Неточные совпадения
С своей
супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой
брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.
— Передайте, пожалуйста,
супруге мою сердечную благодарность за ласку. А уж вам я и не знаю, что сказать за вашу… благосклонность. Странное дело, ей-богу! — негромко, но с упреком воскликнул он. — К нашему
брату относятся, как, примерно, к собакам, а ведь мы тоже, знаете… вроде докторов!
Этот прямой и непосредственный родственник неба,
брат, сын или племянник луны мог бы, кажется, решить, но он сидит с своими двенадцатью
супругами и несколькими стами их помощниц, сочиняет стихи, играет на лютне и кушает каждый день на новой посуде.
Я, стало быть, вовсе не обвиняю ни монастырку, ни кузину за их взаимную нелюбовь, но понимаю, как молодая девушка, не привыкнувшая к дисциплине, рвалась куда бы то ни было на волю из родительского дома. Отец, начинавший стариться, больше и больше покорялся ученой
супруге своей; улан,
брат ее, шалил хуже и хуже, словом, дома было тяжело, и она наконец склонила мачеху отпустить ее на несколько месяцев, а может, и на год, к нам.
К этому-то разряду «обыкновенных», или «ординарных», людей принадлежат и некоторые лица нашего рассказа, доселе (сознаюсь в том) мало разъясненные читателю. Таковы именно Варвара Ардалионовна Птицына,
супруг ее, господин Птицын, Гаврила Ардалионович, ее
брат.
— А ведь,
брат, ежели есть в стране это явление, так спокойней и отрадней становится жить! Одна только, господи, помилуй, — продолжал Живин как бы со смехом, —
супруга моя не оценила во мне ничего; а еще говорила, что она честность в мужчине предпочитает всему.
— Но что за человек —
брат вашей
супруги? — спросил, наконец, последний.
Усладительно видеть его летом, когда он, усадив на длинные дроги
супругу и всех маленьких Порфирьичей и Порфирьевн, которыми щедро наделила его природа, отправляется за город кушать вечерний чай. Перед вами восстает картина Иакова, окруженного маленькими Рувимами, Иосиями, не помышляющими еще о продаже
брата своего Иосифа.
— Была, я, сударыня, нынешним летом у Егора Егорыча Марфина, —
супруга у них теперича молодая, — им доложили обо мне, она позвала меня к себе в комнату, напоила, накормила меня и говорит мне: «Вы бы, старушка, в баню сходили, и имеете ли вы рубашку чистую?» — «Нету, говорю, сударыня, была у меня всего одна смена, да и ту своя же
братья, богомолки, украли».
Иван Петрович, несмотря на миганье своей
супруги, отвечал с увлечением: «Да вот что, батюшка, я вам скажу: что такой кралечки (без этого живописного слова он не умел похвалить красоту), какую подцепил
брат Алексей, другой не отыщешь в целом свете.
— Боярин! — сказал он. — Если б
супруга твоя здравствовала, то, верно б, не отказалась поднести нам по чарке вина и допустила бы взглянуть на светлые свои очи; так нельзя ли нам удостоиться присутствия твоей прекрасной дочери? У вас, может быть, не в обычае, чтоб девицы показывались гостям; но ведь ты, боярин, почти наш
брат поляк: дозволь полюбоваться невестою пана Гонсевского.
— Идет, и да будет тебе, яко же хощеши! Послезавтра у твоих детей десять тысяч обеспечения,
супруге давай на детское воспитание, а сам живи во славу божию; ступай в Италию, там,
брат, итальяночки… уухх, одними глазами так и вскипятит иная! Я тебе скажу, наши-то женщины, братец, ведь, если по правде говорить, все-таки, ведь, дрянь.
Она в это время точно сидела с
братом у окна; но, увидев, что ее
супруг перенес свое внимание от лошади к горничной, встала и пересела на диван, приглашая то же сделать и Павла, но он видел все… и тотчас же отошел от окна и взглянул на сестру: лицо ее горело, ей было стыдно за мужа; но оба они не сказали ни слова.
Владимир Сергеич толковал ей о своих чувствах, а она либо не отвечала ему вовсе, либо обращала его внимание на платья дам, на смешные лица иных мужчин, на ловкость, с которой танцевал ее
брат, на красоту Марьи Павловны, заговаривала о музыке, о вчерашнем дне, о Егоре Капитоныче и
супруге его Матрене Марковне… и только при самом конце мазурки, когда Владимир Сергеич начал с ней раскланиваться, с иронической улыбкой на губах и во взоре проговорила...
Старцы, мужи и юноши да славят здесь кончину героев и да клянут память изменника Димитрия!» — «Клятва, вечная клятва его имени [Клятва, вечная клятва его имени… — то есть проклятье.] и роду!» — воскликнули все чиновники и граждане, — и
брат Димитрия упал мертвый в толпе народной, — и
супруга его отчаянная […
супруга его отчаянная… —
супруга, охваченная отчаянием.] бросилась в шумную глубину Волхова.
