Неточные совпадения
В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее в землю кирпичное здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но две трети второго этажа сломаны или не достроены. Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство
с конюшней; в остатке верхнего тускло светились два окна, а под ними, в нижнем, квадратное окно пылало так ярко, как будто за
стеклом его
горел костер.
С плоскогорья Лао-бей-лаза
стекают два ключа: Кямту и Сигими-Бяса. Далее,
с правой стороны, в Бикин впадают: река Бей-си-лаза, стекающая
с горы того же имени, маленький ключик Музейза [У-цзей (хе) — речка сепий.] и река Лаохозен [Лао-ху-цзен — опасающийся (этого места) тигр.], получившая свое название от слова «лахоу», что значит «тигр». По рассказам удэгейцев, несколько лет назад появился тигр, который постоянно ходил по соболиным ловушкам, ломал западни и пожирал все, что в них попадалось.
Залив Рында находится под 44° 41'
с. ш. и 136° 31' в. д. от Гринвича и состоит из двух заливов: северного, именуемого Джигитом, и южного — Пластун. Оба они открыты со стороны моря и потому во время непогоды не всегда дают судам защиту. Наибольшая глубина их равна 25–28 м. Горный хребет, разделяющий оба упомянутых залива, состоит из кварцевого порфира и порфирита
с включением вулканического
стекла. Чем ближе к морю, тем
горы становятся ниже и на самом берегу представляются холмами высотой от 400 до 580 м.
Поднялся ветер. В одну минуту пламя обхватило весь дом. Красный дым вился над кровлею.
Стекла затрещали, сыпались, пылающие бревна стали падать, раздался жалобный вопль и крики: «
Горим, помогите, помогите». — «Как не так», — сказал Архип,
с злобной улыбкой взирающий на пожар. «Архипушка, — говорила ему Егоровна, — спаси их, окаянных, бог тебя наградит».
В 1905 году он был занят революционерами, обстреливавшими отсюда сперва полицию и жандармов, а потом войска. Долго не могли взять его. Наконец, поздно ночью подошел большой отряд
с пушкой. Предполагалось громить дом гранатами. В трактире ярко
горели огни. Войска окружили дом, приготовились стрелять, но парадная дверь оказалась незаперта. Разбив из винтовки несколько
стекол, решили штурмовать. Нашелся один смельчак, который вошел и через минуту вернулся.
В комнате было очень светло, в переднем углу, на столе,
горели серебряные канделябры по пяти свеч, между ними стояла любимая икона деда «Не рыдай мене, мати», сверкал и таял в огнях жемчуг ризы, лучисто
горели малиновые альмандины на золоте венцов. В темных
стеклах окон
с улицы молча прижались блинами мутные круглые рожи, прилипли расплющенные носы, всё вокруг куда-то плыло, а зеленая старуха щупала холодными пальцами за ухом у меня, говоря...
Мастер, стоя пред широкой низенькой печью, со вмазанными в нее тремя котлами, помешивал в них длинной черной мешалкой и, вынимая ее, смотрел, как
стекают с конца цветные капли. Жарко
горел огонь, отражаясь на подоле кожаного передника, пестрого, как риза попа. Шипела в котлах окрашенная вода, едкий пар густым облаком тянулся к двери, по двору носился сухой поземок.
Патеры же стояли
с наклоненными головами перед алтарями, на которых
горели свечи, слабо споря
с дневным еще светом, пробивавшимся в расписные
стекла собора.
Безликие иконы смотрят
с темных стен, к
стеклам окон прижалась темная ночь. Лампы
горят тускло в духоте мастерской; прислушаешься, и — среди тяжелого топота, в шуме голосов выделяется торопливое падение капель воды из медного умывальника в ушат
с помоями.
Луна уже скатилась
с неба, на деревья лёг густой и ровный полог темноты; в небе тускло
горели семь огней колесницы царя Давида и сеялась на землю золотая пыль мелких звёзд. Сквозь завесу малинника в окне бани мерцал мутный свет, точно кто-то протирал тёмное
стекло жёлтым платком. И слышно было, как что-то живое трётся о забор, царапает его, тихонько стонет и плюёт.
Шёл дождь и снег, было холодно, Евсею казалось, что экипаж всё время быстро катится
с крутой
горы в чёрный, грязный овраг. Остановились у большого дома в три этажа. Среди трёх рядов слепых и тёмных окон сверкало несколько
стёкол, освещённых изнутри жёлтым огнём.
