— Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас —
считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому-нибудь — не теперь, а когда у вас ясно будет в душе — вспомните обо мне. — Он взял и поцеловал ее руку. — Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… — Пьер смутился.
Неточные совпадения
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская
своей носогрелки, бегал от одного орудия к
другому, то прицеливаясь, то
считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал
своим слабым тоненьким, нерешительным голоском.
— Ах, Наташа! — сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на
свою подругу, как будто она
считала ее недостойною слышать то, что̀ она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому-то
другому, с кем нельзя шутить. — Я полюбила раз твоего брата, и, что̀ бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
— Как вы полагаете? — с тонкою улыбкой говорила Вера. — Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что́ вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в
своих привязанностях, может ли она так, как
другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я
считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
— Я не понимаю, — продолжал Илагин, — как
другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такою компанией… уже чего же лучше (он снял опять
свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры
считать, сколько привез — мне всё равно!
Они поглядели
друг на
друга (после охоты, в комнате, Николай уже не
считал нужным выказывать
свое мужское превосходство перед
своею сестрой...
Одно, что́ он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что́ выходило для
других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе
своей он
считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойною совестью высоко носил голову.
Есть в человеке известное, послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и
считать всех
своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его
другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятною и слегка-насмешливою улыбкой.
«Обожаемый
друг души моей», писал он. «Ничто кроме чести не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы
счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел
свое счастие
своему долгу и любви к отечеству. Но — это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и всё любим тобою, я брошу всё и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного капитана Яковлева, не знающего как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю
свою политику и
свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он
считает своим долгом сообщить
своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но, когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них
своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С
другой стороны стоял казак Долохова и
считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
Неточные совпадения
Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него — раскаяние в том, что он поставил себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым. Ни тот, ни
другой не высказывали причины
своего раздражения, но они
считали друг друга неправыми и при каждом предлоге старались доказать это
друг другу.
Но Алексей Александрович не чувствовал этого и, напротив того, будучи устранен от прямого участия в правительственной деятельности, яснее чем прежде видел теперь недостатки и ошибки в деятельности
других и
считал своим долгом указывать на средства к исправлению их. Вскоре после
своей разлуки с женой он начал писать
свою первую записку о новом суде из бесчисленного ряда никому ненужных записок по всем отраслям управления, которые было суждено написать ему.
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки не позволял себе думать о настоящем положении
своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она вела себя неприлично, и
считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела себя, но невольно сказал совершенно
другое.
Брат же, на
другой день приехав утром к Вронскому, сам спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на
свою связь с Карениной как на брак; что он надеется устроить развод и тогда женится на ней, а до тех пор
считает ее такою же
своею женой, как и всякую
другую жену, и просит его так передать матери и
своей жене.
Петр Петрович очень смеялся. Он уже кончил
считать и припрятал деньги. Впрочем, часть их зачем-то все еще оставалась на столе. Этот «вопрос о помойных ямах» служил уже несколько раз, несмотря на всю
свою пошлость, поводом к разрыву и несогласию между Петром Петровичем и молодым его
другом. Вся глупость состояла в том, что Андрей Семенович действительно сердился. Лужин же отводил на этом душу, а в настоящую минуту ему особенно хотелось позлить Лебезятникова.