Неточные совпадения
«Да и вообще, — думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю свою жизнь за эти пятнадцать лет замужества, — беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие. Кити, молоденькая, хорошенькая Кити, и та так подурнела, а я беременная делаюсь безобразна, я знаю. Роды, страдания, безобразные страдания, эта последняя минута… потом кормление, эти бессонные
ночи, эти боли
страшные»…
Анна шла, опустив голову и играя кистями башлыка. Лицо ее блестело ярким блеском; но блеск этот был не веселый, — он напоминал
страшный блеск пожара среди темной
ночи. Увидав мужа, Анна подняла голову и, как будто просыпаясь, улыбнулась.
И так же как прежде, занятиями днем и морфином по
ночам она могла заглушать
страшные мысли о том, что будет, если он разлюбит ее.
Но куклы даже в эти годы
Татьяна в руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы с нею не вела.
И были детские проказы
Ей чужды:
страшные рассказы
Зимою в темноте
ночейПленяли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
Все это я выдумал, потому что решительно не помнил, что мне снилось в эту
ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне казалось, что я точно видел этот
страшный сон, и слезы полились уже от другой причины.
До него резко доносились
страшные, отчаянные вопли с улицы, которые, впрочем, он каждую
ночь выслушивал под своим окном в третьем часу.
— Проснулись, как собаки осенней
ночью, почуяли
страшное, а на кого лаять — не знают и рычат осторожно.
Не впервые думал он об этом, но в эту
ночь, в этот час все было яснее и
страшней.
Уже светало; перламутровое, очень высокое небо украшали розоватые облака. Войдя в столовую, Самгин увидал на белой подушке освещенное огнем лампы нечеловечье, точно из камня грубо вырезанное лицо с узкой щелочкой глаза, оно было еще
страшнее, чем
ночью.
Вздрогнув, Самгин подумал, что Москва в эту
ночь страшнее Петербурга, каким тот был
ночью на 10 января.
«Послушай, гетман, для тебя
Я позабыла всё на свете.
Навек однажды полюбя,
Одно имела я в предмете:
Твою любовь. Я для нее
Сгубила счастие мое,
Но ни о чем я не жалею…
Ты помнишь: в
страшной тишине,
В ту
ночь, как стала я твоею,
Меня любить ты клялся мне.
Зачем же ты меня не любишь...
Она спешила погрузиться в свою дремоту;
ночь казалась ей черной,
страшной тюрьмой.
И старческое бессилие пропадало, она шла опять. Проходила до вечера, просидела
ночь у себя в кресле, томясь
страшной дремотой с бредом и стоном, потом просыпалась, жалея, что проснулась, встала с зарей и шла опять с обрыва, к беседке, долго сидела там на развалившемся пороге, положив голову на голые доски пола, потом уходила в поля, терялась среди кустов у Приволжья.
Я ждал
ночи с
страшной тоской, помню, сидел в нашей зале у окна и смотрел на пыльную улицу с деревянными домиками и на редких прохожих.
2-го сентября,
ночью часа в два, задул жесточайший ветер: порывы с гор, из ущелий, были
страшные. В три часа
ночи, несмотря на луну, ничего не стало видно, только блистала неяркая молния, но без грома, или его не слыхать было за ветром.
Но как все
страшное и опасное, испытываемое многими плавателями, а также испытанное и нами в плавании до Японии, кажется бледно и ничтожно в сравнении с тем, что привелось испытать моим спутникам в Японии! Все, что произошло там, представляет ряд
страшных, и опасных, и гибельных вместе — не минут, не часов, а дней и
ночей.
Нехлюдов оглянулся на англичанина, готовый итти с ним, но англичанин что-то записывал в свою записную книжку. Нехлюдов, не отрывая его, сел на деревянный диванчик, стоявший у стены, и вдруг почувствовал
страшную усталость. Он устал не от бессонной
ночи, не от путешествия, не от волнения, а он чувствовал, что страшно устал от всей жизни. Он прислонился к спинке дивана, на котором сидел, закрыл глаза и мгновенно заснул тяжелым, мертвым сном.
В Узел Привалов вернулся
ночью, в
страшную осеннюю слякоть, когда в двух шагах хоть глаз выколи. Не успел он умыться после дороги, как в кабинет вошел доктор, бледный и взволнованный. Привалова удивил и даже испугал этот полуночный визит, но доктор предупредил его вопрос, подавая небольшую записку, торопливо набросанную на розовом почтовом листке.