— Слабоват, видно, характером был ваш
брат или уж очень любил свою
супругу, — заметил я ему.
— Старуха! — молвил жене Зиновий Алексеич. — Никак я обмолвился?.. Никак проболтался?.. Наш-от гость дорогой, пожалуй, теперь догадался. Не сказать ли уж ему всю правду, всю истинную? Друг ведь он, приятель Никитушке-то. Почитай-ка, что пишет он про него… Все едино, что
братья… Ась?.. Как,
супруга ты моя благоверная, в таком разе мне присоветуешь?
— Блажишь! — закричал
супруг. — Глупостей в голове много у дуры! Прихоти всё! Я,
брат, Лизавета, этого… не того! У меня не чичирк! Я не люблю! Хочешь свинством заниматься, так… гайда! В доме моем нет тебе места! Марш, коли… В жены пошла, так забудь, выкинь из дурной головы этих франтов! Глупости всё! Другой раз чтоб этого не было! Поговори еще! Мужа люби! Мужу дана, мужа и люби! Так-то! Одного мало? Ступай, пока… М-мучители!
— Как поживает
брат вашей
супруги? — спросила Пельцера графиня, получая с него деньги.
Были в то время толки (и до сих пор они не прекратились), будто граф Алексей Орлов, оскорбленный падением кредита, сам вошел в сношения с самозванкой, принял искреннее участие в ее предприятии, хотел возвести ее на престол, чтобы, сделавшись
супругом императрицы Елизаветы II, достичь того положения, к которому тщетно стремился
брат его вскоре по воцарении Екатерины [М. Н. Лонгинов в статье своей «Княжна Тараканова», напечатанной в «Русском вестнике», 1859 г., № 24, говорит, будто Алексей Орлов еще в январе 1774 года, то есть за десять месяцев до получения повеления Екатерины захватить самозванку (12 ноября 1774 г.), посылал к ней в Рим офицера Христенека с приглашением приехать к нему и что таким образом он в 1774 году играл в двойную игру.
Давным-давно выгнала бы она эту дрянную смутьянку, если б не глупый гонор
брата. Видите ли, он, у смертного одра жены, обещал ей обеспечить старость Саниной няньки… Так ведь он тогда верил в любовь и непорочность своей возлюбленной
супруги… А потом? Голова-то и у братца не далеко ушла от головы его мнимой дочки; и сколько раз Павла Захаровна язвила самое себя вопросом: с какой стати она, умница, положила всю свою жизнь на возню с такой тупицей, как ее братец, Иван Захарыч?
— Добро пожаловать!.. А ты, кажется, в изумление пришел, что я тебе сказал насчет склада?.. Да,
брат, я теперь отдуваюсь… Ваши дамы-то… хоть бы и твоя
супруга… только ленточки да медальки носить охотницы; а охотка прошла — и нет ничего.
— Позвольте познакомить…
Брат супруги моей… Николай Орестович Леденщиков…
— Факты верные… Скаред и самодур… Он все в сторонке да потихоньку, ан и его — на свежую воду… Радуйся! Ведь тебя,
брат,
супруга в альдермены на аглицкий манер произвела… Ну, и стой за свободу слова, за гласность. Ты должон это делать, должон… Ха, ха, ха!..
Нет,
брат, как только женился, после свадьбы со своею молодою
супругой мне первому визит сделал… в моей яме…
В 1536 году в нем приняла иночество вдова
брата царя Иоанна IV, княгиня Иулияния Дмитриевна и жила в построенных ей царем богатых келиях — она там и погребена; царица Ирина Федоровна, по кончине
супруга своего, царя Федора Иоанновича, не внемля молениям бояр и духовенства, постриглась в иночество в сей обители и затворилась в келью, и с нею вместе и
брат ее Борис Годунов, перешедший отсюда 30 апреля 1598 года в Кремлевский дворец на царство, согласно избрания духовенства, бояр и народа.
— Нет,
брат, на сегодня уволь… У меня в моей благословенной провинции достаточно семейных очагов… Прости меня, но это все слишком пресно для нашего
брата провинциала… Я не премину сделать визит твоей
супруге, о которой ты, конечно, расскажешь мне за бутылкой доброго вина…
Крестьянки, в пестрых праздничных одеяниях, толпились позади своих
супругов, отцов и
братьев и составляли резервную их линию на случай осады столов; наконец, между ними волыночники и гудочники, налаживая свои инструменты, готовились по-своему торжествовать праздник и возбуждать общее веселие пирующих.
Дочь Палеологов, награжденная от природы силою ума и воли, в которой отказано было ее
братьям, знала очень хорошо, какая безделица нужна была, чтобы решить
супруга на исполнение великого дела, созревшего в могучей душе его.