенкендорф
требует меня завтра в восемь часов утра к
себе для объявления мне высочайшей воли!
Пить чай в трактире имеет другое значение
для слуг. Дома ему чай не в чай; дома ему все напоминает, что он слуга; дома у него грязная людская, он должен сам поставить самовар; дома у него чашка с отбитой ручкой и всякую минуту барин может позвонить. В трактире он вольный человек, он господин,
для него накрыт стол, зажжены лампы,
для него несется с подносом половой, чашки блестят, чайник блестит, он приказывает — его слушают, он радуется и весело
требует себе паюсной икры или расстегайчик к чаю.
Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот, вечно осененный язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь, глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов — все это как будто
требовало особенного, такого же странного
для себя костюма, какой именно был тогда на нем.
— Вы больше бы, чем всякая другая женщина, стеснили меня, потому что вы, во имя любви, от всякого мужчины
потребуете, чтобы он постоянно сидел у вашего платья. В первый момент, как вы мне сказали, я подумал было сделать это
для вас и принести вам
себя в жертву, но я тут же увидел, что это будет совершенно бесполезно, потому что много через полгода я все-таки убегу от вас совсем.
И всякий
требует лично
для себя конституции: мне, говорит, подай конституцию, а прочие пусть по-прежнему довольствуются ранами и скорпионами.
— Что ж? — отвечал как-то нехотя Белавин. — Дело заключалось в злоупотреблении буржуазии, которая хотела захватить
себе все политические права, со всевозможными матерьяльными благосостояниями, и работники сорок восьмого года показали им, что этого нельзя; но так как собственно
для земледельческого класса народа все-таки нужна была не анархия, а порядок, который обеспечивал бы труд его, он взялся за Наполеона Третьего, и если тот поймет, чего от него
требуют, он прочней, чем кто-либо!
— Она может многое сделать… Она будет говорить, кричать везде,
требовать, как о деле вопиющем, а ты между прочим, так как Петербург не любит ни о чем даром беспокоиться, прибавь в письме, что, считая
себя виновною в моем несчастии, готова половиной состояния пожертвовать
для моего спасения.
— Девушка бесподобная — про это что говорить! Но во всяком случае, как женщина умная, самолюбивая и, может быть, даже несколько по характеру ревнивая, она, конечно,
потребует полного отречения от старой привязанности. Я считаю
себя обязанным поставить вам это первым условием: счастие Полины так же
для меня близко и дорого, как бы счастие моей собственной дочери.
— Я не столько
для себя самой, сколько
для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья; да я и не
требую этого. Ну, погляди вокруг
себя: все смотрят тебе в глаза. А дочка Марьи Карповны, Сонюшка? Что… покраснел? Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья — любит тебя: слышь, третью ночь не спит!
Она рассказала ему, как, после третьегодняшнего разговора, мама все хотела добиться от нее, Джеммы, чего-нибудь положительного; как она отделалась от фрау Леноры обещанием сообщить свое решение в течение суток; как она выпросила
себе этот срок — и как это было трудно; как совершенно неожиданно явился г-н Клюбер, более чопорный и накрахмаленный, чем когда-либо; как он изъявил свое негодование по поводу мальчишески-непростительной и
для него, Клюбера, глубоко оскорбительной (так именно он выразился) выходки русского незнакомца — он разумел твою дуэль — и как он
потребовал, чтобы тебе немедленно отказали от дому.
— Я уважения прошу к
себе,
требую! — кричал Шатов, — не к моей личности, — к черту ее, — а к другому, на это только время,
для нескольких слов…
И вообще, — продолжал Евгений с несколько уже суровым взором, —
для каждого хлыста главною заповедью служит: отречься от всего, что
требуют от него церковь, начальство, общежитие, и слушаться только того, что ему говорит его внутренний голос, который он считает после его радений вселившимся в него от духа святого, или что повелевает ему его наставник из согласников, в коем он предполагает еще большее присутствие святого духа, чем в самом
себе.