— Да бог его знает… Он, кажется, служил в военной службе раньше… Я иногда, право, боюсь за моих девочек: молодо-зелено, как раз и головка закружится, только доктор все успокаивает… Доктор прав: самая
страшная опасность та, которая подкрадывается к вам темной
ночью, тишком, а тут все и все налицо. Девочкам во всяком случае хороший урок… Как вы думаете?
Вернувшись из клуба домой, Привалов не спал целую
ночь, переживая
страшные муки обманутого человека… Неужели его Зося, на которую он молился, сделается его позором?.. Он, несмотря на все семейные дрязги, всегда относился к ней с полной доверенностью. И теперь, чтобы спуститься до ревности, ему нужно было пережить
страшное душевное потрясение. Раньше он мог смело смотреть в глаза всем: его семейная жизнь касалась только его одного, а теперь…
По небу все еще ползли тучи, но они не имели уже такого
страшного вида, как
ночью.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой
ночью он видел тяжелый сон: он видел старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в
страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом.
Ночью я проснулся от
страшного холода.
Ночью мне приснился
страшный сон: будто маменька упрекает меня в неблагодарности и говорит правду, но такую ужасную правду, что я начала стонать.
Потом одну
ночь Верочку беспрестанно будили
страшные вскрикиванья гостьи, и ходьба и суетня в доме.
Я довольно нагляделся, как
страшное сознание крепостного состояния убивает, отравляет существование дворовых, как оно гнетет, одуряет их душу. Мужики, особенно оброчные, меньше чувствуют личную неволю, они как-то умеют не верить своему полному рабству. Но тут, сидя на грязном залавке передней с утра до
ночи или стоя с тарелкой за столом, — нет места сомнению.
В «
Страшном суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской
ночи на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже поднял руку… он даст знак, и пойдут пытки, мученья, раздастся
страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе к нему и умоляет его о грешниках; глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
Я был похож на человека, которого вдруг разбудили середь
ночи и сообщили ему, прежде чем он совсем проснулся, что-то
страшное: он уже испуган, дрожит, но еще не понимает, в чем дело.
В одну из
ночей, в самый пароксизм запоя,
страшный, удручающий гвалт, наполнявший дом, вдруг сменился гробовою тишиной. Внезапно наступившее молчание пробудило дремавшую около ее постели прислугу; но было уже поздно: «веселая барышня» в луже крови лежала с перерезанным горлом.
Еще был у нас один рассказчик; но тот (нечего бы к
ночи и вспоминать о нем) такие выкапывал
страшные истории, что волосы ходили по голове.
Между тем Крейцберг поселился в доме Гурьева, в комнате при зверинце, вместе с ручной пантерой. В первую же
ночь пантера забеспокоилась. Проснулся укротитель и услышал
страшный вой зверей, обычно мирно спавших по
ночам.
Мужик очень испугался и перед третьей
ночью выкопал котелок и принес в хату. Когда чорт опять явился со своим требованием, мужик, по его приказу, открыл оконце и повесил котелок за железное ухо на рога своего
страшного гостя…
Этим она пыталась нас усыпить, но, разумеется, сон улетал, как вспугнутая птица, и, закрываясь с головой от
страшного впечатления, мы засыпали только глубокой
ночью…
Ночь была ясная, как день (большинство ее
страшных рассказов происходило именно в ясные
ночи).
Я вдруг живо почувствовал и смерть незнакомого мальчика, и эту
ночь, и эту тоску одиночества и мрака, и уединение в этом месте, обвеянном грустью недавней смерти… И тоскливое падение дождевых капель, и стон, и завывание ветра, и болезненную дрожь чахоточных деревьев… И
страшную тоску одиночества бедной девочки и сурового отца. И ее любовь к этому сухому, жесткому человеку, и его
страшное равнодушие…
По наблюдениям моим над междоусобицами жителей я знал, что они, мстя друг другу за обиды, рубят хвосты кошкам, травят собак, убивают петухов и кур или, забравшись
ночью в погреб врага, наливают керосин в кадки с капустой и огурцами, выпускают квас из бочек, но — всё это мне не нравилось, нужно было придумать что-нибудь более внушительное и
страшное.
