Неточные совпадения
«Да и вообще, — думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю свою жизнь за эти пятнадцать лет замужества, — беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая, хорошенькая Кити, и та так подурнела, а я беременная делаюсь безобразна, я знаю. Роды,
страдания, безобразные
страдания, эта последняя минута… потом кормление, эти бессонные ночи, эти боли
страшные»…
Глаза maman были открыты, но она ничего не видела… О, никогда не забуду я этого
страшного взгляда! В нем выражалось столько
страдания!..
Я думал, что мир приближается путем
страшных жертв и
страданий к решению всемирно-исторической проблемы Востока и Запада и что России выпадет в этом решении центральная роль.
На месте храма твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь
страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить
страдания людей, ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своей башней!
Этот
страшный вопрос повторялся в течение дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые минуты не забывала о дочери, и мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее
страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы дочь, на время запоя, уходила к соседям, но последняя не соглашалась.
В это время мир уже приближался к
страшной мировой войне, которая открывает эру катастроф, несчастий и
страданий, которым не видно конца.
Я просыпался весь в поту, с бьющимся сердцем. В комнате слышалось дыхание, но привычные звуки как будто заслонялись чем-то вдвинувшимся с того света, чужим и странным. В соседней спальне стучит маятник, потрескивает нагоревшая свеча. Старая нянька вскрикивает и бормочет во сне. Она тоже чужая и
страшная… Ветер шевелит ставню, точно кто-то живой дергает ее снаружи. Позвякивает стекло… Кто-то дышит и невидимо ходит и глядит невидящими глазами… Кто-то, слепо страдающий и грозящий жутким слепым
страданием.
К. Леонтьев, принявший тайный постриг в монашество, не сомневается в оправданности цветущей культуры, хотя бы купленной ценой великих
страданий,
страшных неравенств и несправедливостей.
Но зато какая
страшная, голая, ничем не убранная, откровенная правда в этом деловом торге о цене ночи, в этих десяти мужчинах в — вечер, в этих печатных правилах, изданных отцами города, об употреблении раствора борной кислоты и о содержании себя в чистоте, в еженедельных докторских осмотрах, в скверных болезнях, на которые смотрят так же легко и шутливо, так же просто и без
страдания, как на насморк, в глубоком отвращении этих женщин к мужчинам,таком глубоком, что все они, без исключения, возмещают его лесбийским образом и даже ничуть этого не скрывают.
Раз мне пришла мысль, что счастье не зависит от внешних причин, а от нашего отношения к ним, что человек, привыкший переносить
страдания, не может быть несчастлив, и, чтобы приучить себя к труду, я, несмотря на
страшную боль, держал по пяти минут в вытянутых руках лексиконы Татищева или уходил в чулан и веревкой стегал себя по голой спине так больно, что слезы невольно выступали на глазах.
Это была
страшная история; это история покинутой женщины, пережившей свое счастье; больной, измученной и оставленной всеми; отвергнутой последним существом, на которое она могла надеяться, — отцом своим, оскорбленным когда-то ею и в свою очередь выжившим из ума от нестерпимых
страданий и унижений.
Эта
страшная кара перешла и на детей заграничных, которые явились на свет с тяжелыми хроническими болезнями и медленно вымирали от разных нервных
страданий, запоя и чахотки.
Сыграв маленькую пульку у губернатора, предводитель уехал к другому предводителю, у которого в нумере четвертые сутки происходила
страшная резня в банк. Вокруг стола, осыпанного рваными и ломаными картами, сидело несколько человек игроков. Лица у всех почти были перепачканы мелом, искажены сдержанными
страданиями и радостями, изнурены бессонницею, попойкою. Кто был в сюртуке, кто в халате, кто в рубашке; однако и тут переговорили о новом вице-губернаторе.
Господи Великий! только Ты один слышал и знаешь те простые, но жаркие и отчаянные мольбы неведения, смутного раскаяния и
страдания, которые восходили к Тебе из этого
страшного места смерти, от генерала, за секунду перед этим думавшего о завтраке и Георгии на шею, но с страхом чующего близость Твою, до измученного, голодного, вшивого солдата, повалившегося на голом полу Николаевской батареи и просящего Тебя скорее дать ему Там бессознательно предчувствуемую им награду за все незаслуженные
страдания!
