Неточные совпадения
С Елизаветой Спивак Кутузов разговаривал редко и мало, но обращался к ней в дружеском тоне, на «ты», а иногда ласково называл ее —
тетя Лиза, хотя она
была старше его, вероятно, только года на два — на три. Нехаеву он не замечал, но внимательно и всегда издали прислушивался к ее спорам
с Дмитрием, неутомимо дразнившим странную девицу.
— Просим вас, батенька, съездить в Русьгород и получить деньги там,
с одной
тети, — к слову скажу: замечательная
тетя! Редкой красоты, да и не глупа. Деньги лежат в депозите суда, и
есть тут какая-то юридическая канитель. Можете?
Оказалось, что мой крестный отец и муж моей
тети, генерал свиты Его Величества светлейший князь Н.П. Лопухин-Демидов сказал великому князю Владимиру Александровичу,
с которым
был близок, что племянника его жены и его крестного сына сослали в Вологодскую губернию, возмущался этим и просил, чтобы меня перевели на юг.
— Je voulais convertir. [Я хотел переубедить (фр.).] Конечно, смейтесь. Cette pauvre
тетя, elle entendra de belles choses! [А эта бедная
тетя, хорошенькие вещи она услышит! (фр.)] О друг мой, поверите ли, что я давеча ощутил себя патриотом! Впрочем, я всегда сознавал себя русским… да настоящий русский и не может
быть иначе, как мы
с вами. Il у a là dedans quelque chose d’aveugle et de louche. [Тут скрывается что-то слепое и подозрительное (фр.).]
— Это
тетя и вчера Степан Трофимович нашли будто бы сходство у Николая Всеволодовича
с принцем Гарри, у Шекспира в «Генрихе IV», и мама на это говорит, что не
было англичанина, — объяснила нам Лиза.
— Не нужно, — возразила ей резко адмиральша, — докторов менять нельзя: там в Москве
будут лечить Людмилу другие доктора, а ты лучше съезди за
тетей, скажи ей, чтобы она приехала к вам пожить без меня, и привези ее
с собой.
— У кого же мне спрашиваться?
Тете — все равно, а ведь его я должна воспитывать, так как же я выйду за вас замуж? Вы, может
быть, станете
с ним жестоко обращаться. Не правда ли, Мишка, ведь ты боишься его жестокостей?
Глафире Львовне
было жаль Любоньку, но взять ее под защиту, показать свое неудовольствие — ей и в голову не приходило; она ограничивалась обыкновенно тем, что давала Любоньке двойную порцию варенья, и потом, проводив
с чрезвычайной лаской старуху и тысячу раз повторив, чтоб chère tante [милая
тетя (фр.).] их не забывала, она говорила француженке, что она ее терпеть не может и что всякий раз после ее посещения чувствует нервное расстройство и живую боль в левом виске, готовую перейти в затылок.
Жених и невеста молчали об этом факте, и много лет спустя я,
будучи уже самостоятельным, сознался
тете,
с которой подружился.
— Мы
с тетей положили уехать из Бадена… Я думаю, для всех нас этак
будет лучше.
(Она остановилась: видно
было, что она хотела переждать поднявшееся в ней волнение, поглотить уже накипавшие слезы; ей это удалось.) К чему растравливать рану, которую нельзя излечить? Предоставимте это времени. А теперь у меня до вас просьба, Григорий Михайлыч;
будьте так добры, я вам дам сейчас письмо: отнесите это письмо на почту сами, оно довольно важно, а нам
с тетей теперь некогда… Я вам очень
буду благодарна. Подождите минутку… я сейчас.
— Сядьте и вы, Григорий Михайлыч, — сказала она Литвинову, который стоял, как потерянный, у двери. — Я очень рада, что еще раз вижусь
с вами. Я сообщила тетушке ваше решение, наше общее решение, она вполне его разделяет и одобряет… Без взаимной любви не может
быть счастья, одного взаимного уважения недостаточно (при слове"уважение"Литвинов невольно потупился) и лучше расстаться прежде, чем раскаиваться потом. Не правда ли,
тетя?
— Не плачь. Чего скучать? Весна
будет, поедем
с мамой к
тете;
будем на качелях качаться
с тобой. Григорий садовник опять нас
будет качать, вишень нам даст, веночек тебе совьет…
С мужем она обращалась так, как будто
была старше и знала себя умнее его. Алексей не обижался на это, называл её
тётей и лишь изредка,
с лёгкой досадой, говорил...