Консул потом рассказывал мне, что это была
ночь самая
страшная в его жизни.
Сумерки быстро спускались на землю. В море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Надвигающаяся
ночь, темное небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все это смешалось в общем хаосе.
Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится в пропасть.
Но вы не будете там жить:
Тот климат вас убьет!
Я вас обязан убедить,
Не ездите вперед!
Ах! вам ли жить в стране такой,
Где воздух у людей
Не паром — пылью ледяной
Выходит из ноздрей?
Где мрак и холод круглый год,
А в краткие жары —
Непросыхающих болот
Зловредные пары?
Да…
Страшный край! Оттуда прочь
Бежит и зверь лесной,
Когда стосуточная
ночьПовиснет над страной…
Кожин только посмотрел на него остановившимися
страшными глазами и улыбнулся. У него по странной ассоциации идей мелькнула в голове мысль: почему он не убил Карачунского, когда встрел его
ночью на дороге, — все равно бы отвечать-то. Произошла раздирательная сцена, когда Кожина повели в город для предварительного заключения. Старуху Маремьяну едва оттащили от него.
Доктор никак не мог сообразить, для каких целей необходимо залить Москву кровью и заревом пожара, но
страшное выражение лица Арапова, когда он высказывал мысль, и его загадочная таинственность в эту
ночь еще более усилили обаятельное влияние корректора на Розанова.
Ночь всю до бела света она провела одетая в своем кресле и, когда Ступина утром осторожно постучалась в ее дверь, привскочила с выражением
страшного страдания.
Но зато какая
страшная, голая, ничем не убранная, откровенная правда в этом деловом торге о цене
ночи, в этих десяти мужчинах в — вечер, в этих печатных правилах, изданных отцами города, об употреблении раствора борной кислоты и о содержании себя в чистоте, в еженедельных докторских осмотрах, в скверных болезнях, на которые смотрят так же легко и шутливо, так же просто и без страдания, как на насморк, в глубоком отвращении этих женщин к мужчинам,таком глубоком, что все они, без исключения, возмещают его лесбийским образом и даже ничуть этого не скрывают.
Кадеты бежали, что есть мочи. Теперь в темноте фигура скорчившегося на полу Ваньки-Встаньки с его синим лицом представлялась им такой
страшной, какими кажутся покойники в ранней молодости, да если о них еще вспоминать
ночью, в темноте.
Как скоро весть об этом событии дошла до нас, опять на несколько времени опустел наш дом: все сбегали посмотреть утопленника и все воротились с такими
страшными и подробными рассказами, что я не спал почти всю
ночь, воображая себе старого мельника, дрожа и обливаясь холодным потом.
Ночь была совершенно темная, а дорога
страшная — гололедица. По выезде из города сейчас же надобно было ехать проселком. Телега на каждом шагу готова была свернуться набок. Вихров почти желал, чтобы она кувырнулась и сломала бы руку или ногу стряпчему, который начал становиться невыносим ему своим усердием к службе. В селении, отстоящем от города верстах в пяти, они, наконец, остановились. Солдаты неторопливо разместились у выходов хорошо знакомого им дома Ивана Кононова.
Странный и
страшный сон мне приснился в эту самую
ночь. Мне чудилось, что я вхожу в низкую темную комнату… Отец стоит с хлыстом в руке и топает ногами; в углу прижалась Зинаида, и не на руке, а на лбу у ней красная черта… а сзади их обоих поднимается весь окровавленный Беловзоров, раскрывает бледные губы и гневно грозит отцу.
Сердце во мне злобно приподнялось и окаменело; я до самой
ночи не раздвинул бровей и не разжал губ, и то и дело похаживал взад и вперед, стискивая рукою в кармане разогревшийся нож и заранее приготовляясь к чему-то
страшному.
Ночью его разбудил
страшный сон: в поле стояли виселицы, и на них качались трупы, и трупы высовывали языки, и языки тянулись дальше и дальше.
Конечно, у нее еще был выход: отдать себя под покровительство волостного писаря, Дрозда или другого влиятельного лица, но она с ужасом останавливалась перед этой перспективой и в безвыходном отчаянии металась по комнате, ломала себе руки и билась о стену головой. Этим начинался ее день и этим кончался.
Ночью она видела
страшные сны.