Неточные совпадения
Но, несмотря на ту же тревогу, Авдотья Романовна хоть и не пугливого была характера, но с изумлением и почти даже с испугом встречала сверкающие диким огнем взгляды друга своего брата, и только беспредельная доверенность, внушенная
рассказами Настасьи об этом
странном человеке, удержала ее от покушения убежать от него и утащить за собою свою мать.
«Сомову он расписал очень субъективно, — думал Самгин, но, вспомнив
рассказ Тагильского, перестал думать о Любаше. — Он стал гораздо мягче, Кутузов. Даже интереснее. Жизнь умеет шлифовать людей.
Странный день прожил я, — подумал он и не мог сдержать улыбку. — Могу продать дом и снова уеду за границу, буду писать мемуары или — роман».
Иногда казалось, что тяжкий дым фабричных труб имеет
странное свойство: вздымаясь и растекаясь над городом, он как бы разъедал его. Крыши домов таяли, исчезали, всплывая вверх, затем снова опускались из дыма. Призрачный город качался, приобретая жуткую неустойчивость, это наполняло Самгина
странной тяжестью, заставляя вспоминать славянофилов, не любивших Петербург, «Медного всадника», болезненные
рассказы Гоголя.
По праздникам из села являлись стаи мальчишек, рассаживаясь по берегу реки, точно
странные птицы, они молча, сосредоточенно наблюдали беспечную жизнь дачников. Одного из них, быстроглазого, с головою в мелких колечках черных волос, звали Лаврушка, он был сирота и, по
рассказам прислуги, замечателен тем, что пожирал птенцов птиц живыми.
Да, у Краснова руки были
странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление
рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном вине, он продолжал все так же вполголоса, с трудом...
— Ты прекрасно рассказал и все мне так живо напомнил, — отчеканил Версилов, — но, главное, поражает меня в
рассказе твоем богатство некоторых
странных подробностей, о долгах моих например. Не говоря уже о некоторой неприличности этих подробностей, не понимаю, как даже ты их мог достать?
Характер этих
рассказов был
странный, вернее то, что не было в них никакого общего характера; нравоучения какого-нибудь или общего направления нельзя было выжать, разве то, что все более или менее были умилительны.
Тем не менее признаюсь откровенно, что самому мне очень было бы трудно теперь передать ясно точный смысл этой
странной и неопределенной минуты в жизни столь излюбленного мною и столь еще юного героя моего
рассказа.
Рассказ вызвал в классе сенсацию. «Что же это такое?» — думал я с ощущением щемящей душевной боли, тем более
странной, что Авдиев казался мне теперь еще менее симпатичным.
Потом на «тот свет» отправился пан Коляновский, который, по
рассказам, возвращался оттуда по ночам. Тут уже было что-то
странное. Он мне сказал: «не укараулишь», значит, как бы скрылся, а потом приходит тайком от домашних и от прислуги. Это было непонятно и отчасти коварно, а во всем непонятном, если оно вдобавок сознательно, есть уже элемент страха…
На меня
рассказ произвел
странное впечатление… Царь и вдруг — корова… Вечером мы разговаривали об этом происшествии в детской и гадали о судьбе бедных подчасков и владельца коровы. Предположение, что им всем отрубили головы, казалось нам довольно правдоподобным. Хорошо ли это, не жестоко ли, справедливо ли — эти вопросы не приходили в голову. Было что-то огромное, промчавшееся, как буря, и в середине этого царь, который «все может»… Что значит перед этим судьба двух подчасков? Хотя, конечно, жалко…
Дня два после
странного приключения на вечере у Настасьи Филипповны, которым мы закончили первую часть нашего
рассказа, князь Мышкин поспешил выехать в Москву, по делу о получении своего неожиданного наследства.
Случился
странный анекдот с одним из отпрысков миновавшего помещичьего нашего барства (de profundis!), из тех, впрочем, отпрысков, которых еще деды проигрались окончательно на рулетках, отцы принуждены были служить в юнкерах и поручиках и, по обыкновению, умирали под судом за какой-нибудь невинный прочет в казенной сумме, а дети которых, подобно герою нашего
рассказа, или растут идиотами, или попадаются даже в уголовных делах, за что, впрочем, в видах назидания и исправления, оправдываются присяжными; или, наконец, кончают тем, что отпускают один из тех анекдотов, которые дивят публику и позорят и без того уже довольно зазорное время наше.
Он вдруг уселся без церемонии и начал рассказывать.
Рассказ его был очень бессвязен; князь было поморщился и хотел уйти; но вдруг несколько слов поразили его. Он остолбенел от удивления…
Странные вещи рассказал господин Лебедев.
Они до сих пор слушали
рассказы Аносова с тем же восторгом, как и в их раннем детстве. Анна даже невольно совсем по-детски расставила локти на столе и уложила подбородок на составленные пятки ладоней. Была какая-то уютная прелесть в его неторопливом и наивном повествовании. И самые обороты фраз, которыми он передавал свои военные воспоминания, принимали у него невольно
странный, неуклюжий, несколько книжный характер. Точно он рассказывал по какому-то милому древнему стереотипу.
