Неточные совпадения
Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него — раскаяние в том, что он поставил себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым. Ни тот, ни
другой не высказывали причины
своего раздражения, но они
считали друг друга неправыми и при каждом предлоге старались доказать это
друг другу.
Но Алексей Александрович не чувствовал этого и, напротив того, будучи устранен от прямого участия в правительственной деятельности, яснее чем прежде видел теперь недостатки и ошибки в деятельности
других и
считал своим долгом указывать на средства к исправлению их. Вскоре после
своей разлуки с женой он начал писать
свою первую записку о новом суде из бесчисленного ряда никому ненужных записок по всем отраслям управления, которые было суждено написать ему.
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки не позволял себе думать о настоящем положении
своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она вела себя неприлично, и
считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела себя, но невольно сказал совершенно
другое.
Брат же, на
другой день приехав утром к Вронскому, сам спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на
свою связь с Карениной как на брак; что он надеется устроить развод и тогда женится на ней, а до тех пор
считает ее такою же
своею женой, как и всякую
другую жену, и просит его так передать матери и
своей жене.
Петр Петрович очень смеялся. Он уже кончил
считать и припрятал деньги. Впрочем, часть их зачем-то все еще оставалась на столе. Этот «вопрос о помойных ямах» служил уже несколько раз, несмотря на всю
свою пошлость, поводом к разрыву и несогласию между Петром Петровичем и молодым его
другом. Вся глупость состояла в том, что Андрей Семенович действительно сердился. Лужин же отводил на этом душу, а в настоящую минуту ему особенно хотелось позлить Лебезятникова.
Может быть, по одной только силе
своих желаний он и
счел себя тогда человеком, которому более разрешено, чем
другому.
— Я уже не говорю о том, что я, например, не без чувствительных для себя пожертвований, посадил мужиков на оброк и отдал им
свою землю исполу. [«Отдать землю исполу» — отдавать землю в аренду за половину урожая.] Я
считал это
своим долгом, самое благоразумие в этом случае повелевает, хотя
другие владельцы даже не помышляют об этом: я говорю о науках, об образовании.
В мозге Самгина образовалась некая неподвижная точка, маленькое зеркало, которое всегда, когда он желал этого, показывало ему все, о чем он думает, как думает и в чем его мысли противоречат одна
другой. Иногда это свойство разума очень утомляло его, мешало жить, но все чаще он любовался работой этого цензора и привыкал
считать эту работу оригинальнейшим свойством психики
своей.
Она теперь только поняла эту усилившуюся к ней, после признания, нежность и ласки бабушки. Да, бабушка взяла ее неудобоносимое горе на
свои старые плечи, стерла
своей виной ее вину и не
сочла последнюю за «потерю чести». Потеря чести! Эта справедливая, мудрая, нежнейшая женщина в мире, всех любящая, исполняющая так свято все
свои обязанности, никого никогда не обидевшая, никого не обманувшая, всю жизнь отдавшая
другим, — эта всеми чтимая женщина «пала, потеряла честь»!
— Да ведь несчастному князю Николаю Ивановичу почти и некуда спастись теперь от всей этой интриги или, лучше сказать, от родной
своей дочери, кроме как на вашу квартиру, то есть на квартиру
друга; ведь вправе же он
считать вас по крайней мере хоть
другом!..
Потом все европейские консулы, и американский тоже, дали знать Таутаю, чтоб он снял
свой лагерь и перенес на
другую сторону. Теперь около осажденного города и европейского квартала все чисто. Но европейцы уже не
считают себя в безопасности: они ходят не иначе как кучами и вооруженные. Купцы в
своих конторах сидят за бюро, а подле лежит заряженный револьвер. Бог знает, чем это все кончится.
Знаменитый мыс Доброй Надежды как будто совестится перед путешественниками за
свое приторное название и долгом
считает всякому из них напомнить, что у него было прежде
другое, больше ему к лицу. И в самом деле, редкое судно не испытывает шторма у древнего мыса Бурь.
