Неточные совпадения
Из разных слов, придуманных людьми,
Страшней всего
Морозу слово: таять.
С высокого берега смотрели вниз чахлые, больные деревья; здесь на открытом месте каждое из них в одиночку ведет жестокую борьбу с
морозами и холодными ветрами, и каждому приходится осенью и зимой, в длинные
страшные ночи, качаться неугомонно из стороны в сторону, гнуться до земли, жалобно скрипеть, — и никто не слышит этих жалоб.
К этой массе труда и борьбы, когда в трясине работали по пояс в воде, прибавить
морозы, холодные дожди, тоску по родине, обиды, розги и — в воображении встанут
страшные фигуры.
Я просился в кибитку к матери, но
мороз был
страшный, и мне строго приказали лезть в возок.
Морозов махнул рукой. Другие мысли заняли старика. Задумался и Серебряный. Задумался он о
страшной перемене в царе и забыл на время об отношениях, в которые судьба поставила его к Морозову.
Судороги на лице царя заиграли чаще, но голос остался по — прежнему спокоен.
Морозов стоял как пораженный громом. Багровое лицо его побледнело, кровь отхлынула к сердцу, очи засверкали, а брови сначала заходили, а потом сдвинулись так грозно, что даже вблизи Ивана Васильевича выражение его показалось
страшным. Он еще не верил ушам своим; он сомневался, точно ли царь хочет обесчестить всенародно его, Морозова, гордого боярина, коего заслуги и древняя доблесть были давно всем известны?
Только к концу третьих суток поняло население, что
мороз спас столицу и те безграничные пространства, которыми она владела и на которые упала
страшная беда 28-го года.
Теперь глухая ночь; здесь все вам преданы, начиная от этой собаки, которая готова загрызть меня, если вы ей это прикажете; отойдя кругом на пять миль нет человеческого жилья; зима,
мороз, в овраге волки воют; вы — все говорят, вы
страшный человек; никто еще ни жалости и ни улыбки не видывал на вашем лице ужасном; и вы меня силою позвали на допрос!..
Лошади сильные, крепкие как львы, вороные и все покрытые серебряною пылью инея, насевшего на их потную шерсть, стоят тихо, как вкопанные; только седые, заиндевевшие гривы их топорщатся на
морозе, и из ноздрей у них вылетают четыре дымные трубы, широко расходящиеся и исчезающие высоко в тихом, морозном воздухе; сани с непомерно высоким передним щитком похожи на адскую колесницу;
страшный пес напоминает Цербера: когда он встает, луна бросает на него тень так странно, что у него вдруг являются три головы: одна смотрит на поле, с которого приехали все эти странные существа, другая на лошадей, а третья — на тех, кто на нее смотрит.
Иллюзию нарушил, во-первых, новый выстрел замерзшей реки. Должно быть,
мороз принимался к ночи не на шутку. Звук был так силен, что ясно слышался сквозь стены станционной избушки, хотя и смягченный. Казалось, будто какая-то чудовищная птица летит со
страшною быстротой над рекою и стонет… Стон приближается, растет, проносится мимо и с слабеющими взмахами гигантских крыльев замирает вдали.
Пришлось выйти. Вероятно, в этом месте борьба реки с
морозом была особенно сильна: огромные белые, холодные льдины обступили нас кругом, закрывая перспективу реки. Только по сторонам дикие и даже
страшные в своем величии горы выступили резко из тумана, да вдали, над хаотически нагроможденным торосом, тянулась едва заметная белая струйка дыма…
По всей ширине ее торчали в разных направлениях огромные льдины, по-местному «торосья», которые сердитая быстрая река швыряла осенью друг на друга, в борьбе со
страшным сибирским
морозом.
А бесконечная, упорная, неодолимая зима все длилась и длилась. Держались жестокие
морозы, сверкали ледяные капли на голых деревьях, носились по полям крутящиеся снежные вьюны, по ночам громко ухали, оседая, сугробы, красные кровавые зори подолгу рдели на небе, и тогда дым из труб выходил кверху к зеленому небу прямыми
страшными столбами; падал снег крупными, тихими, безнадежными хлопьями, падал целые дни и целые ночи, и ветви сосен гнулись от тяжести белых шапок.
Игнатий старательно выпрямлял спину, сурово смотрел по сторонам и думал, что он все такой же, как прежде; он не замечал ни новой и
страшной слабости в ногах, ни того, что длинная борода его стала совсем белой, словно жестокий
мороз ударил на нее.
Был поздний вечер 24 декабря. Я прибыл на Установскую почтовую станцию, отстоящую в двадцати пяти верстах от главного города Енисейской губернии — Красноярска — места моего служения, куда я спешил, возвращаясь из командировки. На дворе стояла
страшная стужа; было около сорока градусов
мороза, а к вечеру поднялся резкий ветер и начинала крутить вьюга.
Он поглядел на полосу берез с их неподвижною желтизной, зеленью и белою корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы всё это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров, всё вокруг преобразилось для него и показалось чем-то
страшным и угрожающим.
Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.