Неточные совпадения
Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые
стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в
тюрьму и оставили одного в тесной и темной конурке, с одними голыми
стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.
На другой день, утром, он и Тагильский подъехали к воротам
тюрьмы на окраине города. Сеялся холодный дождь, мелкий, точно пыль, истреблял выпавший ночью снег, обнажал земную грязь.
Тюрьма — угрюмый квадрат высоких толстых
стен из кирпича, внутри
стен врос в землю давно не беленный корпус, весь в пятнах, точно пролежни, по углам корпуса — четыре башни, в средине его на крыше торчит крест тюремной церкви.
Должно быть, потому, что в
тюрьме были три заболевания тифом, уголовных с утра выпускали на двор, и, серые, точно камни тюремной
стены, они, сидя или лежа, грелись на весеннем солнце, играли в «чет-нечет», покрякивали, пели песни.
Он был почти доволен тем, что и физически очутился наедине с самим собою, отгороженный от людей толстыми
стенами старенькой
тюрьмы, построенной еще при Елизавете Петровне.
«Да, единственное приличествующее место честному человеку в России в теперешнее время есть
тюрьма!» — думал он. И он даже непосредственно испытывал это, подъезжая к
тюрьме и входя в ее
стены.
С Сенатором удалялся, во-первых, Кало, а во-вторых, все живое начало нашего дома. Он один мешал ипохондрическому нраву моего отца взять верх, теперь ему была воля вольная. Новый дом был печален, он напоминал
тюрьму или больницу; нижний этаж был со сводами, толстые
стены придавали окнам вид крепостных амбразур; кругом дома со всех сторон был ненужной величины двор.
Сотни людей занимают ряды столов вдоль
стен и середину огромнейшего «зала». Любопытный скользит по мягкому от грязи и опилок полу, мимо огромной плиты, где и жарится и варится, к подобию буфета, где на полках красуются бутылки с ерофеичем, желудочной, перцовкой, разными сладкими наливками и ромом, за полтинник бутылка, от которого разит клопами, что не мешает этому рому пополам с чаем делаться «пунштиком», любимым напитком «зеленых ног», или «болдох», как здесь зовут обратников из Сибири и беглых из
тюрем.
Вскоре он убежал из
тюрьмы, перебравшись через
стену.
Стены нашей
тюрьмы, все эти гносеологические категории, давящая нас пространственность, временность, необходимость, закон тождества воздвигнуты нашим грехом, нашей виной перед Смыслом мира, изменой Отцу.
Ослабевши с годами, потеряв веру в свои ноги, он бежит уже куда-нибудь поближе, на Амур или даже в тайгу, или на гору, только бы подальше от
тюрьмы, чтобы не видеть постылых
стен и людей, не слышать бряцанья оков и каторжных разговоров.
На одной
стене висела большая картина в раззолоченных рамах, представлявшая седого старичка в цепях, заключенного в
тюрьму, которого кормила грудью молодая прекрасная женщина (его дочь, по словам Александры Ивановны), тогда как в окошко с железной решеткой заглядывали два монаха и улыбались.
Михаиле шел вдоль
стены, вот он уже миновал ее, переходил открытое пространство между
тюрьмой и домами города.
К фонарю подходит фонарщик — днем, лампы чистить, — ставит лестницу к
стене, влез, зацепил за гребень
стены крючья веревочной лестницы, спустил ее во двор
тюрьмы и — марш!
Тогда я шел далее. Мне нравилось встречать пробуждение природы; я бывал рад, когда мне удавалось вспугнуть заспавшегося жаворонка или выгнать из борозды трусливого зайца. Капли росы падали с верхушек трясунки, с головок луговых цветов, когда я пробирался полями к загородной роще. Деревья встречали меня шепотом ленивой дремоты. Из окон
тюрьмы не глядели еще бледные, угрюмые лица арестантов, и только караул, громко звякая ружьями, обходил вокруг
стены, сменяя усталых ночных часовых.
Первый месяц
тюрьмы Степан не переставая мучался всё тем же: он видел серую
стену своей камеры, слышал звуки острога — гул под собой в общей камере, шаги часового по коридору, стук часов и вместе с [тем] видел ее — с ее кротким взглядом, который победил его еще при встрече на улице, и худой, морщинистой шеей, которую он перерезал, и слышал ее умильный, жалостный, шепелявый голос: «Чужие души и свою губишь.
Вид городской
тюрьмы всегда производит на меня грустное, почти болезненное впечатление. Высокие, белые
стены здания с его редкими окнами, снабженными железными решетками, с его двором, обнесенным тыном, с плацформой и мрачною кордегардией, которую туземцы величают каррегардией и каллегвардией, — все это может навести на самого равнодушного человека то тоскливое чувство недовольства, которое внезапно и безотчетно сообщает невольную дрожь всему его существу.
В глубокой и темной
тюрьме, которой мокрые
стены были покрыты плесенью, сидел князь Никита Романович, скованный по рукам и ногам, и ожидал себе смерти.