Были и другие разговоры, но не общие, а частные, редкие и почти закрытые, чрезвычайно
странные и о существовании которых я упоминаю лишь для предупреждения читателей, единственно ввиду дальнейших событий моего
рассказа.
Адмиральша и обе ее дочери невольно заинтересовались
рассказом капитана, да и Егор Егорыч очутился в
странном положении:
рассказ этот он давно знал и почти верил в фактическую возможность его; но капитан рассказал это так невежественно, что Егор Егорыч не выдержал и решился разъяснить этот случай посерьезнее.
Говорили об этом и на конках, и в мелочных лавочках, и в дворницких, словом — везде, где современная внутренняя политика почерпает свои вдохновения. И
странное дело! — хотя я, как человек, кончивший курс наук в высшем учебном заведении, не верил этим
рассказам, но все-таки инстинктивно чего-то ждал. Думал: придут, заставят петь… сумею ли?
И Ахилла рассказывал. Бог знает чтό он рассказывал: это все выходило пестро, громадно и нескладно, но всего более в его
рассказах удивляло отца Савелия то, что Ахилла кстати и некстати немилосердно уснащал свою речь самыми
странными словами, каких он до поездки в Петербург не только не употреблял, но, вероятно, и не знал!
«Полесье… глушь… лоно природы… простые нравы… первобытные натуры, — думал я, сидя в вагоне, — совсем незнакомый мне народ, со
странными обычаями, своеобразным языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!» А я в то время (рассказывать, так все рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке
рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
— Да, вообще… — бормотал он виновато. — Черт знает, что такое, если разобрать!.. Помнишь его
рассказ про «веревочку»? Собственно, благодаря ему мы и познакомились, а то, вероятно, никогда бы и не встретились. Да,
странная вещь эта наша жизнь…
Странное и притом не совсем приятное впечатление произвел этот
рассказ на бабушку. Ей не нравилось, что во всем этом отдает каким-то чудачеством; и она усомнилась в основательности своей догадки, что имя Червева упомянуто в письме Сперанского с целью сделать ей указание на Мефодия Мироныча.
Вид у нее был сосредоточенный и
странный, и мне невольно вспомнились деревенские
рассказы об оборотнях… «Переживания прошлых веков» — мелькнуло у меня в голове…
Вдобавок к
рассказам о
странных происшествиях на охоте я расскажу случай, который самому мне показался сначала каким-то сном или волшебством.
Село считает Кукушкина пустым человеком, а
рассказы и
странные мысли его раздражают мужиков, вызывая у них ругань и насмешки, но слушают они его всегда с интересом, внимательно, как бы ожидая встретить правду среди его выдумок.
В это время я еще не умел забывать то, что не нужно мне. Да, я видел, что в каждом из этих людей, взятом отдельно, не много злобы, а часто и совсем нет ее. Это, в сущности, добрые звери, — любого из них нетрудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет слушать с доверием ребенка
рассказы о поисках разума и счастья, о подвигах великодушия.
Странной душе этих людей дорого все, что возбуждает мечту о возможности легкой жизни по законам личной воли.
[
Рассказ о близости Брянчанинова и Чихачева с Виктором представляется
странным и почти невероятным.
Когда он передал Клавдии Петровне
рассказ Марьи Сысоевны и
странную встречу на похоронах, та сильно задумалась: «Я за вас боюсь, — сказала она ему, — вы должны прервать с ним всякие отношения, и чем скорее, тем лучше».
Вельчанинов хотя и ожидал кой-чего очень
странного, но эти
рассказы его так поразили, что он даже и не поверил. Марья Сысоевна много еще рассказывала; был, например, один случай, что если бы не Марья Сысоевна, то Лиза из окна бы, может, выбросилась. Он вышел из номера сам точно пьяный. «Я убью его палкой, как собаку, по голове!» — мерещилось ему. И он долго повторял это про себя.
О женщинах он говорит много, со спокойным цинизмом, без возбуждения, с какою-то
странной ищущей задумчивостью и понижая голос почти до шепота. И никогда он не описывает лица женщины, а только груди, бедра, ноги; слушать эти
рассказы очень противно.
— Нет, — ответил он с той же
странной мягкой грустью. — Нет, гораздо раньше. Вот я расскажу вам, если хотите… Кстати, и было это почти в этих самых местах. Я вот еду теперь с вами, и мне кажется, что… я переживаю начало моего
рассказа, а вы поедете дальше и встретите его продолжение…
Я не мог разобрать, сочувствие слышалось в его тоне, сожаление или равнодушное презрение к порченой бабе. И сам он казался мне неопределенным и
странным, хотя от его бесхитростного
рассказа о полоске, распаханной днем, над которой всю ночь хлопочут темные фигуры дикарей, на меня повеяло чем-то былинным… «Что это за человек, — думал я невольно, — герой своеобразного эпоса, сознательно отстаивающий высшую культуру среди низшей, или автомат-пахарь, готовый при всех условиях приняться за свое нехитрое дело?»
