Неточные совпадения
Представь, Петр Ипполитович вдруг сейчас
стал там уверять этого другого рябого постояльца, что в английском парламенте, в прошлом столетии, нарочно назначена была комиссия из юристов, чтоб рассмотреть весь процесс Христа перед первосвященником и Пилатом, единственно чтоб узнать, как теперь это будет по нашим законам и что все было произведено со всею торжественностью, с адвокатами,
прокурорами и с прочим… ну и что присяжные принуждены были вынести обвинительный приговор…
— Я больше ничего не имею, — сказал
прокурор председателю и, неестественно приподняв плечи,
стал быстро записывать в конспект своей речи признание самой подсудимой, что она заходила с Симоном в пустой номер.
И товарищ
прокурора тотчас же снял локоть с конторки и
стал записывать что-то. В действительности он ничего не записывал, а только обводил пером буквы своей записки, но он видал, как
прокуроры и адвокаты это делают: после ловкого вопроса вписывают в свою речь ремарку, которая должна сокрушить противника.
Другой свидетель, пострадавший старичок, домовладелец и собственник половиков, очевидно желчный человек, когда его спрашивали, признает ли он свои половики, очень неохотно признал их своими; когда же товарищ
прокурора стал допрашивать его о том, какое употребление он намерен был сделать из половиков, очень ли они ему были нужны, он рассердился и отвечал...
Секретарь замолк, собирая бумаги, товарищ
прокурора сердито
стал записывать что-то.
— При аресте в селе Мокром, — припоминая, спросил
прокурор, — все видели и слышали, как вы, выбежав из другой комнаты, закричали: «Я во всем виновата, вместе в каторгу пойдем!»
Стало быть, была уже и у вас в ту минуту уверенность, что он отцеубийца?
Понимаю же я теперешнюю разницу: ведь я все-таки пред вами преступник сижу, как,
стало быть, в высшей степени неровня, а вам поручено меня наблюдать: не погладите же вы меня по головке за Григория, нельзя же в самом деле безнаказанно головы ломать старикам, ведь упрячете же вы меня за него по суду, ну на полгода, ну на год в смирительный, не знаю, как там у вас присудят, хотя и без лишения прав, ведь без лишения прав,
прокурор?
С этого процесса господин Ракитин в первый раз заявил себя и
стал заметен;
прокурор знал, что свидетель готовит в журнал
статью о настоящем преступлении и потом уже в речи своей (что увидим ниже) цитовал несколько мыслей из
статьи, значит, уже был с нею знаком.
К тому же
прокурор, теперь уже точно нарочно,
стал поминутно раздражать его прицепкой к «мелочам».
Он упал на свое место, ломая руки в отчаянии.
Прокурор и защитник
стали предлагать перекрестные вопросы, главное в том смысле: «что, дескать, побудило вас давеча утаить такой документ и показывать прежде совершенно в другом духе и тоне?»
«Эта дрянь
прокурор тоже ушел, верно из презрения, гадко
стало смотреть на голого».
И уж конечно
стали записывать, но когда записывали, то
прокурор вдруг, как бы совсем внезапно наткнувшись на новую мысль, проговорил...
Пан Муссялович вставлял страшно много польских слов в свои фразы и, видя, что это только возвышает его в глазах председателя и
прокурора, возвысил наконец свой дух окончательно и
стал уже совсем говорить по-польски.
— Так вот от этого-то самого Григория мы и получили столь значительные показания на ваш счет, что… —
стал было продолжать
прокурор, но Митя вдруг вскочил со стула.
Когда подписан был протокол, Николай Парфенович торжественно обратился к обвиняемому и прочел ему «Постановление», гласившее, что такого-то года и такого-то дня, там-то, судебный следователь такого-то окружного суда, допросив такого-то (то есть Митю) в качестве обвиняемого в том-то и в том-то (все вины были тщательно прописаны) и принимая во внимание, что обвиняемый, не признавая себя виновным во взводимых на него преступлениях, ничего в оправдание свое не представил, а между тем свидетели (такие-то) и обстоятельства (такие-то) его вполне уличают, руководствуясь такими-то и такими-то
статьями «Уложения о наказаниях» и т. д., постановил: для пресечения такому-то (Мите) способов уклониться от следствия и суда, заключить его в такой-то тюремный замок, о чем обвиняемому объявить, а копию сего постановления товарищу
прокурора сообщить и т. д., и т. д.
Поль-Луи Курье уже заметил в свое время, что палачи и
прокуроры становятся самыми вежливыми людьми. «Любезнейший палач, — пишет
прокурор, — вы меня дружески одолжите, приняв на себя труд, если вас это не обеспокоит, отрубить завтра утром голову такому-то». И палач торопится отвечать, что «он считает себя счастливым, что такой безделицей может сделать приятное г.
