Неточные совпадения
Дни мчались:
в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.
Весна живит его: впервые
Свои покои запертые,
Где зимовал он, как сурок,
Двойные окна, камелек
Он ясным утром оставляет,
Несется вдоль Невы
в санях.
На синих, иссеченных льдах
Играет солнце; грязно
таетНа улицах разрытый снег.
Куда по нем свой быстрый бег...
Темное небо уже кипело звездами,
воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что лес
тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса.
В густой темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся
в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.
Зеркало, густо покраснев, точно
таяло, — почти половина хребта крыши украсилась огнями, красные клочья отрывались от них, исчезая
в воздухе.
Шагая
в ногу с Иноковым, он как бы
таял в свете солнца,
в жарком
воздухе, густо насыщенном запахом иссушенных трав.
Около дырявых, ободранных кошей суетилась подвижная полунагая толпа ребят, денно-нощно работали женщины, эти безответные труженицы
в духе добрых азиатских нравов, и вечно ничего не делали сами башкиры, попивая кумыс и разъезжая по окрестностям на своих мохноногих лошадках; по ночам около кошей горели яркие огни, и
в тихом
воздухе таяла и стыла башкирская монотонная песня, рассказывавшая про подвиги башкирских богатырей, особенно о знаменитом Салавате.
Как волны, они неслись
в стороны и
таяли в холодном ночном
воздухе.
Эти нестройные звуки неслись по долине и
таяли в тихом ночном
воздухе.
День склонялся к вечеру. По небу медленно ползли легкие розовые облачка. Дальние горы, освещенные последними лучами заходящего солнца, казались фиолетовыми. Оголенные от листвы деревья приняли однотонную серую окраску.
В нашей деревне по-прежнему царило полное спокойствие. Из длинных труб фанз вились белые дымки. Они быстро
таяли в прохладном вечернем
воздухе. По дорожкам кое-где мелькали белые фигуры корейцев. Внизу, у самой реки, горел огонь. Это был наш бивак.
День давно погас, и вечер, сперва весь огнистый, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо
таял и переливался
в ночь, а беседа наша все продолжалась, мирная и кроткая, как
воздух, окружавший нас.
Третья зима его жизни приходила к концу. На дворе уже
таял снег, звенели весенние потоки, и вместе с тем здоровье мальчика, который зимой все прихварывал и потому всю ее провел
в комнатах, не выходя на
воздух, стало поправляться.
И потому
в два часа ночи, едва только закрылся уютный студенческий ресторан «Воробьи» и все восьмеро, возбужденные алкоголем и обильной пищей, вышли из прокуренного, чадного подземелья наверх, на улицу,
в сладостную, тревожную темноту ночи, с ее манящими огнями на небе и на земле, с ее теплым, хмельным
воздухом, от которого жадно расширяются ноздри, с ее ароматами, скользившими из невидимых садов и цветников, то у каждого из них пылала голова и сердце тихо и томно
таяло от неясных желаний.
Был знойный летний день 1892 года.
В высокой синева тянулись причудливые клочья рыхлого белого тумана.
В зените они неизменно замедляли ход и тихо
таяли, как бы умирая от знойной истомы
в раскаленном
воздухе. Между тем кругом над чертой горизонта толпились, громоздясь друг на друга, кудрявые облака, а кое-где пали как будто синие полосы отдаленных дождей. Но они стояли недолго, сквозили, исчезали, чтобы пасть где-нибудь
в другом месте и так же быстро исчезнуть…
Таяли снега
в поле,
таяли зимние облака
в небе, падая на землю мокрым снегом и дождем; все медленнее проходило солнце свой дневной путь, теплее становился
воздух, казалось, что пришло уже весеннее веселье, шутливо прячется где-то за городом
в полях и скоро хлынет на город.
Заснув крепким сном, он проснулся под вечер;
в жарком
воздухе комнаты
таял, пройдя сквозь ставень, красный луч солнца,
в саду устало перекликались бабы, мычало стадо, возвращаясь с поля, кудахтали куры и пугливо кричали галчата.
Еще мальчишкой Туба, работая на винограднике, брошенном уступами по склону горы, укрепленном стенками серого камня, среди лапчатых фиг и олив, с их выкованными листьями,
в темной зелени апельсинов и запутанных ветвях гранат, на ярком солнце, на горячей земле,
в запахе цветов, — еще тогда он смотрел, раздувая ноздри,
в синее око моря взглядом человека, под ногами которого земля не тверда — качается,
тает и плывет, — смотрел, вдыхая соленый
воздух, и пьянел, становясь рассеянным, ленивым, непослушным, как всегда бывает с тем, кого море очаровало и зовет, с тем, кто влюбился душою
в море…
Черный дым тяжелыми порывами лез из труб пароходов и медленно
таял в свежем
воздухе.
Поющие волны звона колебали
воздух, насыщенный ими, и
таяли в ясной синеве неба. Фома задумчиво смотрел на лицо отца и видел, что тревога исчезает из глаз его, они оживляются…
Когда уже начало
таять, воробьи чирикали под навесами и
в воздухе сильнее начала чувствоваться весна, мать моя стала переменяться
в обращении со мною.
В ласковый день бабьего лета Артамонов, усталый и сердитый, вышел
в сад. Вечерело;
в зеленоватом небе, чисто выметенном ветром, вымытом дождямии,
таяло, не грея, утомлённое солнце осени.