Рассказы и
странные истории, слышанные им, помогали еще более действовать его воображению.
— Почему? — повторил он вопрос брата Ираклия. — Я и сам хорошенько не знаю, но мне хочется выговориться… Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что вы один меня поймете — я веду свой
рассказ к кукле. Введение немного
странное и нелепое, но необходимое… Я, наконец, хочу, чтобы вы поняли мое сумасшествие. Ведь в ваших глазах я сумасшедший, маньяк…
Полисмен Уйрида начал довольно обстоятельный
рассказ на не совсем правильном английском языке об обстоятельствах дела: о том, как русский матрос был пьян и пел «более чем громко» песни, — «а это было, господин судья, в воскресенье, когда христианину надлежит проводить время более прилично», — как он, по званию полисмена, просил русского матроса петь не так громко, но русский матрос не хотел понимать ни слов, ни жестов, и когда он взял его за руку, надеясь, что русский матрос после этого подчинится распоряжению полиции, «этот человек, — указал полисмен пальцем на «человека», хлопавшего напротив глазами и дивившегося всей этой
странной обстановке, — этот человек без всякого с моей стороны вызова, что подтвердят и свидетели, хватил меня два раза по лицу…
— Тут вышло что-то
странное, — отвечал Денисов. — Все это было так еще недавно, и много людей, видевших его и говоривших с ним, еще живы;
рассказы их противоречивы. Понять нельзя… Кто говорит, что пробыл он с людьми Божьими только шесть дней, кто уверяет, что жил он с ними три года; а есть и такие, что уверяют, будто старец жил с ними целых двенадцать лет, отлучаясь куда-то по временам.
Я повторил ему тогдашние его слова и рассказал мой
странный и неприятный сон о бутылках, наполненных кровью вместо вина и так легко бьющихся. Утомленно, с закрытыми глазами, он выслушал мой
рассказ и продолжительно вздохнул.
День тянулся в полумраке, ночь — в темноте. Света не давали. Кате вспомнились древние, — раньше казалось, навсегда минувшие, — времена, когда людей бросали в каменные ямы, и
странною представлялась какая-нибудь забота о них. Вспомнился когда-то читанный
рассказ Лескова «Аскалонский злодей» и Иродова темница в
рассказе. Все совсем так.
Пекторалис знал, что его
странный анекдот с свадьбою и женитьбой вызвал на свет множество смешных
рассказов, в которых его железная воля делала его притчею во языцех.
В этих
рассказах о еще теплых трупах и бесцельных убийствах солдат звучало что-то
странное и знакомое, чувствовались за кулисами чьи-то предательские, кровавые руки.
Он припоминал разительное сходство побочной дочери мужа его сестры князя Полторацкого — Тани Берестовой с княжной Людмилой, сопоставлял этот факт со
странным поведением в Петербурге его племянницы, и вследствие этого толки дворни, о которых ему докладывал Петр, порожденные
рассказами какого-то захожего человека, приобретали роковую вероятность.
Зато как скучен я бывал,
Когда сырой туман осенний
Поля и дальние деревни,
Как дым свинцовый, одевал,
Когда деревья обнажались
И лился дождь по целым дням,
Когда в наш дом по вечерам
Соседи шумные сбирались,
Бранили вечный свой досуг,
Однообразный и ленивый,
А самовар, как верный друг,
Их споры слушал молчаливо
И пар струистый выпускал
Иль вдруг на их
рассказ бессвязный
Какой-то музыкою
странной.
На одно мгновение ему даже показалось
странным, как он мог спокойно выслушать
рассказ своего приятеля, заключавший такое гнусное предположение о его согласии на грязную сделку из-за денег.
Ржание коней, бряцание оружия,
рассказы, окрики, споры, хохот и брань — все сливалось в
странный своеобразный гул.
Лидия Павловна опередила мужа в
рассказе о
странной встрече Николая Павловича Зарудина с дамой на Кузнецком, в которой он признал Екатерину Петровну Бахметьеву, и которая, по справкам у кучера, оказалась полковницею Зоей Никитишной Хвостовой.
Князь Луговой не обратил на это внимания и продолжал свой
рассказ о состоянии княжны Людмилы Васильевны после убийства ее матери и служанки, о
странной перемене, происшедшей в ней, о похоронах матери и даже о надписи, сделанной по приказанию княжны на кресте, поставленном над могилой Тани Берестовой.
— Почему же бы вам, — заметил Сурмин, не понимая
странного, загадочного
рассказа старика, — не отыскать преступника через полицию? ведь вам имя его и звание известны.
Захваченный своим
рассказом, я, признаюсь, не обратил должного внимания на
странное поведение моей посетительницы: потеряв всякую сдержанность, она хватала мои руки с тем, чтобы в следующее мгновение резко оттолкнуть их, плакала и, пользуясь каждой паузой в моей речи, умоляла...
В середине его
рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое
странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис.