Неточные совпадения
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой.
Под образами
стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa
водой к колодцу.
Клим разделся, прошел на огонь в неприбранную комнату; там на столе горели две свечи, бурно кипел самовар, выплескивая
воду из-под крышки и обливаясь ею,
стояла немытая посуда, тарелки с расковырянными закусками, бутылки, лежала раскрытая книга.
Не было возможности дойти до вершины холма, где
стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель,
под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой
воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Но оказалось, что мы
стоим уже на большой
воде, на приливе, и вскоре
вода начала убывать, и когда убыла,
под килем оказалось всего фута три-четыре
воды.
Я
постоял у шпиля, посмотрел, как море вдруг скроется из глаз совсем
под фрегат и перед вами палуба
стоит стоймя, то вдруг скроется палуба и вместо нее очутится стена
воды, которая так и лезет на вас.
Голову Григория обмыли
водой с уксусом, и от
воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе женщины и Фома пошли тогда к барину и, войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и дверь из дома в сад
стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию ни
под каким видом не позволял стучать к себе.
Кругом все белело от инея.
Вода в лужах замерзла.
Под тонким слоем льда
стояли воздушные пузыри. Засохшая желто-бурая трава искрилась такими яркими блестками, что больно было на нее смотреть. Сучья деревьев, камни и утоптанная земля на тропе покрылись холодным матовым налетом.
Через четверть часа мы уже сидели на дощанике Сучка. (Собак мы оставили в избе
под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники народ неразборчивый. У тупого, заднего конца
стоял Сучок и «пихался»; мы с Владимиром сидели на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого носа. Несмотря на паклю,
вода скоро появилась у нас
под ногами. К счастью, погода была тихая, и пруд словно заснул.
Итак, я лежал
под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и,
стоя на коленях, тыкал щепкой в закипавшую
воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился
под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
В моей комнате
стояла кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с
водой, возле стул, в большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и холод проникали до костей; офицер велел затопить печь, потом все ушли. Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель
под голову, я лег на голую кровать и закурил трубку.
Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и
под ними и над ними высокое небо. Те леса, что
стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда.
Под нею в
воде моется борода, и
под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
Чиновник уселся на тумбу около башни. Небритый и грязный цирюльник мигнул вихрастому мальчишке, тот схватил немытую банку из-под мази, отбежал, черпнул из лужи
воды и подал. Здесь бритье
стоило три копейки, а стрижка — пять.
Для вящей убедительности на виньетке были изображены три голых человека изрядного телосложения, из коих один
стоял под душем, другой сидел в ванне, а третий с видимым наслаждением опрокидывал себе в глотку огромную кружку
воды…
Окошки чистые, не малые, в которых
стоит жидкая тина или
вода, бросаются в глаза всякому, и никто не попадет в них; но есть прососы или окошки скрытные, так сказать потаенные, небольшие, наполненные зеленоватою, какою-то кисельною массою, засоренные сверху старою, сухою травою и прикрытые новыми, молодыми всходами и побегами мелких, некорнистых трав; такие окошки очень опасны; нередко охотники попадают в них по неосторожности и горячности, побежав к пересевшей или подстреленной птице, что делается обыкновенно уже не глядя себе
под ноги и не спуская глаз с того места, где села или упала птица.
Кожин сам отворил и провел гостя не в избу, а в огород, где
под березой, на самом берегу озера, устроена была небольшая беседка. Мыльников даже обомлел, когда Кожин без всяких разговоров вытащил из кармана бутылку с водкой. Вот это называется ударить человека прямо между глаз… Да и место очень уж было хорошее. Берег спускался крутым откосом, а за ним расстилалось озеро, горевшее на солнце, как расплавленное. У самой
воды стояла каменная кожевня, в которой летом работы было совсем мало.
Под Ваграм Наполеон загнал нас на остров и окружил так, что никуда не было спасенья. Трое суток у нас не было провианта, и мы
стояли в
воде по коленки. Злодей Наполеон не брал и не пускал нас! und der Bösewicht Napoleon wollte uns nicht gefangen nehmen und auch nicht freilassen!
Дедушка долго
постоял на солнышке, щупая у себя
под мышками. В
воду он сошел очень осторожно и, прежде чем окунуться, старательно мочил себе красное лысое темя и впалые бока. Тело у него было желтое, дряблое и бессильное, ноги — поразительно тонкие, а спина с выдавшимися острыми лопатками была сгорблена от долголетнего таскания шарманки.
