Неточные совпадения
Даже сочинены были
стихи, в которых
автор добирался до градоначальниковой родительницы и очень неодобрительно отзывался о ее поведении.
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт,
автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
Один из «пророков» разобрал
стихи публично на лекции и сказал, что «в них преобладает элемент живописи, обилие образов и музыкальность, но нет глубины и мало силы», однако предсказывал, что с летами это придет, поздравил
автора тоже с талантом и советовал «беречь и лелеять музу», то есть заняться серьезно.
— О нет, не написал, — засмеялся Иван, — и никогда в жизни я не сочинил даже двух
стихов. Но я поэму эту выдумал и запомнил. С жаром выдумал. Ты будешь первый мой читатель, то есть слушатель. Зачем в самом деле
автору терять хоть единого слушателя, — усмехнулся Иван. — Рассказывать или нет?
Недели через две или три в глухой городишко пришел ответ от «самого» Некрасова. Правда, ответ не особенно утешительный: Некрасов нашел, что
стихи у брата гладки, приличны, литературны; вероятно, от времени до времени их будут печатать, но… это все-таки только версификация, а не поэзия.
Автору следует учиться, много читать и потом, быть может, попытаться использовать свои литературные способности в других отраслях литературы.
Это был мой первый сахалинский знакомый, поэт,
автор обличительного стихотворения «СахалинО», которое начиналось так: «Скажи-ка, доктор, ведь недаром…» Потом он часто бывал у меня и гулял со мной по Александровску и его окрестностям, рассказывая мне анекдоты или без конца читая
стихи собственного сочинения.
За этими
стихами следовали ругательства на Рагдель и на тех, кто ею восхищался, обнаруживая тем дух рабского, слепого подражанъя. Пусть она и талант, пусть гений, — восклицал
автор стихотворения, — «но нам не ко двору пришло ее искусство!» Нам, говорит, нужна правда, не в пример другим. И при сей верной оказии стихотворный критик ругал Европу и Америку и хвалил Русь в следующих поэтических выражениях...
…Он мне подарил автограф
стихов Пушкина «Роняет лес багряный свой убор» с пометками и помарками
автора красными чернилами.
(Примеч.
автора.)], особенно
стихи «Бедняку», начинающиеся так...
Пусть учитель русской словесности, семинар Декапольский, монотонно бубнил о том, что противоречие идеала
автора с действительностью было причиною и поводом всех написанных русскими писателями
стихов, романов, повестей, сатир и комедий… Это противоречие надоело всем хуже горькой редьки.
Всю свою душу, все свои беды и невзгоды вылил автор-самоучка в немудрых
стихах, давая картинки своей трудной жизни...
— Помилуйте, ваше превосходительство, да ведь это моя фамилия. Да и
стихи не мои… их все знают [Это
стихи Шумахера. Они долго ходили по рукам, потом уже появились в «Искре». — Примеч.
автора.].
И стал Морозов издавать «Развлечение». Полномера напишет сам А.М. Пазухин, а другую половину Иван Кузьмич Кондратьев,
автор ряда исторических романов.
Стихи, мелочи и карикатуры тоже получались по дешевой цене или переделывались из старых.
— Кто это «музыкант Саша»? А
стихи ничего себе, звучные! — улыбнулся В.Д. Левинский. Он всегда говорил как-то не открывая рта. —
Автор подписался псевдонимом «Я». Ни фамилии, ни адреса. Кто это такой, музыкант Саша? А стишок недурной!
Большим успехом пользовались в газете обличительного характера заметки Н. Седельникова,
автора нескольких романов. Его фельетон в
стихах, подражание «Кому на Руси жить хорошо» Н.А. Некрасова, наделал много шуму.
Генерал отпустил Ф.Б. Миллера, узнав, что он не видел рукописи, и напустился на
автора. Показал ему читанные им на вечеринке
стихи, а главное, набросился на подпись...
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он был за
стихи, которые прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и
автора к жандарму. На столе лежала гранка со следующими
стихами...
Особенно памятны мне
стихи одного путешественника, графа Мантейфеля, который прислал их Софье Николавне при самом почтительном письме на французском языке, с приложением экземпляра огромного сочинения в пяти томах in quarto [In quarto — латинское «in» значит «в», a «quarlus» «четвертый», инкварто — размер книги, ее формат в четвертую часть бумажного листа.] доктора Бухана, [Бухан Вильям (1721–1805) — английский врач,
автор популярной в то время книги «Полный и всеобщий домашний лечебник…» На русский язык переведена в 1710–1712 гг.] только что переведенного с английского на русский язык и бывшего тогда знаменитою новостью в медицине.
После этого был найден
автор стихотворения — это был кадет Рылеев, на которого добрейший Бобров тут же сгоряча излил все свое негодование, поскольку он был способен к гневу. А Бобров при всем своем бесконечном незлобии был вспыльчив, и «попасть в
стихи» ему показалось за ужасную обиду. Он не столько сердился на Рылеева, как вопиял...
Как я ни был подготовлен к фокусам Ароматова, но его «Опыт» превзошел самые смелые ожидания: это была невообразимая окрошка из ученых выводов и сентенций, перемешанных с текстами священного писания,
стихами Гейне и собственными размышлениями
автора.