С крыши, всхлипывая, лились ручьи воды.
В оранжерее
горел яркий шар. Пришла и Дуня
с горящим лицом и блистающими глазами. Александр Семенович нежно открыл контрольные
стекла, и все стали поглядывать внутрь камер. На белом асбестовом полу лежали правильными рядами испещренные пятнами ярко-красные яйца, в камерах было беззвучно… а шар вверху в 15000 свечей тихо шипел…
— Как это так, не
горят? — испугался Коротков и бросился к себе в комнату. Там, не теряя ни минуты, он схватил коробку,
с треском распечатал ее и чиркнул спичкой. Она
с шипеньем вспыхнула зеленоватым огнем, переломилась и погасла. Коротков, задохнувшись от едкого серного запаха, болезненно закашлялся и зажег вторую. Та выстрелила, и два огня брызнули от нее. Первый попал в оконное
стекло, а второй — в левый глаз товарища Короткова.
Вечер был. Торопливо катит воды свои мутный Днепр, а за ним вся
гора расцвела храмами: трепещет на солнце кичливое золото церковных глав, сияют кресты, даже
стёкла окон как драгоценные камни
горят, — кажется, что земля разверзла недра и
с гордой щедростью показывает солнцу сокровища свои.
Уже все спали, шелестело тяжелое дыхание, влажный кашель колебал спертый, пахучий воздух. Синяя, звездная ночь холодно смотрела в замазанные
стекла окна: звезды были обидно мелки и далеки. В углу пекарни, на стене,
горела маленькая жестяная лампа, освещая полки
с хлебными чашками, — чашки напоминали лысые, срубленные черепа. На ларе
с тестом спал, свернувшись комом, глуховатый Никандр, из-под стола, на котором развешивали и катали хлебы, торчала голая, желтая нога пекаря, вся в язвах.
— вполголоса напевал дьякон, обнимая Алексея Максимовича, блаженно улыбавшегося ему в лицо. Полтора Тараса сладострастно хихикал. Ночь приближалась. В небе тихо вспыхивали звезды, на
горе в городе — огни фонарей. Заунывные свистки пароходов неслись
с реки,
с визгом и дребезгом
стекол отворялась дверь харчевни Вавилова. На двор вошли две темные фигуры, приблизились к группе людей около бутылки, и одна из них хрипло спросила...
Мать спала, обессилев от целого дня работы и выпитой водки. В маленькой комнатке, за перегородкой,
горела на столе кухонная лампочка, и слабый желтоватый свет ее
с трудом проникал через закопченное
стекло, бросая странные тени на лицо Сашки и его отца.
Глядит Алексей на стоящий отдельно от обительских строений домик… Вовсе не похож он на другие… Крыт железом, обшит тесом, выкрашен, бемские
стекла, медные оконные приборы так и
горят на заре… «Так вот в каких хоромах поживает Марья Гавриловна», — думает Алексей, не сводя глаз
с красивого свеженького домика…
Часто по вечерам, когда уже было темно, я приходил к их дому и смотрел
с Площадной на стрельчатые окна гостиной, как по морозным узорам
стекол двигались смутные тени; и со Старо-Дворянской смотрел, перешедши на ту сторону улицы, как над воротами двора, в маленьких верхних окнах антресолей, — в их комнатах, —
горели огоньки.
Те же беленые стены
с видами Афонских
гор и другими «божественными картинками»,
с портретами государя и государыни и других членов императорской фамилии, без которых немыслим ни один дом сибирского крестьянина, боготворящего своего царя-батюшку; та же старинная мебель, иногда даже красного дерева; диваны
с деревянными лакированными спинками, небольшое простеночное зеркало в раме и неприменно старинный буфет со
стеклами затейливого устройства, точно перевезенный из деревенского дома «старосветского» помещика и Бог весть какими судьбами попавший в далекие сибирские палестины.
Те же беленые стены
с видами Афонских
гор и другими «божественными картинками»,
с портретами Государя и Государыни и других членов Императорской фамилии, без которых немыслим ни один дом сибирского крестьянина, боготворящего своего Царя-Батюшку, та же старинная мебель — иногда даже красного дерева диваны
с деревянными лакированными спинками, небольшое простеночное зеркало в раме и непременно старинный буфет со
стеклами затейливого устройства, точно перевезенный из деревенского дома «старосветского» помещика и Бог весть как попавший в далекие Сибирские Палестины.