— Ах, как я это понимаю, ma tante! как я это понимаю!
С тех пор, как я лишилась моего сокровища, я вся преобразилась! La religion! mais savez-vous, ma tante, qu'il y a des moments, ou j'ai envie d'avoir des ailes! Религия! а знаете ли,
тетя, бывают мгновения, когда мне хочется иметь крылья! И если б у меня не
было моего другого сокровища, моего «куколки»…
Слова эти
были произнесены
тетей Соней — сестрой графини Листомировой, девушкой лет тридцати пяти, сильной брюнеткой,
с пробивающимися усиками, но прекрасными восточными глазами, необыкновенной доброты и мягкости; она постоянно носила черное платье, думая этим хоть сколько-нибудь скрыть полноту, начинавшую ей надоедать.
Тетя Соня жила у сестры и посвятила жизнь ее детям, которых любила всем запасом чувств, не имевших случая израсходоваться и накопившихся
с избытком в ее сердце.
«Tu crois? Tu penses? Quelle idue!..» Этими словами, произносимыми не то вопросительно, не то
с пренебрежением, оканчивались обыкновенно все объяснения
с женою и
тетей Соней. После этого он отходил к окну, глядел в туманную даль и выпускал из груди несколько вздохов, — из чего жена и
тетя Соня,
с огорченным чувством, заключали всегда, что граф не
был согласен
с их мнением.
Тетя Соня долго не могла оторваться от своего места. Склонив голову на ладонь, она молча, не делая уже никаких замечаний, смотрела на детей, и кроткая, хотя задумчивая улыбка не покидала ее доброго лица. Давно уже оставила она мечты о себе самой: давно примирилась
с неудачами жизни. И прежние мечты свои, и ум, и сердце — все это отдала она детям, так весело играющим в этой комнате, и счастлива она
была их безмятежным счастьем…
Положение
тети Сони
было очень затруднительно.
С одной стороны, сама она
была крайне взволнована;
с другой — надо
было успокаивать истерически рыдавшую девочку,
с третьей — надо
было торопить мисс Бликс и швейцарку, копавшихся
с Зизи и Пафом, наконец, самой надо
было одеться и отыскать лакея.
— Ну, довольно, довольно, —
с ласковой улыбкой произнесла
тетя, — хорошо; я знаю, что вы меня любите; и я люблю вас очень… очень… очень!.. Итак, Паф, я куплю тебе собачку:
будь только умен и послушен; она
будет без блох!..
Верочка настоятельно потребовала, чтобы все присутствующие: и
тетя Соня, и мисс Бликс, и учительница музыки, и кормилица, вошедшая
с младенцем, — все решительно уселись вокруг стола. Несравненно труднее
было усадить Зизи и Пафа, которые, толкая друг друга, нетерпеливо осаждали Верочку то
с одного боку, то
с другого, взбирались на табуреты, ложились на стол и влезали локтями чуть не на середину афишки. Наконец
с помощью
тети и это уладилось.
Каждый раз, как
тетя Соня выходила из детских комнат и спустя несколько времени возвращалась назад, она всегда встречалась
с голубыми глазами племянницы; глаза эти пытливо, беспокойно допрашивали и как бы говорили ей: «Ты,
тетя, ты ничего, я знаю; а вот что там
будет, что пап́а и мам́а говорят…»
— Нет, и — не хочу! — решительно ответила девушка, усаживаясь за стол. — Это
будет — когда я ворочусь к ним, — значит, вечером, — потому что я пробуду у вас весь день. Зачем же
с утра думать о том, что
будет ещё только вечером? Папа рассердится, но от него можно уйти и не слушать…
Тётя? — она без памяти любит меня! Они? Я могу заставить их ходить вокруг меня на четвереньках… Вот бы смешно!.. Чернонебов не может, потому что у него живот!
Надя. Но пойми — никакой защиты не
было! Он просто сказал им: «Оставьте, товарищи, это нехорошо!» Они обрадовались ему: «Греков! Идем
с нами, ты — умный!» Он действительно,
тетя, очень умный… вы извините меня, Греков, но ведь это правда!..
