Неточные совпадения
Вронский сидел в голове
стола, по правую руку его сидел молодой губернатор, свитский
генерал.
Вернувшись к
столу, полковой командир опять вышел с бокалом на крыльцо и провозгласил тост: «За здоровье нашего бывшего товарища и храброго
генерала князя Серпуховского.
Вообразите, она махнула туда, где обедали… к этому другому
генералу, и, вообразите, — таки настояла, вызвала начальника Семена Захарыча, да, кажется, еще из-за
стола.
За
столом, покрытым бумагами, сидели два человека: пожилой
генерал, виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении.
Память показывала картину убийства Тагильского, эффектный жест капитана Вельяминова, — жест, которым он положил свою саблю на
стол пред
генералом.
— Ты — ешь больше, даром кормят, — прибавила она, поворачивая нагло выпученные и всех презирающие глаза к
столу крупнейших сил города: среди них ослепительно сиял
генерал Обухов, в орденах от подбородка до живота, такой усатый и картинно героический, как будто он был создан нарочно для того, чтоб им восхищались дети.
— А, он хочет видеть во всей прелести? Пускай видит. Я писал, меня не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати, — сказал
генерал и подошел к обеденному
столу, у которого хозяйка указала места гостям.
Позади
стола стояли три кресла с очень высокими дубовыми резными спинками, а за креслами висел в золотой раме яркий портрет во весь рост
генерала в мундире и ленте, отставившего ногу и держащегося за саблю.
Не спуская глаз с Нехлюдова,
генерал протянул с короткими пальцами руку к
столу, позвонил и продолжал молча слушать, пыхтя папироской и особенно громко откашливаясь.
— Хорошо, заканчивайте, — сказал решительно и строго
генерал и направился своими большими шагами невывернутых ног решительной, мерной походкой в кабинет. — Приятно видеть, — сказал
генерал Нехлюдову грубым голосом ласковые слова, указывая ему на кресло у письменного
стола. — Давно приехали в Петербург?
— Ведет князя смотреть своих малышей, — смеясь, закричал
генерал от карточного
стола, за которым он сидел с зятем, золотопромышленником и адъютантом. — Отбудьте, отбудьте повинность.
— Именно тебя, — усмехнулся Ракитин. — Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у того
стол. С самого того времени, как архиерея с
генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого
стола еще не было. Я там не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: что сей сон значит? Я вот что хотел спросить.
В трактире всегда сидели свои люди, знали это, и никто не обижался. Но едва не случилась с ним беда. Это было уже у Тестова, куда он перешел от Турина. В зал пришел переведенный в Москву на должность начальника жандармского управления
генерал Слезкин. Он с компанией занял
стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой пошел за кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским голосом...
«Пройдясь по залам, уставленным
столами с старичками, играющими в ералаш, повернувшись в инфернальной, где уж знаменитый „Пучин“ начал свою партию против „компании“, постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь за борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал в своего шара, и, заглянув в библиотеку, где какой-то
генерал степенно читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный юноша, стараясь не шуметь, пересматривал подряд все журналы, он направился в комнату, где собирались умные люди разговаривать».
В половине же первого накрывался
стол в маленькой столовой, близ мамашиных комнат, и к этому семейному и интимному завтраку являлся иногда и сам
генерал, если позволяло время.
— Осталась, кажется, в кабинете у
генерала, на
столе.
Когда у Аглаи сорвалось невзначай за обедом, что maman сердится, потому что князь не едет, на что
генерал тотчас же заметил, что «ведь он в этом не виноват», — Лизавета Прокофьевна встала и во гневе вышла из-за
стола.
Генерал Стрепетов сидел на кресле по самой середине
стола и, положив на руки большую белую голову, читал толстую латинскую книжку. Он был одет в серый тулупчик на лисьем меху, синие суконные шаровары со сборками на животе и без галстука. Ноги мощного старика, обутые в узорчатые азиатские сапоги, покоились на раскинутой под
столом медвежьей шкуре.
— Я вам покажу сегодня, какой я нерусский, — проговорил он Вихрову, но уж не столько гневно, сколько с лукавою улыбкою. Вскоре за тем последовал обед; любимцы-лакеи Александра Ивановича были все сильно выпивши. Сели за
стол: сам
генерал на первом месте, потом Вихров и Живин и все духовенство, и даже Добров.