В гостиницу пришли обедать Кармена, Абелло, адъютант губернатора и много
других. Абелло, от имени
своей матери, изъявил сожаление, что она, по незнанию никакого
другого языка, кроме испанского, не могла принять нас как следует. Он сказал, что она ожидает нас опять, просит
считать ее дом
своим и т. д.
Всё это так неприятно
своим очевидным безумием, которого он когда-то был участником, показалось Нехлюдову после впечатлений деревенской нужды, что он решил переехать на
другой же день в гостиницу, предоставив Аграфене Петровне убирать вещи, как она это
считала нужным, до приезда сестры, которая распорядится окончательно всем тем, что было в доме.
Одни люди в большинстве случаев пользуются
своими мыслями, как умственной игрой, обращаются с
своим разумом, как с маховым колесом, с которого снят передаточный ремень, а в поступках
своих подчиняются чужим мыслям — обычаю, преданию, закону;
другие же,
считая свои мысли главными двигателями всей
своей деятельности, почти всегда прислушиваются к требованиям
своего разума и подчиняются ему, только изредка, и то после критической оценки, следуя тому, что решено
другими.
Нравственно предосудительно слишком уж себя
считать лучше
другого, в
другом видеть злодея и на этом основании оправдывать
свою борьбу с ним.
Но особенно усматривал доктор эту манию в том, что подсудимый даже не может и говорить о тех трех тысячах рублей, в которых
считает себя обманутым, без какого-то необычайного раздражения, тогда как обо всех
других неудачах и обидах
своих говорит и вспоминает довольно легко.
Он знал наверно, что будет в
своем роде деятелем, но Алешу, который был к нему очень привязан, мучило то, что его
друг Ракитин бесчестен и решительно не сознает того сам, напротив, зная про себя, что он не украдет денег со стола, окончательно
считал себя человеком высшей честности.
— Убьет как муху-с, и прежде всего меня-с. А пуще того я
другого боюсь: чтобы меня в их сообществе не
сочли, когда что нелепое над родителем
своим учинят.
На разъездах, переправах и в
других тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету, говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (о том, что она серая с красными выпушками, кажется, едва ли нужно упомянуть); лошади тоже довольно пожили и послужили на
своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не
считает даже званию
своему приличным пускать пыль в глаза.
Мы долго беседовали с ним на эту тему. Он рассказывал мне и о
других животных. Каждое из них было человекоподобное и имело душу. У него была даже
своя классификация их. Так, крупных животных он ставил отдельно от мелких, умных — отдельно от глупых. Соболя он
считал самым хитрым животным.
Выехав на
свою дорогу, Жюли пустилась болтать о похождениях Адели и
других: теперь m-lle Розальская уже дама, следовательно, Жюли не
считала нужным сдерживаться; сначала она говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и стала описывать кутежи с восторгом, и пошла, и пошла; Вера Павловна сконфузилась, Жюли ничего не замечала...
— Вера Павловна, я вам предложил
свои мысли об одной стороне нашей жизни, — вы изволили совершенно ниспровергнуть их вашим планом, назвали меня тираном, поработителем, — извольте же придумывать сами, как будут устроены
другие стороны наших отношений! Я
считаю напрасным предлагать
свои соображения, чтоб они были точно так же изломаны вами.
Друг мой, Верочка, да ты сама скажи, как ты думаешь жить; наверное мне останется только сказать: моя милая! как она умно думает обо всем!
Не вызванный ничем с моей стороны, он
счел нужным сказать, что он не терпит, чтоб советники подавали голос или оставались бы письменно при
своем мнении, что это задерживает дела, что если что не так, то можно переговорить, а как на мнения пойдет, то тот или
другой должен выйти в отставку.
И я
считаю своей слабостью, что я не исключительно посвятил себя этой теме и периодически отвлекался и
другими темами, менее для меня характерными.