прокурору, и остается всегда готовый к его услугам — палач». А тот — третий, остается преданным без головы.
Молодежь
стала предметом особого внимания и надежд, и вот что покрывало таким свежим, блестящим лаком недавних юнкеров, гимназистов и студентов. Поручик в свеженьком мундире казался много интереснее полковника или генерала, а студент юридического факультета интереснее готового
прокурора. Те — люди, уже захваченные колесами старого механизма, а из этих могут еще выйти Гоши или Дантоны. В туманах близкого, как казалось, будущего начинали роиться образы «нового человека», «передового человека», «героя».
Юлия после этого
стала как опущенная в воду;
прокурор тоже выглядел как-то еще солиднее; даже беспечный инженер был явно мрачен и все кусал себе ногти. Разговор тянулся вяло.
— Покажите, покажите мне это кольцо! — говорил начальник губернии почти озлобленным от удивления голосом. — Никакого разрыва нет на кольце, — говорил он, передавая кольцо
прокурору, который, прищурившись и поднося к свечке,
стал смотреть на кольцо.
Но отчего же, за всем тем, когда я слушаю
прокурора, мне
становится не совсем ловко?
Вздумал было потом поершиться против него один из
прокуроров и на личные предложения начальника губернии
стал давать по губернскому правлению протесты, но кончил тем, что, для пользы службы, был переведен в другую, дальнюю губернию.
Прокурор (перелистывает карманное уложение и делает вид, что нашел). Полагаю, что домогательство защиты следует оставить без последствий… на основании 1679
статьи.
Прокурор (нимало не смущаясь и смотря на Перьева в упор). Это по одному изданию — действительно так; а по другому изданию та же 1679
статья…
Те же
прокуроры, и судьи, и такие же заседания, но
становится всё яснее и яснее, что так как гражданские суды решаются по самым разнообразным причинам, но только не по справедливости, и что уголовные суды не имеют никакого смысла, потому что наказания не достигают никакой допускаемой даже самими судьями цели, то учреждения эти не представляют никакого другого значения, как только средство кормления людей, ни на что более полезное не способных.
И если теперь уже есть правители, не решающиеся ничего предпринимать сами своей властью и старающиеся быть как можно более похожими не на монархов, а на самых простых смертных, и высказывающие готовность отказаться от своих прерогатив и
стать первыми гражданами своей республики; и если есть уже такие военные, которые понимают всё зло и грех войны и не желают стрелять ни в людей чужого, ни своего народа; и такие судьи и
прокуроры, которые не хотят обвинять и приговаривать преступников; и такие духовные, которые отказываются от своей лжи; и такие мытари, которые стараются как можно меньше исполнять то, что они призваны делать; и такие богатые люди, которые отказываются от своих богатств, — то неизбежно сделается то же самое и с другими правительствами, другими военными, другими судейскими, духовными, мытарями и богачами.
Кажется, самые необходимые в его положении люди — исправник и
прокурор окружного суда. С них бы и следовало начать. Или с предводителя дворянства. Но начинать с них Передонову
стало страшно. Предводитель Верига — генерал, метит в губернаторы. Исправник,
прокурор — это страшные представители полиции и суда.
Произошла новая семейная путаница. Поручики впились в меня стальными глазами, как бы намереваясь нечто запечатлеть в памяти; коллежский асессор Сенечка, напротив, стыдливо потупил глаза и, казалось, размышлял: обязан ли он, в качестве товарища
прокурора, занести о сем в протокол?"Индюшка"визжала на прапорщика: ах, этот дурной сын в гроб меня вгонит! Стрекоза с каждою минутой
становился грустнее и строже. Но тетенька, как любезная хозяйка, старалась держать нейтралитет и весело произнесла...
Эта просьба старушкою была подана
прокурору на первой неделе великого поста, и о ней вдруг заговорили, как о событии, выходящем вон из ряда; а на сынков
стали покашиваться, но как раз целый год прошел, пока проходили разные процедуры и старушка из тюрьмы доказывала своим свободным детям, что у них еще есть деньги и что так как они не делились, то она в этих деньгах имеет часть.
После семи лет службы в одном городе Ивана Ильича перевели на место
прокурора в другую губернию. Они переехали, денег было мало, и жене не понравилось то место, куда они переехали. Жалованье было хоть и больше прежнего, но жизнь была дороже; кроме того, умерло двое детей, и потому семейная жизнь
стала еще неприятнее для Ивана Ильича.