Генерал водил их по усадьбе, хвастался вводимыми порядками, кормил, предоставлял в их распоряжение ломберные
столы и не отказывал в перинах для отдохновения.
Петенька воротился домой довольно поздно. Старый
генерал ходил в это время по зале, заложив руки за спину. На
столе стоял недопитый стакан холодного чая.
Наконец
генерал проснулся. Лакей провел ходоков прямо в кабинет, где
генерал сидел у письменного
стола с трубкой в руках. Пред ним стоял стакан крепкого чая. Старички осторожно вошли в кабинет и выстроились у стены в смешанную кучу, как свидетели на допросе у следователя.
— Что же мне было делать, когда эта свинья сама залезла за
стол! — оправдывался Прейн. — Не тащить же было ее за хвост… Вы, вероятно, слышали, каким влиянием теперь пользуется
генерал на Евгения Константиныча.
Кроме других лакеев, за
столом прислуживал и m-r Чарльз, который подавал кушанье только своему патрону, Прейну,
генералу, Нине Леонтьевне и Платону Васильевичу.
Летучий сидел уже с осовелыми, слипавшимися глазами и смотрел кругом с философским спокойствием, потому что его роль была за обеденным
столом, а не за кофе. «Почти молодые» приличные люди сделали серьезные лица и упорно смотрели прямо в рот
генералу и, по-видимому, вполне разделяли его взгляды на причины упадка русского горного дела.
Генерал занял председательское кресло, около него поместились Тетюев и Майзель; Вершинин и Родион Антоныч сидели дальше, через
стол.
Доложив
генералу всё, что нужно было, он пришел в свою комнату, в которой, уже давно вернувшись и дожидаясь его, сидел князь Гальцин, читая «Splendeur et misères des courtisanes», [[«Роскошь и убожество куртизанок,» роман Бальзака]. Одна из тех милых книг, которых развелось такая пропасть в последнее время и которые пользуются особенной популярностью почему-то между нашей молодежью.] которую нашел на
столе Калугина.
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он был за стихи, которые прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому
генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и автора к жандарму. На
столе лежала гранка со следующими стихами...
Но, сверх гонорара, нам предоставлялось по воскресеньям иметь у Кубышкина обеденный
стол,"наравне с
генералами".
В единственной чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота; по стенам было расставлено с дюжину крашеных стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у
генерала дореформенной школы; в одном из простенков виднелся простой
стол, покрытый загаженным сукном, на котором лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница с воткнутым в нее пером; в восточном углу висел киот с родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним стояли два сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном.
Воронцов сел в середине длинного
стола. Напротив его села княгиня, его жена, с
генералом. Направо от него была его дама, красавица Орбельяни, налево — стройная, черная, румяная, в блестящих украшениях, княжна-грузинка, не переставая улыбавшаяся.
Генерал не успел досказать все, потому что Манана Орбельяни, поняв, в чем дело, перебила речь
генерала, расспрашивая его об удобствах его помещения в Тифлисе.
Генерал удивился, оглянулся на всех и на своего адъютанта в конце
стола, упорным и значительным взглядом смотревшего на него, — и вдруг понял. Не отвечая княгине, он нахмурился, замолчал и стал поспешно есть, не жуя, лежавшее у него на тарелке утонченное кушанье непонятного для него вида и даже вкуса.
Поодаль от
стола, не принимая пищи, сидел жандармский
генерал с непроницаемым, но унылым видом, как будто тяготясь надоевшей ему формальностью. Со всех сторон двигались и шумели офицеры в своих красивых, украшенных золотом мундирах: кто, сидя за
столом, допивал бутылку пива, кто, стоя у буфета, разжевывал закусочный пирожок, отряхивал крошки, упавшие на грудь мундира, и самоуверенным жестом кидал монету, кто, подрагивая на каждой ноге, прогуливался перед вагонами нашего поезда, заглядывая на женские лица.
Сидел за
столом — помню еще, подавали его любимый киселек со сливками, — молчал-молчал да как вскочит: «Обижают меня, обижают!» — «Да чем же, говорю, тебя, Фома Фомич, обижают?» — «Вы теперь, говорит, мною пренебрегаете; вы
генералами теперь занимаетесь; вам теперь
генералы дороже меня!» Ну, разумеется, я теперь все это вкратце тебе передаю; так сказать, одну только сущность; но если бы ты знал, что он еще говорил… словом, потряс всю мою душу!