Синода признавались его
друзьями и учениками [Кн. А. Оболенский и Лукьянов.], от него пошли братья Трубецкие и столь отличный от них С. Булгаков, с ним себя связывали и ему поклонялись, как родоначальнику, русские символисты А. Блок и А. Белый, и Вячеслав Иванов готов был признать его
своим учителем, его
считали своим антропософы.
В 1867 г. заключен был договор, по которому Сахалин стал принадлежать обоим государствам на праве общего владения; русские и японцы признали
друг за
другом одинаковое право распоряжаться на острове, — значит, ни те, ни
другие не
считали остров
своим.
При таковом заведении неудивительно, что земледелие в деревне г. некто было в цветущем состоянии. Когда у всех худой был урожай, у него родился хлеб сам-четверт; когда у
других хороший был урожай, то у него приходил хлеб сам-десять и более. В недолгом времени к двумстам душам он еще купил двести жертв
своему корыстолюбию; и поступая с сими равно, как и с первыми, год от году умножал
свое имение, усугубляя число стенящих на его нивах. Теперь он
считает их уже тысячами и славится как знаменитый земледелец.
Другие, напротив, похваляя его за идеализацию, постоянно оговаривались, что «
Своих людей» они
считают произведением недодуманным, односторонним, фальшивым даже.
Этот генерал был непосредственный начальник Ивана Федоровича по службе и которого тот, по горячности
своего благодарного сердца и даже по особенному самолюбию,
считал своим благодетелем, но который отнюдь не
считал себя благодетелем Ивана Федоровича, относился к нему совершенно спокойно, хотя и с удовольствием пользовался многоразличными его услугами, и сейчас же заместил бы его
другим чиновником, если б это потребовалось какими-нибудь соображениями, даже вовсе и не высшими.
Но подобно тому французу-семинаристу, о котором только что напечатан был анекдот и который нарочно допустил посвятить себя в сан священника, нарочно сам просил этого посвящения, исполнил все обряды, все поклонения, лобызания, клятвы и пр., чтобы на
другой же день публично объявить письмом
своему епископу, что он, не веруя в бога,
считает бесчестным обманывать народ и кормиться от него даром, а потому слагает с себя вчерашний сан, а письмо
свое печатает в либеральных газетах, — подобно этому атеисту, сфальшивил будто бы в
своем роде и князь.
— Ты все про
других рассказываешь, родимый мой, — приставал Мосей, разглаживая
свою бороду корявою, обожженною рукой. — А нам до себя… Мы тебя
своим считаем, самосадским, так, значит, уж ты все обскажи нам, чтобы без сумления. Вот и старички послушают… Там заводы как хотят, а наша Самосадка допрежь заводов стояла. Прапрадеды жили на Каменке, когда о заводах и слыхом было не слыхать… Наше дело совсем особенное. Родимый мой, ты уж для нас-то постарайся, чтобы воля вышла нам правильная…
Петр Елисеич с каким-то отчаянием посмотрел на застывшее лицо
своего единственного
друга и замолчал. До сих пор он
считал его несчастным, а сейчас невольно завидовал этому безумному спокойствию. Сам он так устал и измучился.
У маркизы хранилось шесть больших стихотворений: на смерть Пушкина, который во время ее детства посадил ее однажды к себе на колени; на смерть Лермонтова, который однажды, во время ее детства, подарил ей бонбоньерку; на смерть двух-трех московских ученых, которых она знала и
считала своими друзьями, и на смерть Шарлотты Кордай, Марии-Антуанетты и madame Ролан, которых она хотя лично не знала, но тоже
считала своими друзьями.
На
другой день приехали из
своей Подлесной Миницкие, которых никто не
считал за гостей.
М-lle Прыхина обожала Юлию и
считала ее лучшим
своим другом.
Оба эти человека очень серьезно взаимно
считают себя противниками, оба от полноты сердца язвят
друг друга и отнюдь не догадываются, что только счастливое недоумение не позволяет им видеть, что оба они, в сущности, делают одно и то же дело и уязвлениями
своими не разбивают, а, напротив того, подкрепляют
друг друга.