Плоховатая пожарная команда
под его грозными распоряжениями начала обнаруживать рьяную храбрость и молодечество, и в то время, как он, запыленный, закоптелый, в саже, облитый
водою,
стоял почти перед самым пламенем, так что лошадь его беспрестанно фыркала и пятилась назад, — в это самое время с обеда председателя казенной палаты, а потому порядком навеселе, приехал тоже на пожар статский советник Опенкин.
Под газетой
стояла подпись: «Издатель — Н.П. Ланин, редактор — В.Н. Селезнев». Вид газета имела самый провинциальный. Полстраницы последней полосы занимало чуть ли не единственное объявление с гербами и медалями о шипучих
водах и «ланинском» шампанском.
— Производство разведок поручается опытным статистикам (непременное условие, чтоб не меньше двух раз
под судом был… ха-ха!), которые устраивают их, согласуясь с обстоятельствами. Например, лето нынче
стоит жаркое, и, следовательно, много купальщиков. Сейчас наш статистик — бултых в
воду! — и начинает нырять.
Стоят по сторонам дороги старые, битые громом березы, простирая над головой моей мокрые сучья; слева,
под горой, над черной Волгой, плывут, точно в бездонную пропасть уходя, редкие огоньки на мачтах последних пароходов и барж, бухают колеса по
воде, гудят свистки.
Вышли в сад. На узкой полосе земли, между двух домов,
стояло десятка полтора старых лип, могучие стволы были покрыты зеленой ватой лишаев, черные голые сучья торчали мертво. И ни одного вороньего гнезда среди них. Деревья — точно памятники на кладбище. Кроме этих лип, в саду ничего не было, ни куста, ни травы; земля на дорожках плотно утоптана и черна, точно чугунная; там, где из-под жухлой прошлогодней листвы видны ее лысины, она тоже подернута плесенью, как стоячая
вода ряской.
Погибель была неизбежна; и витязь взмолился Христу, чтобы Спаситель избавил его от позорного плена, и предание гласит, что в то же мгновение из-под чистого неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул удар, и кони татарские пали на колени и сбросили своих всадников, а когда те поднялись и встали, то витязя уже не было, и на месте, где он
стоял, гремя и сверкая алмазною пеной, бил вверх высокою струёй ключ студеной
воды, сердито рвал ребра оврага и серебристым ручьем разбегался вдали по зеленому лугу.
— Вчера у окна подсматривал, — рассказывала Вершина. — Забрался в сад, когда мы ужинали. Кадка
под окном
стояла, мы подставили
под дождь, — целая натекла. Покрыта была доской,
воды не видно, он влез на кадку да и смотрит в окно. А у нас лампа горит, — он нас видит, а мы его не видим. Вдруг слышим шум. Испугались сначала, выбегаем. А это он провалился в
воду. Однако вылез до нас, убежал весь мокрый, — по дорожке так мокрый след. Да мы и по спине узнали.
Сели на песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом «юшку», то есть жидкий навар из пшена с «поденьем», льняным черным маслом, а потом густую пшенную «ройку» с ним же. А чтобы сухое пшено в рот лезло, зачерпнули около берега в чашки
воды: ложка каши — ложка
воды, а то ройка крута и суха, в глотке
стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались
под дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я в первый раз в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
В тихое время и на тихой
воде, в верховьях прудов, где материк
стоит наравне с берегами, обросшими лесом, листья застилают
воду иногда так густо, что трудно закинуть удочку, и если грузило легко, то крючок с насадкой будет лежать на листьях; разумеется, надобно добиться, чтобы крючок опустился и наплавок встал; удить надобно всячески, то есть и очень мелко и глубоко, потому что рыба иногда берет очень высоко,
под самыми листьями, а иногда со дна.
При устьях впадающих речек и ручьев всегда держится мелкая рыбешка, а около нее держатся все породы хищных рыб: щуки, жерихи, судаки, окуни и даже головли, которые, несмотря на свою нехищную, по-видимому, породу очень охотно глотают маленьких рыбок. В глубоких ямах, выбиваемых паденьем полой
воды под вешняками или скрынями, всегда водится много крупной рыбы.
Под шумом
воды, падающей с мельничных колес, также всегда
стоит рыба, хотя и не так крупная.
Обоз расположился в стороне от деревни на берегу реки. Солнце жгло по-вчерашнему, воздух был неподвижен и уныл. На берегу
стояло несколько верб, но тень от них падала не на землю, а на
воду, где пропадала даром, в тени же
под возами было душно и скучно.