Точно я в
тюрьме, и вот-вот сейчас на меня повалятся
стены.
Юлия Филипповна (злорадно). Дядя! А у Петра
стена в
тюрьме упала… раздавило двух рабочих!
Андрей Ефимыч отошел к окну и посмотрел в поле. Уже становилось темно, и на горизонте с правой стороны восходила холодная, багровая луна. Недалеко от больничного забора, в ста саженях, не больше, стоял высокий белый дом, обнесенный каменною
стеной. Это была
тюрьма.
Стена теней,
ночей
тюрьмапод солнц двустволкой пала.
Немедленно, не останавливая вращения, клетка поползла вверх, и я был вознесен высоко по винтовой линии, где моя
тюрьма остановилась, продолжая вертеться в
стене с ровно таким же количеством простенков и коридоров.
За такие поносные слова пристав ударил Арефу, а потом втолкнул в казарму, где было и темно и душно, как в
тюрьме. Около
стен шли сплошные деревянные нары, и на них сплошь лежали тела. Арефа только здесь облегченно вздохнул, потому что вольные рабочие были набраны Гарусовым по деревням, и тут много было крестьян из бывших монастырских вотчин. Все-таки свои, православные, а не двоеданы. Одним словом, свой, крещеный народ. Только не было ни одной души из своей Служней слободы.
«Отчего мне так легко, радостно и свободно? Именно свободно. Подумаю о завтрашней казни — и как будто ее нет. Посмотрю на
стены — как будто нет и
стен. И так свободно, словно я не в
тюрьме, а только что вышел из какой-то
тюрьмы, в которой сидел всю жизнь. Что это?»
Менее всего был похож на сатану этот человек с маленьким, дряблым личиком, но было в его гусином гоготанье что-то такое, что уничтожало святость и крепость
тюрьмы. Посмейся он еще немного — и вот развалятся гнилостно
стены, и упадут размокшие решетки, и надзиратель сам выведет арестантов за ворота: пожалуйте, господа, гуляйте себе по городу, — а может, кто и в деревню хочет? Сатана!
Только для важных преступников была предназначена
тюрьма, особенные в ней были правила, суровые, твердые и жесткие, как угол крепостной
стены; и если в жестокости есть благородство, то была благородна глухая, мертвая, торжественно немая тишина, ловящая шорохи и легкое дыхание.
Вернер снова пожал плечами и попробовал свой пульс: сердце билось учащенно, но крепко и ровно, с особенной звонкой силой. Еще раз внимательно, как новичок, впервые попавший в
тюрьму, оглядел
стены, запоры, привинченный к полу стул и подумал...
Кричали далеко, но крик оглушал, вызывая шум в голове. И ног как будто нет; от колен не двигаются ноги. Яблоню на
стене писал маляр Ванька Лукин, вор; он потом обокрал церковь и помер, сидя в
тюрьме.
Я думал о том, какое впечатление должна производить эта бродяжья эпопея, рассказанная в душной каторжной казарме, в четырех
стенах крепко запертой
тюрьмы.
1-й лакей. И то возьмите во внимание, что ежели теперь так всех бояться, то надо запереться в четырех
стенах, как в
тюрьме ровно, да так и сидеть.
И мне изменили. Подло, коварно, как изменяют женщины, холопы и — мысли. Мой за́мок стал моей
тюрьмой. В моем за́мке напали на меня враги. Где же спасение? В неприступности за́мка, в толщине его
стен — моя гибель. Голос не проходит наружу — и кто сильный спасет меня? Никто. Ибо никого нет сильнее меня, а я — я и есть единственный враг моего «я».
Вскоре за первым послышался второй, потом третий свисток. Еще через четверть часа — прощальный гул пронесся вниз по реке и замер. Очевидно, пароход обогнул тобольскую гору и партия плыла дальше. Я видел в воображении, как раскрываются брезенты, молодые люди и девушки жадно глядят из-за решеток, как тихо уплывают берега, церкви, здания Тобольска. И может быть, им видна еще на горе
стена моей
тюрьмы. Тупое отчаяние, над которым глухо закипало бессильное бешенство, овладело моей душой…
В пересыльных
тюрьмах Сибири
стены сплошь исписаны этими обращениями к будущим жильцам камер.
А затем пойдет в ход изумительная по изобретательности и ухищрениям тюремная почта, и не одно, быть может, доброе движение души, не один задушевный рассказ из-за запертой двери вновь скрасят мое пребывание в этой
тюрьме, как это бывало не однажды… И еще раз я повторю себе старую истину, что люди — всюду люди, даже и за
стенами военно-каторжной
тюрьмы.
Рассказав все это, Гуль-Гуль показала мне потайную дверцу, которая вела из моей
тюрьмы в ее временное убежище, оказавшееся крошечной комнаткой, которая служила когда-то, скорее всего, кладовой, а теперь была окончательно заброшена обитателями замка. Керим доставлял ей съестные припасы. За водой же Гуль-Гуль спускалась прямо к Тереку — по уступам полуразрушенной
стены.