В углу сада возился Тихон Вялов, сгребая граблями опавшие листья, печальный, мягкий шорох плыл по саду; за деревьями ворчала фабрика, серый дым лениво пачкал прозрачность
воздуха. Чтоб не видеть дворника, не говорить с ним, хозяин прошёл
в противоположный угол сада, к бане; дверь
в неё была не притворена.
После грохота, мрака и удушливой атмосферы фабрики было вдвое приятнее очутиться на свежем
воздухе, и глаз с особенным удовольствием отдыхал
в беспредельной лазури неба, где
таяли, точно клочья серебряной пены, легкие перистые облачка; фабрика казалась входом
в подземное царство, где совершается вечная работа каких-то гномов, осужденных самой судьбой на «огненное дело», как называют сами рабочие свою работу.
Настоящим образом
таять начало с апреля, и я уж целый день оставался на
воздухе, походя на больного, которому после полугодичного заключения разрешены прогулки, с тою только разницею, что я не боялся ни катара, ни ревматизма, ходил
в легком платье, смело промачивал ноги и свободно вдыхал свежий и сыроватый
воздух.
Мелькнуло еще два-три огонька разрозненных избенок. Кое-где на фоне черного леса клубился
в сыром
воздухе дымок, и искры вылетали и гасли, точно
таяли во мраке. Наконец последнее жилье осталось сзади. Вокруг была лишь черная тайга да темная ночь.
Мороза не было, и уже
таяло на крышах, но шел крупный снег; он быстро кружился
в воздухе, и белые облака его гонялись друг за другом по полотну дороги.
У дверей
в круподёрку стоял Кузьма, весь седой от пыли, и, посвистывая, смотрел
в небо, где
в лучах солнца
таяла маленькая пышная тучка.
В круподёрке что-то бухало и скрипело; из-за неё с мельницы летели серебряные всплески воды и густой шорох. Весь
воздух был наполнен тяжёлыми, охающими звуками и застлан тонкой дымкой пыли.
Унылые медные звуки, слетая с колокольни, тихо плавали
в воздухе и бесследно
таяли.
В саду хрустнула ветка, а
в роще снова загукала выпь, точно смеясь мрачным смехом.
— Где же туча? — спросил я, удивленный тревожной торопливостью ямщиков. Старик не ответил. Микеша, не переставая грести, кивнул головой кверху, по направлению к светлому разливу. Вглядевшись пристальнее, я заметил, что синяя полоска, висевшая
в воздухе между землею и небом, начинает как будто
таять. Что-то легкое, белое, как пушинка, катилось по зеркальной поверхности Лены, направляясь от широкого разлива к нашей щели между высокими горами.
Против нас эти возвышенности были очень высоки. На них,
в одном месте, изредка появлялся дым белым клубом и медленно-медленно несся,
тая и расплываясь
в воздухе; через полминуты раздавался глухой удар, вроде далекого раската грома. Это была рекогносцировка Моршанского полка.
Феноген Иваныч, еще немного выпивший от радости, вышел на
воздух с целью слегка прохладить свою голову, и
в то время, когда он поглаживал руками красную лысину, на которой снежинки
таяли, как на раскаленной плите, он с удивлением увидел Николая.
Пролетело Рождество. Промчалась масленица. Заиграло солнышко на поголубевшем по-весеннему небе. Быстрые ручьи побежали по улицам, образуя лужи и канавы… Снег быстро
таял под волшебным веяньем весны.
В воздухе носилось уже ее ароматное веяние.
А звуки все
таяли и умирали
в благовонном июньском
воздухе. На смену им рождались новые вдохновенно-прекрасные, молодые и мощные, без конца, без конца. Как никогда прежде, божественно хорошо играл
в этот вечер счастливый любящий Вальтер.
День клонился к вечеру. Солнце только что скрылось за горами и посылало кверху свои золотисто-розовые лучи. На небе
в самом зените серебрились мелкие барашковые облака.
В спокойной воде отражались лесистые берега. Внизу у ручейка белели две палатки, и около них горел костер. Опаловый дым тонкой струйкой поднимался кверху и незаметно
таял в чистом и прохладном
воздухе.
Нина сказала правду, что второе полугодие пронесется быстро, как сон… Недели незаметно мелькали одна за другою…
В институтском
воздухе, кроме запаха подсолнечного масла и сушеных грибов, прибавилось еще еле уловимое дуновение начала весны. Форточки
в дортуарах держались дольше открытыми, а во время уроков чаще и чаще спускались шторы
в защиту от посещения солнышка. Снег
таял и принимал серо-желтый цвет. Мы целые дни проводили у окон, еще наглухо закрытых двойными рамами.
В воздухе было мягко, снег чуть
таял. Юрка сидел на облучке груженых саней. Торчал из сена оранжевый угол сундука, обитого жестью, самовар блестел, звенели противни и чугуны. Юрка глубоко задумался. Вдруг услышал сбоку...
Задыхаясь от восторга, стиснув белые зубы, чтобы как-нибудь нечаянно не закричать, не петь глупостей, он широкими размахами пронизывал
воздух, хотел убедиться, что не
таит в себе невидимых и коварных преград светлое пространство: нет, режется мягко и всюду, не
таит в себе преград, есть единая светлая бесконечность.
Молодая попадья, прибежавшая на берег с народом, навсегда запомнила простую и страшную картину человеческой смерти: и тягучие, глухие стуки своего сердца, как будто каждый удар его был последним; и необыкновенную прозрачность
воздуха,
в котором двигались знакомые, простые, но теперь обособленные и точно отодранные от земли фигуры людей; и оборванность смутных речей, когда каждое сказанное слово круглится
в воздухе и медленно
тает среди новых нарождающихся слов.