Вода, голубая оттого, что в ней отражалось небо, страстно манила к себе.
Лаптев сам побежал в столовую, взял в буфете, что первое попалось ему
под руки, — это была высокая пивная кружка, — налил
воды и принес брату. Федор стал жадно пить, но вдруг укусил кружку, послышался скрежет, потом рыдание.
Вода полилась на шубу, на сюртук. И Лаптев, никогда раньше не видавший плачущих мужчин, в смущении и испуге
стоял и не знал, что делать. Он растерянно смотрел, как Юлия и горничная сняли с Федора шубу и повели его обратно в комнаты, и сам пошел за ними, чувствуя себя виноватым.
Илья встал, подошёл к окну. Широкие ручьи мутной
воды бежали около тротуара; на мостовой, среди камней,
стояли маленькие лужи; дождь сыпался на них, они вздрагивали: казалось, что вся мостовая дрожит. Дом против магазина Ильи нахмурился, весь мокрый, стёкла в окнах его потускнели, и цветов за ними не было видно. На улице было пусто и тихо, — только дождь шумел и журчали ручьи. Одинокий голубь прятался
под карнизом, усевшись на наличнике окна, и отовсюду с улицы веяло сырой, тяжёлой скукой.
Люди в безумии страха метались по плоту; он колебался
под их ногами и от этого плыл быстрее. Было слышно, как
вода плещет на него и хлюпает
под ним. Крики рвали воздух, люди прыгали, взмахивали руками, и лишь стройная фигура Саши неподвижно и безмолвно
стояла на краю плота.
Он обращался к своему соседу, тот ответил ему пьяной улыбкой. Ухтищев тоже был пьян. Посоловевшими глазами глядя в лицо своей дамы, он что-то бормотал. Дама с птичьим лицом клевала конфеты, держа коробку
под носом у себя. Павленька ушла на край плота и,
стоя там, кидала в
воду корки апельсина.
— В некотором самодовольстве и спокойствии!..
Стоять вечно в борьбе и в водовороте — вовсе не наслаждение: бейся, пожалуй, сколько хочешь, с этим дурацким напором волн, — их не пересилишь; а они тебя наверняка или совсем
под воду кувыркнут, а если и выкинут на какой-нибудь голый утесец, так с такой разбитой ладьей, что далее идти силы нет, как и случилось это, например, со мной, да, кажется, и с вами.
— Ну, так досыта наглядитесь, чего
стоят эти роскошные ужины, дорогие вина и тайные дивиденды караванной челяди. Живым мясом рвут все из-под той же бурлацкой спины… Вы только подумайте, чего
стоит снять с мели одну барку в полую
воду, когда по реке идет еще лед? Люди идут на верную смерть, а их даже не рассчитают порядком… В результате получается масса калек, увечных, больных.
Нам скоро попалось несколько обмелевших барок. Около них кипела самая горячая работа; десятки бурлаков
стояли в
воде с чегенями и
под дружную «Дубинушку» старались столкнуть барку. Работа пятидесяти-шестидесяти человек при пятнадцати тысячах груза на каждой барке — крайне тяжелая и опасная.
Под этим ненастьем ярко выяснилась самая тяжелая сторона приисковой работы, когда по целым дням приходилось
стоять под дождем, чуть не по колено в
воде, и самый труд делался вдвое тяжелее.
Рассказывал он также о своих встречах
под водой с мертвыми матросами, брошенными за борт с корабля. Вопреки тяжести, привязанной к их ногам, они, вследствие разложения тела, попадают неизбежно в полосу
воды такой плотности, что не идут уже больше ко дну, но и не подымаются вверх, а,
стоя, странствуют в
воде, влекомые тихим течением, с ядром, висящим на ногах.
В воздухе еще много дней
стоит крепкий запах свежей рыбы и чадный запах жареной рыбы. И легкой, клейкой рыбьей чешуей осыпаны деревянные пристани, и камни мостовой, и руки и платья счастливых хозяек, и синие
воды залива, лениво колышущегося
под осенним солнцем.
Там всё было хмуро, неподвижно и пропитано суровой важностью, а здесь — грациозные берёзы качали гибкими ветвями, нервно дрожала серебристая листва осины, калинник и орешник
стоял пышными купами, отражаясь в
воде; там желтел песок, усеянный рыжеватой хвоей; здесь
под ногами зеленела отава, чуть пробивавшаяся среди срезанных стеблей; от разбросанных, между деревьев, копен пахло свежим сеном.