Я позволил себе уклониться от повествования, так как вчерашний Машин поступок бросил меня к воспоминаниям о детстве. Матери я не помню, но у меня
была тетя Анфиса, которая всегда крестила меня на ночь. Она
была молчаливая старая дева,
с прыщами на лице, и очень стыдилась, когда отец шутил
с ней о женихах. Я
был еще маленький, лет одиннадцати, когда она удавилась в маленьком сарайчике, где у нас складывали уголья. Отцу она потом все представлялась, и этот веселый атеист заказывал обедни и панихиды.
Люба.
Тетя, покажите телеграмму. (Читает.) «
Будем с почтовым трое. Черемшановы». Значит, княгиня, Борис и Тоня. Ну что ж, я очень рада.
Потом целый день
тетя в саду варила вишневое варенье. Алена,
с красными от жара щеками, бегала то в сад, то в дом, то на погреб. Когда
тетя варила варенье,
с очень серьезным лицом, точно священнодействовала, и короткие рукава позволяли видеть ее маленькие, крепкие, деспотические руки, и когда не переставая бегала прислуга, хлопоча около этого варенья, которое
будет есть не она, то всякий раз чувствовалось мучительство…
Просидел он
с полудня до 12-ти часов ночи, молча, и очень не понравился Вере; ей казалось, что белый жилет в деревне — это дурной тон, а изысканная вежливость, манеры и бледное, серьезное лицо
с темными бровями
были приторны; и ей казалось, что постоянно молчал он потому, вероятно, что
был недалек.
Тетя же, когда он уехал, сказала радостно...
У Веры никого не
было родных, кроме дедушки и
тети; мать умерла уже давно, отец, инженер, умер три месяца назад в Казани, проездом из Сибири. Дедушка
был с большой седой бородой, толстый, красный,
с одышкой, и ходил, выпятив вперед живот и опираясь на палку.
Тетя, дама лет сорока двух, одетая в модное платье
с высокими рукавами, сильно стянутая в талии, очевидно, молодилась и еще хотела нравиться; ходила она мелкими шагами, и у нее при этом вздрагивала спина.
Два дня
тетя ходила
с заплаканным, сильно напудренным лицом и за обедом все вздыхала и посматривала на образ. И нельзя
было понять, в чем ее горе. Но вот она решилась, вошла к Вере и сказала развязно...
И учить мужицких детей в то время, как
тетя Даша получает доход
с трактиров и штрафует мужиков, — какая это
была бы комедия!
Тетя согласилась только на то, чтобы отец послал верхового проехать до Послова и посмотреть: не случилось ли
с Гильдегардой и ее кондитером что-нибудь в дороге? А негласно посланному ведено
было как-нибудь разузнать: отчего не возвращается англичанка?
«Осчастливленные» просиявали от счастия и
с разгоревшимися глазенками бежали за
тетей и просили, чтобы к алой
была прибавлена синенькая, а к синенькой — аленькая, и
тетя увлекалась радостью детей и им не отказывала, а иногда брала девочек и целовала их не совсем чистые лица, приговаривая...
А
тетя Полли и Гильдегарда теперь и пришли к нам
с нарочитою целью — принести облегчение больным, которых
было полдеревни и которые валялись и мерли в своих промозглых избах без всякой помощи.
Если бы не дети, то очень могло статься, что тетушка пошла бы в монастырь, так как у нас в Орле это тогда
было в моде между дворянством (
с чего и написана Лиза у Тургенева); но дети этому помешали. Они же дали чувствам
тети и другое направление, а это последовало вскоре после смерти отца, когда все дети вдруг опасно заболели.
Кроме того,
тете неприятно
было, что князь все болтался и ничего не делал, и вдобавок — как она убедилась — ничего и не умел делать, кроме клеенья коробочек из картона и цветной бумаги
с золотыми бордюрами.