Эта мысль не давала теперь покоя юноше. Лежа в углу на ворохе соломы и прислушиваясь к тому, что происходило за
стеной избушки, он ломал голову, как найти способ помочь делу. Но делать было нечего, никакого выхода он придумать не мог. Неожиданно раздались шаги нескольких человек, входивших на крыльцо его «
тюрьмы», зазвенели шпоры и сдержанный гул голосов загудел на дворе и под дверью, в сенях.
А что Толстой переживал в душе за время своего сидения в Ясной Поляне, это мы имеем возможность узнать только теперь, когда нам, по крайней мере, в некоторой степени стали доступны его дневники и интимные строки из писем к друзьям. Мучительно читать их. Это какой-то сплошной вопль отчаяния человека, который задыхается от отсутствия воздуха, бьется о
стены своей
тюрьмы и не может вырваться на свежий воздух.
Убитого Ушакова хоронил весь город с музыкой и венками. Общественное мнение было возбуждено против убийцы до такой степени, что народ толпами ходил к
тюрьме, чтобы поглядеть на
стены, за которыми томился Винкель, и уже через два-три дня после похорон на могиле убитого стоял крест с мстительною надписью: „Погиб от руки убийцы“. Но ни на кого так не подействовала смерть Ушакова, как на его мать. Несчастная старуха, узнав о смерти своего единственного сына, едва не сошла с ума…»
Невольно взглянул он на
стену… При слабом свете ночника роковые имена несчастливцев, которых он в этой
тюрьме сменил и которые уж исчезли с земли, выступили из полумрака и бросились к нему в глаза. Красноречивые надгробные надписи! Почему ж и ему не поставить себе такого ж памятника? Может быть, в его клеть придет скоро новый жилец и станет также пробегать эти строки. Он будет тогда не один, он окружит себя семейством былых товарищей и поведет с ними сердечную беседу.
Такие или почти такие мысли пронеслись в голове Савина, заключенного в одной из камер русского заморского заведения, но чувствовавшего даже сквозь толстые
стены одиночной
тюрьмы биение пульса русской жизни, сгонявшего, казалось, с этих
стен их мрачность и суровость.
Комната, похожая на
тюрьму, худо освещенная сальным огарком, почернелые от сырости
стены, две нары, одна против другой к
стене расположенные и служащие диваном и постелью, — вот аудитория цыганки. Осмотрев тщательно за дверью и уверясь, что никто их не подслушивает, начала она свое повествование...
После его последнего свидания с княжной Маргаритой в
стенах т-скон
тюрьмы, им овладел почти панический страх.
Вместо счастья, на которое она надеялась и имела право, она получила лишь горечь обманутой надежды, подобно узнику, пробудившемуся после чудного сна и находящему вокруг себя серые
стены своей
тюрьмы и решетчатые окна, в которые светит солнце, солнце свободных.
Кажется, слышишь из отверстия подземной
тюрьмы вздох орденмейстера Иогана фон Ферзена, засаженного в ней по подозрению в сношениях с русскими [1472 года.]; видишь под
стенами замка храброго воеводу, князя Александра Оболенского, решающегося лучше умереть, чем отступить от них [1502 года.], и в окружных холмах доискиваешься его праха; видишь, как герцог Иоган финляндский, среди многочисленных своих вассалов, отсчитав полякам лежащие на столе сто двадцать пять тысяч талеров, запивает в серебряном бокале приобретение Гельмета и других окружных поместий [1562 года.].
На
стенах в дубовых рамках висят тюремные правила, выписки из некоторых законов, необходимых для арестованных, список всех адвокатов, состоящих при брюссельской апелляционной палате, с их адресами, и прейскурант продуктов, продаваемых в
тюрьме.
— Томящейся теперь в
стенах т-ской
тюрьмы, — пояснила она, отчеканивая каждое слово.
Перед ним одна за другой проходили картины его детства, юности — прошедшей в том самом Петербурге, которого он даже и не видел теперь, но чувствовал за этими
стенами своей
тюрьмы — заграничной жизни, привольной и сладкой жизни, перемены ощущений, подчас невзгод, но в общем надежд и мечтаний.
— Здравствуй, Иисус! Рад приветствовать Тебя в нашей
тюрьме. Здесь нас трое: Ты, я и тот, что смотрит со
стены, и, надеюсь, мы трое уживемся в мире и добром согласии. Тот молчит и смотрит. Ты молчишь, и глаза Твои закрыты — я буду говорить за троих: верный знак того, что согласие наше никогда не нарушится.
Все еще смутно, но уже с настойчивостью, обещавшей близкое освобождение, я стал посвящать мои дни тому, что с помощью догадок и приблизительных расчетов начал вычислять размеры и твердость
стен, включая сюда и те, что со всех сторон облегали нашу
тюрьму.
Это было в сумерки; за
стеною на невидимой церкви тягуче звонил колокол, сзывая верующих; вдалеке, по пустынному, поросшему бурьяном полю черной точкой двигался неведомый путник, уходящий в неведомую даль; и тихо было в нашей
тюрьме, как в гробнице.