Фамилия моя Филоверитов. Это достаточно объясняет вам, что я не родился ни в бархате, ни в злате Нынешний начальник мой, искавший для
своих домашних потребностей такую собаку, которая
сочла бы за удовольствие закусать до смерти
других вредоносных собак, и видя, что цвет моего лица отменно желт, а живот всегда подобран, обратил на меня внимание.
— Pardon! Выражение: «мелочи» — сорвалось у меня с языка. В сущности, я отнюдь не
считаю своего «дела» мелочью. Напротив. Очень жалею, что ты затеял весь этот разговор, и даже не хочу верить, чтобы он мог серьезно тебя интересовать. Будем каждый делать
свое дело, как умеем, — вот и все, что нужно. А теперь поговорим о
другом…
— Долго-с; и все одним измором его, врага этакого, брал, потому что он
другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов ударял и дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть увидит, что я горшочек пищи
своей за окно выброшу и берусь за четки, чтобы поклоны
считать, он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы человека к отраде упования не привести.
Даже два старца (с претензией на государственность), ехавшие вместе с нами, — и те не интересовались
своим отечеством, но
считали его лишь местом для получения присвоенных по штатам окладов. По-видимому, они ничего не ждали, ни на что не роптали, и даже ничего не мыслили, но в государственном безмолвии сидели
друг против
друга, спесиво хлопая глазами на прочих пассажиров и как бы говоря: мы на счет казны нагуливать животы едем!
«Один из моих
друзей, — продолжал Мейнау, — которого я
считал за честнейшего человека, обманул меня на половину состояния; я это вытерпел и ограничил
свои издержки. Потом явился
другой друг, молодой: этот обольстил мою жену. Доволен ли ты этим? Извиняешь ли мою ненависть к людям?»
«Давно ли ты здесь?» Удивился, что мы до сих пор не встретились, слегка спросил, что я делаю, где служу, долгом
счел уведомить, что он имеет прекрасное место, доволен и службой, и начальниками, и товарищами, и… всеми людьми, и
своей судьбой… потом сказал, что ему некогда, что он торопится на званый обед — слышите, ma tante? при свидании, после долгой разлуки, с
другом, он не мог отложить обеда…
— Все хлопочут из чего-нибудь: иной потому, что
считает своим долгом делать сколько есть сил,
другой из денег, третий из почета… Ты что за исключение?
Эмиль
считал себя посредником между
своим другом и сестрой — и чуть не гордился тем, что как это все превосходно удалось!
Дмитрий рассказывал мне про
свое семейство, которого я еще не знал, про мать, тетку, сестру и ту, которую Володя и Дубков
считали пассией моего
друга и называли рыженькой.
Несмотря, однако, на это сближение, я продолжал
считать своею непременною обязанностью скрывать от всего общества Нехлюдовых, и в особенности от Вареньки,
свои настоящие чувства и наклонности и старался выказывать себя совершенно
другим молодым человеком от того, каким я был в действительности, и даже таким, какого не могло быть в действительности.
— Милый Василий Степанович! Послушай, что я тебе скажу, только дай мне слово, что обо всем, что услышишь, никогда никому не заикнешься. Я тебя люблю,
считаю своим другом и буду с тобой откровенен.
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но, с
другой стороны, для нее было несомненно, что Егор Егорыч согласится взять в больничные врачи ее мужа не иначе, как с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности,
сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в письме
своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при
своей больнице, то, бога ради, и не делал бы того.
На
другой день в одиннадцать часов Артасьев, конечно, приехал к губернскому предводителю, жившему в огромном доме Петра Григорьича, за который он хоть и должен был платить тысячу рублей в год, но еще в продолжение двух лет ни копейки не внес в уплату сей суммы, и здесь я
считаю нужным довести до сведения читателя, что сей преемник Крапчика являл совершенную противоположность
своему предшественнику.