Неточные совпадения
Это был высокий старик
в шапке волос, курчавых, точно овчина, грязно-серая борода обросла его лицо от глаз до шеи, сизая шишка носа едва заметна на лице,
рта совсем не видно, а на месте глаз тускло светятся осколки мутных
стекол.
Мы шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали
в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой,
в очках с огромными круглыми
стеклами, державшихся только на носу.
В руках у него была книга. Отец Аввакум взял у него книгу, снял с его носа очки, надел на свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и
рот разинул. Книга была — Конфуций.
Страшен был не он, с его хвостом, рогами и даже огнем изо
рта. Страшно было ощущение какого-то другого мира, с его вмешательством, непонятным, таинственным и грозным… Всякий раз, когда кто-нибудь умирал по соседству, особенно если умирал неожиданно, «наглою» смертью «без покаяния», — нам становилась страшна тьма ночи, а
в этой тьме — дыхание ночного ветра за окном, стук ставни, шум деревьев
в саду, бессознательные вскрикивания старой няньки и даже простой жук, с смутным гудением ударяющийся
в стекла…
Если встать на лавку, то
в верхние
стекла окна, через крыши, видны освещенные фонарями ворота завода, раскрытые, как беззубый черный
рот старого нищего, —
в него густо лезет толпа маленьких людей.
За стеною тюрьмы сухо хлопнуло что-то, — был слышен тонкий звон разбитого
стекла. Солдат, упираясь ногами
в землю, тянул к себе лошадь, другой, приложив ко
рту кулак, что-то кричал по направлению тюрьмы и, крикнув, поворачивал туда голову боком, подставляя ухо.
Девушка была полненькая,
в темном гладком платье; по ее овальному лицу медленно
стекали слезы; мокрые голубые глаза, не отрываясь, смотрели
в лицо вотчима, на острые кости, большой заострившийся нос и темный
рот.
А Шлема Финкельштейн наяривал на барабане утреннюю зорю. Сквозь густой пар казарменного воздуха мерцали красноватым потухающим пламенем висячие лампы с закоптелыми дочерна за ночь
стеклами и поднимались с нар темные фигуры товарищей. Некоторые, уже набрав
в рот воды, бегали по усыпанному опилками полу, наливали изо
рта в горсть воду и умывались. Дядькам и унтер-офицерам подавали умываться из ковшей над грудой опилок.
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули
в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое
стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко
в круглый
рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Галуэй что-то промычал. Вдруг все умолкли, — чье-то молчание, наступив внезапно и круто, закрыло все
рты. Это умолк Ганувер, и до того почти не проронивший ни слова, а теперь молчавший, с странным взглядом и бледным лицом, по которому
стекал пот. Его глаза медленно повернулись к Дюроку и остановились, но
в ответившем ему взгляде был только спокойный свет.
Растаптывая пол тяжёлыми ударами ног, поручик, хлопнув дверью, исчез, оставив за собой тихий звон
стекла висячей лампы и коротенький визг Полины. Яков встал на мягкие ноги, они сгибались, всё тело его дрожало, как озябшее; среди комнаты под лампой стояла Полина,
рот у неё был открыт, она хрипела, глядя на грязненькую бумажку
в руке своей.
К величайшему удивлению и радости нашей, птичка-мать, выбравшись из клетки, ловила на оконных
стеклах мух и, возвращаясь
в клетку, совала их
в раскрытые желтоватые
рты птенцов.
В это время учитель занимается
в тесной и темной школе. Он сидит
в пальто, а ребятишки
в тулупах, и у всех изо
рта вылетают клубы пара. Оконные
стекла изнутри сплошь покрыты толстым белым бархатным слоем снега. Снег бахромой висит на потолочных брусьях и блестит нежным инеем на округлости стенных бревен.
Класс наполнялся вдруг разноголосными жужжаниями: авдиторы [Авдиторы — ученики старших классов, которым доверялась проверка знаний учеников младших классов.] выслушивали своих учеников; звонкий дискант грамматика попадал как раз
в звон
стекла, вставленного
в маленькие окна, и
стекло отвечало почти тем же звуком;
в углу гудел ритор, которого
рот и толстые губы должны бы принадлежать, по крайней мере, философии.
Кудряшов скрылся за зелень, а Василий Петрович подошел к одному из зеркальных
стекол и начал рассматривать, что было за ним. Слабый свет одной свечки не мог проникнуть далеко
в воду, но рыбы, большие и маленькие, привлеченные светлой точкой, собрались
в освещенном месте и глупо смотрели на Василия Петровича круглыми глазами, раскрывая и закрывая
рты и шевеля жабрами и плавниками. Дальше виднелись темные очертания водорослей. Какая-то гадина шевелилась
в них; Василий Петрович не мог рассмотреть ее формы.
Гриша сам не
в себе. Верит несомненно, что целые шесть недель провел он с бесом… Не одной молитвой старался он очистить себя от невольного осквернения: возложил вериги, чтоб не скидать их до смерти, голым телом ложился на кремни и битые
стекла, целый день крохи
в рот не бирал, обрекая себя на строгий, безъядный пост на столько же дней, на столько ночей, сколько пробыл он с Досифеем.