Плыли
под крутым обрывом; с него свешивались кудрявые стебли гороха, плети тыкв с бархатными листьями, большие жёлтые круги подсолнухов,
стоя на краю обрыва, смотрели в
воду. Другой берег, низкий и ровный, тянулся куда-то вдаль, к зелёным стенам леса, и был густо покрыт травой, сочной и яркой; из неё ласково смотрели на лодку милые, как детские глазки, голубые и синие цветы. Впереди тоже
стоял тёмно-зелёный лес — и река вонзалась в него, как кусок холодной стали.
Фельдшер успел вовремя ухватиться за настилку и выкарабкаться почти сухим. Но Астреин по горло погрузился в
воду. Он достал ногами дно, здесь было вовсе не глубоко, но течение с такой силой тянуло его
под мост, что он едва-едва успел уцепиться за столб. Лодка, переполнившись
водою, перевернулась вверх дном, легко скользнула в пролет и на той стороне моста сейчас же запуталась в кустах. Фельдшер
стоял наверху и хохотал во все горло.
Весло задевало опустившийся в
воду ивняк, путалось в стеблях кувшинок, срывая их золотые головки;
под лодкой вздыхала и журчала
вода. Почему-то вспомнилась мать — маленькая старушка с мышиными глазками: вот она
стоит перед отцом и, размахивая тонкой, бессильной рукой, захлёбываясь словами, хрипит...
Стол
стоял в простенке между окон, за ним сидело трое: Григорий и Матрёна с товаркой — пожилой, высокой и худой женщиной с рябым лицом и добрыми серыми глазами. Звали её Фелицата Егоровна, она была девицей, дочерью коллежского асессора, и не могла пить чай на
воде из больничного куба, а всегда кипятила самовар свой собственный. Объявив всё это Орлову надорванным голосом, она гостеприимно предложила ему сесть
под окном и дышать вволю «настоящим небесным воздухом», а затем куда-то исчезла.
Стоит Семён в тени, осматривая людей невидимыми глазами; на голове у него чёрный башлык,
под ним — мутное пятно лица, с плеч до ног колоколом висит омытая дождём клеёнка, любопытно скользят по ней отблески огня и, сверкая, сбегает
вода. Он похож на монаха в этой одежде и бормочет, точно читая молитву...
За окном было тихо, грустно. Деревья сада
стояли неподвижно, слитые ночью в сплошную, тёмную стену, за нею чудилось что-то страшное. А с колеса мельницы звонко и монотонно капала
вода, точно отсчитывая время.
Под самым окном сонно покачивались длинные стебли мальвы. Тихон Павлович перекрестился и закрыл глаза. Тогда в его воображении стала медленно формироваться городская история, выбившая его из колеи.
— Вот тебе стакан
воды. Свежая! Как кристалл!
Постой, я подушечку
под голову положу… А вот это от мух.
Кузьма
постоял, разочарованный, в раздумье и сел. Неуклюже поворачиваясь, вздыхая, почесываясь, Ефрем поставил икону и кружку
под образами, разделся, разулся, посидел, затем поднялся и переставил кружку на лавку, опять сел и стал есть. Жевал он медленно, как коровы жуют жвачку, громко хлебая
воду.
—
Постой… Может быть, что-нибудь да поймаем.
Под вечер рыба клюет лучше… Сижу, брат, здесь с самого утра! Такая скучища, что и выразить тебе не могу. Дернул же меня чёрт привыкнуть к этой ловле! Знаю, что чепуха, а сижу! Сижу, как подлец какой-нибудь, как каторжный, и на
воду гляжу, как дурак какой-нибудь! На покос надо ехать, а я рыбу ловлю. Вчера в Хапоньеве преосвященный служил, а я не поехал, здесь просидел вот с этой стерлядью… с чертовкой с этой…
Снег становился очень рыхлым,
под ним
стояла вода.
На следующий день мы расстались с рекой Нельмой. Холодный западный ветер, дувший всю ночь с материка в море, не прекратился. Он налетал порывами, срывая с гребней волн
воду, и сеял ею, как дождем. Из опасения, что ветром может унести наши лодки в открытое море, удэхейцы старались держаться
под защитой береговых обрывов. Около устьев горных речек, там, где скалистый берег прерывался, ветер дул с еще большею силой, и нам
стоило многих трудов пройти от одного края долины до другого.