Несколько дней мучился я неподсильною задачей и наконец разразился сатирой, которая, если бы сохранилась, прежде всего способна бы была пристыдить
автора; но не так взглянул на дело Введенский и сказал: «Вы несомненный поэт, и вам надо писать
стихи». И вот жребий был брошен.
По несчастию, чтение мое нравилось
автору, и я читал его тетрадищу плохих
стихов не один раз.
Загоскин, с таким блестящим успехом начавший писать
стихи, хотя они стоили ему неимоверных трудов, заслуживший общие единодушные похвалы за свою комедию в одном действии под названием «Урок холостым, или Наследники» [После блестящего успеха этой комедии на сцене, когда все приятели с искренней радостью обнимали и поздравляли Загоскина с торжеством, добродушный
автор, упоенный единодушным восторгом, обняв каждого так крепко, что тщедушному Писареву были невтерпеж такие объятия, сказал ему: «Ну-ка, душенька, напиши-ка эпиграмму на моих „Наследников“!» — «А почему же нет», — отвечал Писарев и через минуту сказал следующие четыре
стиха...
Стихи здесь несколько шероховаты, но все-таки видно, что это не подбор фраз, как всегда было в торжественных одах, а что, напротив того, стихотворение сильно прочувствовано
автором, скрывшим, к сожалению, свое имя.
Но ему можно приписать достоверно еще стихотворения: «Клелии», «К другу», из которых последнее подписано:
автор «Приятного путешествия» и
стихов «Клелии»; «Приятное» же «путешествие» подписано: К — в.
Из неизвестных
авторов подписывались буквами, кроме вышеназванных: Н. М. и товарищи, под
стихами «Народный обед» (ч. II, ст. VI); С. — под стихотворением «Городская жизнь», подражание немецкому (ч. II, ст. XIV); С. С. — под статьей «Маскерад» (ч. XI, ст. XVII); этому же
автору принадлежит статья «Прогулка» (ч. VI, ст. XV); В. С. — под статьями «Волк и Лисица», басня (ч. XIV, ст. I); «Ночь», стихотворение (ст. VII); «Клеант» (ст. VIII); «Подражание английскому «Зрителю»«(ч. XV, ст. VI); «Некоторые рассуждения о смехе» (ч. XV, ст. V); Ва. Сев. — под одою «На кротость» (ч. XIV, ст. IX); М. С. — под письмом к «Татарскому мурзе» (ч. V, ст. I) и под стансами на учреждение Российской академии (ч. IX, ст. IV); X. X. — под
стихами «Модное остроумие» (ч.
В сатире этой, не пользующейся у нас известностью, которой бы заслуживала и из которой поэтому я решился сделать несколько выписок, находим также несколько
стихов против взяток.
Автор говорит о своем приятеле Драче...
Другие
авторы, участвовавшие в «Собеседнике» и подписывавшие свои имена, были следующие: А. Мейер, напечатавший «Исторические надписи в
стихах государям российским» (ч. I, ст. XXX) и «Ответ» на критику их (ч. X, ст. XIV); В. Жуков, поместивший здесь «Сонет творцу оды к Фелице» (ч. III, ст. VII); Павел Икосов, напечатавший оду на рождение великой княгини Александры Павловны (ч. IV, ст. XI) и идиллию на тот же случай (ч. V, ст. VI); Д. Левицкий, поместивший свое письмо в «Собеседнике» (ч. VI, ст. III...
Проза и
стих слились здесь во что-то нераздельное, затем, кажется, чтобы их легче было удержать в памяти и пустить опять в оборот весь собранный
автором ум, юмор, шутку и злость русского ума и языка.
Вероятно, в первых его опытах отзывалось влияние этих писателей не только в составе
стиха, но и в тоне и в устройстве целого произведения; но почти все свои
стихи, писанные в то время, уничтожил сам
автор, а в позднейших его стихотворениях совсем незаметно ничего ни ломоносовского, ни державинского: и язык и содержание их отличаются самобытностью и оригинальностью.
Что книжка, подаренная Державиным, с его
стихами, собственноручно написанными, у меня пропала — это не диковинка; я растерял в жизнь мою немалое число книг с надписями их
авторов, иногда глубоко мною уважаемых, но не запомнить четырех
стихов Державина, мне написанных, при моем благоговении к Державину, при моей памяти — это просто невероятно!
Черные глаза, в которых искрилась проницательность ума, живость и доброта души, черты лица, вообще привлекательные, уста, негою образованные (нижняя губа немного выпуклая в средине), волосы черные как смоль, которых достаточно было, чтобы спрятать в них Душенькина любимца [
Автор подразумевает Амура, невидимого супруга Душеньки, героини одноименной повести в
стихах И. Ф. Богдановича (1743–1803), в основу которой был положен миф о любви Психеи и Амура.], величественный рост, гибкий стан, свежесть и ослепительная белизна тела — все в ней было обворожительно; все было в ней роскошью природы.
Но еще он не кончил
стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый Росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на
автора, продолжавшего читать
стихи, раскланялся перед Багратионом.