— А потому что потому-с. Начальство — вот в чем причина! Сенек-то много-с, так коли ежели каждый
для себя особливой шапки
потребует… А у нас на этот счет так принято:
для сокращения переписки всем чтобы одна мера была! Вот мы и пригоняем-с. И правильно это, доложу вам, потому что народ — он глуп-с.
Без убеждения в том, что есть лица, выше его стоящие и берущие на
себя ответственность в его поступке, и люди, стоящие ниже его, которые
требуют для своего блага исполнения таких дел, не мог бы ни один из людей, находящихся на промежуточных между правителем и солдатом ступенях, совершать те дела, которые он совершает.
Люди не хотят уйти с той земли, которую они обрабатывали поколениями; люди не хотят разойтись, как того
требует правительство; люди не хотят платить подати, которые с них
требуют; люди не хотят признать
для себя обязательности законов, которые не они делали; люди не хотят лишиться своей национальности, — и я, исполняя воинскую повинность, должен прийти и бить этих людей.
Чтение стало
для него необходимостью: он чувствовал
себя так, как будто долго шёл по открытому месту и со всех сторон на него смотрело множество беспокойных, недружелюбных глаз — все они
требовали чего-то, а он хотел скрыться от них и не знал куда; но вот нашёлся уютный угол, откуда не видать этой бесполезно раздражающей жизни, — угол, где можно жить, не замечая, как нудно, однообразно проходят часы.
— Очень даже касаются и — кусаются! Человек я, а — не скот! Характер у меня живой, глаз — весьма зоркий. Хочется прожить без осуждения людьми, с пользой
для них, не зря, хочется уважения к
себе и внимания. Что же-с — и святые внимания к
себе требовали, вниманием нашим они и святы-с, да…
— Она не чувствует
себя, ей кажется, что она родилась
для людей и каждый может
требовать от неё всего, всю её жизнь. Она уступит всякому, кто настойчив, — понимаете?
— Да, конечно, Фома Фомич; но теперь из-за меня идет дело, потому что они то же говорят, что и вы, ту же бессмыслицу; тоже подозревают, что он влюблен в меня. А так как я бедная, ничтожная, а так как замарать меня ничего не стоит, а они хотят женить его на другой, так вот и
требуют, чтоб он меня выгнал домой, к отцу,
для безопасности. А ему когда скажут про это, то он тотчас же из
себя выходит; даже Фому Фомича разорвать готов. Вон они теперь и кричат об этом; уж я предчувствую, что об этом.
Он призывал к
себе для совещания купцов и доказывал им неотложность учреждения кожевенных и мыловаренных заводов, причем говорил: прошу вас, господа, а в случае надобности, даже
требую.
Прислуга, женщина лет тридцати пяти, медлительная и настороженная, носила мне из ресторана обеды и ужины, прибирала комнаты и уходила к
себе, зная уже, что я не
потребую ничего особенного и не пущусь в разговоры, затеваемые большей частью лишь
для того, чтобы, болтая и ковыряя в зубах, отдаваться рассеянному течению мыслей.
Калмыки от казаков во всю силу побежали на те самые места, где было скрытное калмыцкое войско, и так их навели на калмык, которые все вдруг на них, казаков, ударили и, помянутого атамана с несколькими казаками захватя, удержали у
себя одного атамана
для сего токмо, дабы тем удержанием прежде захваченных ими калмык высвободить; ибо, прочих отпустя,
требовали оных своих калмычат к
себе обратно; но наказной атаман ответствовал, что у них атаманов много, а без вожей им пробыть нельзя, и с тем далее в путь свой отправились; токмо на то место, где прежде с атаманом Нечаем казаки чрез горловину Сыр-Дарьи переправлялись, не потрафили, но, прошибшись выше, угодили к Аральскому морю, где у них провианта не стало.
Прошло пять лет с тех пор, как он принял на
себя должность старшего учителя и заведывателя школы; он делал втрое больше, нежели
требовали его обязанности, имел небольшую библиотеку, открытую
для всего селения, имел сад, в котором копался в свободное время с детьми.