Смерть мужа, взятого точно напрокат и поставленного невесть на какую позицию, уязвила сердце
тети сознанием своего греха перед этим человеком, который
был принесен ею в жертву самым эгоистическим соображениям весьма ничтожного свойства. Он, живой человек, пришедший в мир, чтобы свободно исполнить на земле какое-то свое назначение,
был обращен ею в метелку, которою она замахнула сорный след своего колоброда, и потом смыла его
с рук и сбросила в Терек…
Это вызвало со стороны княгини Д* ряд мероприятий, из которых одно
было очень решительное и имело успех: она сначала прислала сказать доктору, чтобы он не смел к ней возвращаться из заразного дома; а потом, когда увидала, что он и в самом деле не возвращается, она прислала его звать, так как
с нею случился припадок какой-то жестокой болезни, и наконец, через полтора месяца, когда пришла весна и природа, одевшаяся в зелень, выманила француза в лес, пострелять куропаток для завтрака
тети, на него внезапно напали четыре человека в масках, отняли у него ружье, завернули его в ковер и отнесли на руках в скрытую на лесной дороге коляску и таким образом доставили его княгине…
Разумеется, описанное в «Помещике» лицо имело сходство
с тетей Полли только во внешности, а в свойствах духа у них
была схожесть разве в «победоносности» и в неукротимой энергии и настойчивости.
Тетя Полли собственно
была вызвана к нам отцом, который описал ей наше унылое состояние, и она сейчас же приехала вместе
с Гильдегардою и привезла успокоение и радости.
И другие тоже пробовали отговаривать
тетю, «чтобы не сошла
с ума, прочитав Библию»; но она
была «неимоверная»: она таки прочитала всю Библию и, разумеется, как следует, — сошла
с ума и начала делать явные несообразности.
Отец,
тетя и Гильдегарда пришли в дом, когда уже
был вечер, и
ели скоро и
с аппетитом, а говорили мало. На лицах у обеих женщин как будто отпечаталось то выражение, какое они получили в ту минуту, когда
тетя проговорила...
Она в душе недолюбливала
тетю Полли, которая всегда «брала все не в меру»: то
была «проказница», а потом стала «фантазерка» и теперь развела у нас в доме близкое и опасное сношение
с больными людьми, чего maman никогда бы не допустила!
Прощаясь
с тетей, дама еще выкинула претрогательную штуку, которая
была бы в состоянии очень сконфузить
тетю, если бы та не
была находчива.
Чувствительные люди, которым сделалось известно об этом подарке,
были этим очень тронуты и поняли дело так, что миниатюра педарена
тете Полли, без сомнения,
с тем, чтобы она перешла княжне Вале, которая приходилась слишком сродни тому, чьи черты передавала миниатюра; но
тетя как-то всю эту тонкость проманкировала, и о миниатюре не осталось ни памяти, ни следа.
У тетушки и у Гильдегарды Васильевны
был талант к лечению больных крестьян, и им это
было нипочем, так как они не боялись заразиться. Болезнь, которою умирали наши крестьяне, началась
было на деревне и у
тети Полли, но там ей не дали развиться.
Тетя и Гильдегарда тотчас же отделяли больных из семьи и клали их в просторную столярную мастерскую, где и лечили их, чем знали,
с хорошим успехом.
Бывшая Д*, не
будучи нимало знакома
с тантою, прислала ее поздравить «от себя и от мужа». Это
была дерзость, но
тетя была умна и не обратила на это внимания, а в вознаграждение за то француз прислал ей двусмысленное утешение, состоявшее из одной фразы: «Le nombre des sots est infini». [Число глупцов бесконечно (франц.).]
Mésalliance [Неравный брак (франц.).]
был самый полнейший, но мщение все-таки
было совершено: Д* — родовая княгиня — через замужество
с французским лекаришкой потеряла княжескую корону, а наша милая
тетя возложила ее на себя и на свое нисходящее потомство, так как князь С-в
был действительный, настоящий князь, из «Рюриковичей», и в гербе у него стояли многозначительные слова: «не по грамоте».
Подозревали тогда, что в мозгу Д* в это время
была уже такая путаница, что она не узнавала в
тете Полли лицо, некогда ее сильно уязвившее; но это
была неправда. Компаньонка этой дамы рассказывала, что, сделав знакомство
с тетею, Д* постоянно ею бредила, и искала случая говорить о ней, и всякий разговор заключала словами...
Матушка долго и напрасно ждала их и сердилась. Обед весь перестоялся и
был испорчен. Отец стыдился покинуть
тетю и англичанку одних
с больными мужиками и бабами и тоже оставался в риге: он помогал им раскладывать больных и защищать их от сквозного ветра в импровизированном для них бараке.