Пушкин перед смертью испытывал
страшные мучения, бедняжка Гейне несколько лет лежал в параличе; почему же не поболеть какому-нибудь Андрею Ефимычу или Матрене Саввишне, жизнь которых бессодержательна и была бы совершенно пуста и похожа на жизнь амебы, если бы не
страдания?
Но даже и дети не знали, что задолго до их рождения, в первую пору своего замужества, она пережила тяжелую,
страшную и не совсем обычную драму, и что сын Саша не есть ее первый и старший сын, каким себя считал. И уж никак не предполагали они, что город Н. дорог матери не по радостным воспоминаниям, а по той печали и
страданию, что испытала она в безнадежности тогдашнего своего положения.
Да, это ясно как день, и я чувствую, что останусь жив, хотя иногда приходится очень жутко и выносишь
страшную пытку, чтобы не выдать своих
страданий Саше…
Мрачный, исхудалый, задавленный горьким сознанием
страшной ошибки, монах Столыгин исполнял несколько лет, как автомат, свои обязанности, скрывая от всех внутреннюю борьбу и
страдания.
Вдруг меня поразил слабый женский голос; в нем выражалось такое
страшное, глубокое
страдание.
И новый вопль, безумно-печальный, полный
страданием, как море водой, огненный и
страшный, как правда — новый человеческий вопль.
Платонов. Разумеется. Не оскорбляй, Войницев! Я пришел сюда не за тем, чтобы меня оскорбляли! Не дает тебе права твое несчастье топтать меня в грязь! Я человек, и обходись же со мной по-человечески. Несчастлив ты, но ничего ты не стоишь со своим несчастьем в сравнении с теми
страданиями, которые вынес я после твоего ухода! Была
страшная ночь, Войницев, после того, как ты ушел! Клянусь вам, филантропы, что ваше несчастье не стоит и тени моих мук!
— Вот, доктор, вы говорили, что скоро все пройдет, — сказала она. — У меня все не проходит, а, напротив, становится все хуже. Такие
страшные боли, — господи! Я и не думала, что возможны такие
страдания!
На свете не должно быть ничего
страшного, нужно возносить свой дух выше
страданий и нужно жить, жить и радоваться жизни. Радоваться жизни, не думать о смерти, как будто она еще очень далека, и в то же время жить жадно, глубоко и ярко, как будто смерть должна наступить завтра. В недавно найденной оде Вакхилида Аполлон говорит...
Всегда в жизни будут и ужасы, и
страдания, никогда жизнь не скажет человеку: «Вот,
страдание устранено из мира, — теперь живи!» Жив только тот, кто силою своей жизненности стоит выше ужасов и
страданий, для кого «на свете нет ничего
страшного», для кого мир прекрасен, несмотря на его ужасы,
страдания и противоречия.
Но силою и величием человеческого духа оно преодолено; есть
страдания, есть смерть, но нет ужаса, а вместо него — поднимающая душу радость борьбы, освящение и утверждение жизни даже в
страданиях и смерти, бодряще-крепкое ощущение, что «на свете нет ничего
страшного».
«Наташе все казалось, что она вот-вот сейчас поймет, проникнет то, на что с
страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд. Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде казалась ей такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или
страдание и оскорбление».
В этой гармонии мы должны видеть высшее действие аполлоновской культуры, которая, при помощи мощных и радостных иллюзий, вышла победительницей над
страшною глубиною миросозерцания и над крайне восприимчивым чувством
страдания.
Быть может, есть
страдание и от чрезмерной полноты, — искусительная смелость острого взгляда, жаждущая
страшного, как врага, как достойного врага, на котором она может испытать свою силу?
Боль,
страдание, смерть не облегчаются, все делается
страшнее.
Темное
страдание, т. е. самое
страшное, и есть
страдание, которого человек не принимает, против которого он бунтует и злобствует.