—
Стало быть, если б я, например, хоть разневинный был, а у
прокурора система будет лучше, нежели у моего адвоката, так меня на каторгу сошлют?
Вот кабы ты, господин Золя, поприсутствовал при этих разговорах — может быть, и понял бы, что самое наглое психологическое лганье, которое не снилось ни тебе, ни братьям Гонкурам, ниже
прокурорам и адвокатам (
прокурорам — разумеется, французским, а адвокатам — всем вообще), должно
стать в тупик перед этой психологической непроходимостью.
Допросив двух-трех кучеров, товарищ
прокурора плотно пообедал, прочел мне целую инструкцию и уехал. Перед отъездом он заходил во флигель, где содержался заключенный Урбенин, и объявил последнему, что наше подозрение в его виновности
стало уверенностью. Урбенин махнул рукой и попросил позволения присутствовать на похоронах жены; последнее ему было разрешено.
— Нет, барин… — послышался слабый голос, — пущай господин
прокурор приезжает, ему объявлю, а вам не
стану сказывать.
Товарищ
прокурора нагнулся к бумагам и, сопя на всю комнату,
стал читать вполголоса, изредка вставляя свои замечания и поправки.
Пришли какие-то молодые люди с равнодушными лицами, запечатали лавку и описали в доме всю мебель. Подозревая в этом интригу и по-прежнему не чувствуя за собой никакой вины, оскорбленный Авдеев
стал бегать по присутственным местам и жаловаться. По целым часам ожидал он в передних, сочинял длинные прошения, плакал, бранился. В ответ на его жалобы
прокурор и следователь говорили ему равнодушно и резонно...
Председатель махнул рукой и бросился к двери. Товарищ
прокурора тоже махнул рукой и, подхватив свой портфель, исчез вместе с председателем. Секретарь вздохнул, укоризненно поглядел им вслед и
стал убирать бумаги.
— Не мели вздору! — глухо оборвал его Теркин. Из-за чего я тебя
стану спасать?.. Чтобы ты в третий раз растрату произвел?.. Будь у меня сейчас свободных сорок тысяч — я бы тебе копейки не дал, слышишь: копейки! Вы все бесстыдно изворовались, и товарищество на вере у вас завелось для укрывательства приятельских хищений!.. Честно, мол, благородно!.. Вместо того чтобы тебя
прокурору выдать, за тебя вносят! Из каких денег? Из банковских!.. У разночинца взять? Ха-ха!
Прокурор чувствовал на лице его дыхание, то и дело касался щекой его волос, и на душе у него
становилось тепло и мягко, так мягко, как будто не одни руки, а вся душа его лежала на бархате Сережиной куртки. Он заглядывал в большие, темные глаза мальчика, и ему казалось, что из широких зрачков глядели на него и мать, и жена, и всё, что он любил когда-либо.
— Меня незаконно арестовали. Поусердствовали следователь и
прокурор. Они меня подвели под
статью тысяча семьсот одиннадцатую… А тут простой гражданский иск.
Наиболее всего поразило окружающих то, что креатуры канцлера Безбородко пошли в ход, постоянно
стали получать знаки благоволения и резко критиковали финансовые операции генерал-прокурора князя Куракина.
Коронат вздрогнул от неожиданности и удивленно уставился на товарища
прокурора. Карамышев
стал необычайно серьезен.
И
прокурор, и комиссар
стали по очереди задавать ей вопросы, касавшиеся Савина и ее отношений к нему.
Прокурор, овладевая темой,
становился все строже.
Скоро тайна взаимной любви переведенного из Москвы и пользующегося покровительством обер-прокурора сената Дмитревского чиновника Гречихина и младшей дочери генерал-прокурора Похвиснева была разгадана и
стала достоянием светских сплетен.
С этой минуты перемены
стали быстро следовать одна за другою. Владимир Сергеевич Похвиснев, сделанный уже ранее сенатором, получил повеление исполнять должность генерал-прокурора. Увольнение разных лиц от службы посыпалось градом.
Тут и выдвигается на вид сошедшая с первого плана личность синодального обер-прокурора гр. Д. А. Толстого, и
становится необходимым сделать некоторую характеристику общих отношений к делу духовного суда, недостатки коего бывший обер-прокурор гр. Толстой, конечно, понимал и настойчиво желал учредить иной суд, где было бы менее места произволу и более законности.
Уже после того, как я
стал верующим и читал Евангелие как божественную книгу, я, при встрече с моими приятелями,
прокурорами, судьями, в виде игривой шутки, говорил им: а вы всё судите, а сказано: не судите, и не судимы будете.