Генерал сел за
стол и взял перо в руки.
Как-то одного из них он увидел в компании своих знакомых, ужинавших в саду, среди публики. Сверкнул глазами. Прошел мимо. В театре ожидался «всесильный» генерал-губернатор князь Долгоруков. Лентовский торопился его встретить. Возвращаясь обратно, он ищет глазами ростовщика, но
стол уже опустел, а ростовщик разгуливает по берегу пруда с регалией в зубах.
В углу, за карточным
столом, сидело трое из
генералов пикника: тучный, раздражительный и снисходительный.
Кельнер поставил блюдо на круглый столик. Произошло небольшое движение между гостями; несколько голов вытянулось; одни
генералы за карточным
столом сохранили невозмутимую торжественность позы. Спирит взъерошил свои волосы, нахмурился и, приблизившись к столику, начал поводить руками по воздуху: рак топорщился, пятился и приподнимал клешни. Спорит повторил и участил свои движения: рак по-прежнему топорщился.
Как-то одного из них Лентовский увидал в компании своих знакомых, ужинавших в саду, среди публики. Сверкнул глазами, прошел мимо. В театре присутствовал «всесильный» генерал-губернатор князь Долгоруков. Лентовский торопился его встретить. Возвратившись обратно, он ищет глазами ростовщика, но
стол уже опустел, а ростовщик разгуливает по берегу пруда с сигарой в зубах.
Снился ей затем публичный акт, ряды гимназисток, чопорные классные дамы, стоящие перед своими классами, покрытый красным сукном
стол, а за ним
генералы в звездах, а посередине их сама начальница, также сухая, как щепка, седая, со сдвинутыми бровями и гордо щурящимися глазами.
Молодой чиновник опять указал мне двумя руками на дверь, и я направился к большому зеленому
столу, за которым стоял военный
генерал с Владимиром на шее.
— По обыску в лодке нашлись съестные припасы; гребцы объявили, что везли их в Данциг для
стола французского коменданта,
генерала Раппа…
Он поднялся все с тем же брюзгливым видом, и мы перешли в столовую. Валентина Григорьевна сидела за самоваром, Урманов около нее. Войдя в комнату,
генерал остановился, как будто собрался сказать что-то… даже лицо его настроилось на торжественный лад, но затем он нахмурился, сел к
столу и сказал...
Офонькин, оглядевший убранство
стола и стоявших у стен нескольких ливрейных лакеев, остался заметно доволен этим наружным видом и протянул было уже руку к ближайшему стулу к хозяину; но
генерал очень ловко и быстро успел этот стул поотодвинуть и указать на него Бегушеву, на который тот и опустился. Офонькин таким образом очутился между старичком и Долговым и стал на обоих смотреть презрительно.
Янсутский в это время, побывав еще в местах двадцати, обедать прибыл в Английский клуб, где в обеденной зале увидал
генерала Трахова, который сидел уже за
столом и просматривал меню. Янсутский, разумеется, не преминул поспешно подойти к
генералу и попросил позволения сесть рядом с ним.
Генерал очень любезно позволил ему это.
— Вы до Москвы только едете? — спросил Бегушев
генерала, когда они уселись за
стол.
— По телеграфу!.. Выезжая, дал знать, чтобы заранее приготовили: нельзя же есть эту дрянь, которая стоит у них на
столах! — отвечал
генерал.
Он подробно рассказывает историю какого-то истопника, который в одну ночь с царицей получил все чины от сержанта до
генерала. Его жена, внимательно слушая, облизывает губы и толкает ногою под
столом мою ногу. Ннкифорыч говорит очень плавно, вкусными словами и, как-то незаметно для меня, переходит на другую тему...
Петрович взял капот, разложил его сначала на
стол, рассматривал долго, покачал головою и полез рукою на окно за круглой табакеркой с портретом какого-то
генерала, какого именно неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки.
За
столом французик тонировал необыкновенно; он со всеми небрежен и важен. А в Москве, я помню, пускал мыльные пузыри. Он ужасно много говорил о финансах и о русской политике.
Генерал иногда осмеливался противоречить, но скромно, единственно настолько, чтоб не уронить окончательно своей важности.