Знаю, что жизнь личности, жизнь такая, при которой необходимо, чтобы все любили меня одного и я любил бы только себя, и при которой я мог бы получить как можно больше наслаждений и избавиться от
страданий и смерти, есть величайшее и не перестающее
страдание. Чем больше я буду любить себя и бороться с другими, тем больше будут ненавидеть меня и тем злее бороться со мной; чем больше я буду ограждаться от
страданий, тем они будут мучительнее; чем больше я буду ограждаться от смерти, тем она будет
страшнее.
— Господи, господи, зачем столько
страданий дано человеку? Пускай бы умереть, — я всегда говорю: что в смерти
страшного? Но только бы без
страданий.
Действие достигает высшей точки. Появляется оборванный,
страшный, весь в заплатах полуживой от пережитых
страданий Жак Гранье.
Лицо мертвеца, искаженное
страданиями, всклоченные волосы… в мутных,
страшных очах ни слезинки!
Впрочем, его мозг жгла неотвязная мысль, причиняющая ему
страшную нравственную боль и заставлявшая забывать физические
страдания.
Имея на руках порученную ему больную, он все свои мысли направил к всевозможному разъяснению по данным его науки ее болезни и столь же возможному если не излечению, то облегчению ее
страданий, забывая носимую им в сердце
страшную рану.
Иван Павлович следил за ней тревожным взглядом. Он один из окружающих ее понимал
страшную опасность, в которой она находится, видел быстрое развитие ее внутренних, нравственных
страданий, в таких резких формах отражающихся на ее и без того слабом организме. Он чуял приближающуюся беду и оставался бессильным, немым зрителем угасающей юной, дорогой для него жизни.
Вся вина ее перед этой, там, за несколько комнат лежащей умирающей женщиной, готовящейся ежеминутно предстать на суд Всевышнего, Всеведующего, Всемилостивейшего судьи и принести ему повесть о ее земных
страданиях, главною причиною которых была ее родная дочь, любимая ею всею силою ее материнской любви,
страшной картиной восстала перед духовным взором молодой Бахметьевой, а наряду с тем восстали и картины ее позора и глубокого безвозвратного падения.
Он обеими руками охватил мать, и дикое,
страшное рыдание вырвалось из его груди, рыдание, в котором было столько же гнева и горечи, сколько
страдания.
Княжна задремала, но сон ее был тревожен и томителен. Это было, скорее, какое-то полузабытье, сопровождавшееся грезами. Перед ней встали одни за другими все
страшные моменты рокового дня убийства Никитой княжны и княгини Полторацких. Ей ясно представилась проходная комната перед спальней княжны и
страшная сцена убийства и насилия. Стон княжны звучал в ее ушах и вызывал капли холодного пота на ее лоб. Княжна вздрагивала во сне, и на ее лице было написано невыносимое
страдание.
Все мы, при всем нашем несчастном навыке к подобного рода горестям и мукам, казалось, были поражены
страшным ужасом этого неистового
страдания, вызвавшего у этого бедняка даже кровавый пот.
— Это что-то
страшное по своему цинизму. Вроде проституции. Мне теперь странно, как может идти на это женщина. Так же не могу это представить, как не могу себе представить, чтоб за деньги отдавать себя. Это всю душу может изломать, — все, что там со мною делали. На губы навсегда от этого должна лечь складка разврата, а в глазах застынут
страдание и цинизм. Легальная бойня будущих людей. Не могу об этом больше думать.
Я, как разбойник, знал, что жил и живу скверно, видел, что большинство людей вокруг меня живет так же. Я так же, как разбойник, знал, что я несчастлив и страдаю и что вокруг меня люди также несчастливы и страдают, и не видал никакого выхода, кроме смерти, из этого положения. Я так же, как разбойник к кресту, был пригвожден какой-то силой к этой жизни
страданий и зла. И как разбойника ожидал
страшный мрак смерти после бессмысленных
страданий и зла жизни, так и меня ожидало то же.
Пишу я то, что пишу, только потому, что, зная то одно, что может освободить людей христианского мира от тех
страшных телесных
страданий и, главное, от того духовного развращения, в которых они все дальше и дальше погрязают, я, стоя на краю гроба, не могу молчать.