— Конечно, — вы человек одинокий. Но когда имеешь семью, то есть — женщину, которая
требует того, сего, пятого, десятого, то — пойдёшь куда и не хочешь, — пойдёшь! Нужда в существовании заставляет человека даже по канату ходить… Когда я это вижу, то у меня голова кружится и под ложечкой боль чувствую, — но думаю про
себя: «А ведь если будет нужно
для существования, то и ты, Иван Веков, на канат полезешь»…
Ему казалось, что весь этот польский патриотизм, как бы по мановению волшебного жезла снишедший на Елену, был, во-первых, плодом пронырливых внушений Жуквича и, во-вторых, делом собственной, ничем не сдерживаемой, капризной фантазии Елены, а между тем,
для удовлетворения этого, может быть, мимолетного желания, она
требовала, чтобы князь ломал и рушил в
себе почти органически прирожденное ему чувство.
Но я не имею настолько твердости в характере, чтоб быть совершенно последовательным, то есть просит! и даже
требовать для самого
себя права быть поротым.
— О, нет! я жду многого, но не
для себя… От деятельности, от блаженства деятельности я никогда не откажусь, но я отказался от наслаждения. Мои надежды, мои мечты — и собственное мое счастие не имеют ничего общего. Любовь (при этом слове он пожал плечом)… любовь — не
для меня; я… ее не стою; женщина, которая любит, вправе
требовать всего человека, а я уж весь отдаться не могу. Притом нравиться — это дело юношей: я слишком стар. Куда мне кружить чужие головы? Дай Бог свою сносить на плечах!
— Молчи! — продолжал Лежнев. — Каждый остается тем, чем сделала его природа, и больше
требовать от него нельзя! Ты назвал
себя Вечным Жидом… А почему ты знаешь, может быть, тебе и следует так вечно странствовать, может быть, ты исполняешь этим высшее,
для тебя самого неизвестное назначение: народная мудрость гласит недаром, что все мы под Богом ходим. Ты едешь, — продолжал Лежнев, видя, что Рудин брался за шапку. — Ты не останешься ночевать?
Следствия вышли совсем не те, каких он ожидал: сам он переменился ко мне, а от меня
требовал, чтобы я был таким же, каким был прежде; а как по свойству моей натуры такие холодные отношения были
для меня невыносимы, то я скоро стал во всем оправдывать
себя и во всем обвинять его, и моя привязанность к нему поколебалась.
— Это — ваша ошибка и ничья больше! Праздники устанавливает
для себя человек. Жизнь — красавица, она
требует подарков, развлечений, всякой игры, жить надо с удовольствием. Каждый день можно найти что-нибудь
для радости.
Гельфрейх достал где-то
для Надежды Николаевны огромную рукопись, содержавшую в
себе проект какого-то важного лица, — проект, по которому Россия должна была быть облагодетельствована в самом непродолжительном времени, и она переписывала ее щегольским крупным почерком. Так как облагодетельствование России
требовало большой работы мысли, то проект исправлялся и дополнялся без конца и, кажется, и до сих пор не приведен к окончанию. Кто-то переписывает его теперь, после Надежды Николаевны?
— Мало ли что вы успеваете! Вы вон и вина не пьете и в карты не играете — нельзя же
требовать, чтобы так жили все. Если вам в тягость ваше свободное время, можете найти
для себя какое угодно занятие, только не быть выскочкою против товарищей.
Их не в силах были изменить ни среда школы и ее направление, ни самый лестный фавор, ни строгое осуждение, ни укоризны трусостью как пороком, который должен бы несносно уязвлять благородное чувство, если бы оно не видало
себе оправдания в идеале высшем. Пусть, быть может, этот идеал понят и узко, но тем не менее он
требовал настоящего мужества
для своего целостного осуществления. И у Брянчанинова с Чихачевым не оказалось недостатка в мужестве.
Наука, приводя к нему, оправдывает историю и с тем вместе отрекается от нее; истинное деяние не
требует для своего оправдания предыдущего события; история
для него почва, непосредственность; все предшествующее необходимо в генезическом смысле, но самобытность и самоозаконение грядущее столько же будет иметь в
себе, как в истории.