Неточные совпадения
И
Старцев избегал разговоров, а только закусывал и играл в винт, и когда заставал в каком-нибудь доме семейный праздник и его приглашали откушать, то он садился и ел
молча, глядя в тарелку; и все, что в это время говорили, было неинтересно, несправедливо, глупо, он чувствовал раздражение, волновался, но
молчал, и за то, что он всегда сурово
молчал и глядел в тарелку, его прозвали в городе «поляк надутый», хотя он никогда поляком не был.
Толпа моментально, вся как один человек, склоняется головами до земли пред
старцем инквизитором, тот
молча благословляет народ и проходит мимо.
Из монахов находились, даже и под самый конец жизни
старца, ненавистники и завистники его, но их становилось уже мало, и они
молчали, хотя было в их числе несколько весьма знаменитых и важных в монастыре лиц, как например один из древнейших иноков, великий молчальник и необычайный постник.
А
старец уже заметил в толпе два горящие, стремящиеся к нему взгляда изнуренной, на вид чахоточной, хотя и молодой еще крестьянки. Она глядела
молча, глаза просили о чем-то, но она как бы боялась приблизиться.
Вслед за июньскими баррикадами пали и типографские станки. Испуганные публицисты приумолкли. Один
старец Ламенне приподнялся мрачной тенью судьи, проклял — герцога Альбу Июньских дней — Каваньяка и его товарищей и мрачно сказал народу: «А ты
молчи, ты слишком беден, чтоб иметь право на слово!»
Старец Анфим
молчал всю дорогу, не желая поддаваться бесовскому смущению, а тут накинулся на Михея Зотыча...
Михей Зотыч только слушал и
молчал, моргая своими красными веками. За двадцать лет он мало изменился, только сделался ниже. И все такой же бодрый, хотя уж ему было под девяносто. Он попрежнему сосал ржаные корочки и запивал водой.
Старец Анфим оставался все таким же черным жуком. Время для скитников точно не существовало.
Дальше скитники ехали
молча и только переглядывались и шептали молитвы, когда на раскатах разносило некованные сани. Они еще вывалились раз пять, но ничего не говорили, а только опасливо озирались по сторонам. В одном месте Анфим больно зашиб руку и только улыбнулся. Ох, не любит антихрист, когда обличают его лестные кознования. Вон как ударил, и прямо по руке, которая творит крестное знамение. На, чувствуй,
старец Анфим!
Аграфена стояла перед ним точно в тумане и плохо понимала, что он говорит. Неужели она проспала целый день?.. А
старец ее пожалел… Когда она садилась в сани, он
молча сунул ей большой ломоть ржаного хлеба. Она действительно страшно хотела есть и теперь повиновалась угощавшему ее Кириллу.
После этого приступа
старец Кирилл точно изнемог и несколько времени тоже
молчал, а потом начал говорить, не обращаясь ни к кому, точно Аглаиды и не было совсем.
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко полетели обратно, к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу к Талому. Небо обложили низкие зимние облака, и опять начал падать мягкий снежок… Это было на руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то в чаще мелькнул огонек.
Старец Кирилл
молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и велел Аграфене надеть ее.
Мы,
старцы сороковых годов, видим, как они
молчат (при нас они действительно
молчат, словно им и говорить с нами не о чем), и посмеиваемся: вот, мол, шалопаи! чай, женский вопрос, с точки зрения Фонарного переулка, разрешают!
Но
старец, с места не привстав,
Молчит, склонив главу унылу,
Князья, бояре — все
молчат,
Душевные движенья кроя.
Большое гостеприимное хозяйство восстановляет нарушенный порядок; монахи кружатся в ленивой, усталой суете, а наверху горы, пред крыльцом кельи
старца Иоанна, собрался полукруг людей, терпеливо и
молча ожидающих утешения, и среди них — Кожемякин.
Мы
молча любовались изящною картиной противопоставления сих двух административных светил, из коих одно представляло полный жизни восход, а другое — прекрасный, тихо потухающий закат; но многие заметили, что «новый», при появлении благодушного
старца, вздрогнул.
— А ты, Хамова внучка,
молчи! Пока не спрашивают, рот разевать не моги, — кинул грозное слово ненавистной Аркадии
старец Иосиф. — Не твоего ума дело.
Вечером долго сидели за чайным столом. Шли разговоры веселые, велась беседа шутливая, задушевная. Зашла речь про скиты, и Патап Максимыч на свой конек попал — ни конца, ни краю не было его затейным рассказам про матерей, про белиц, про «леших пустынников», про бродячих и сидячих
старцев и про их похожденья с бабами да с девками. До упаду хохотал Сергей Андреич, слушая россказни крестного;
молчала Аграфена Петровна, а Марфа Михайловна сказала детям...
Снова кормщик сел у стола, выдвинул ящик, вынул книгу, стал ее читать. Все слушали
молча с напряженным вниманием, кроме блаженного Софронушки. Разлегся юрод на диванчике и бормотал про себя какую-то чепуху. А Николай Александрыч читал житие индийского царевича Иоасафа и наставника его
старца Варлаама, читал еще об Алексее Божием человеке, читал житие Андрея Христа ради юродивого. Потом говорил поучение...
Замолчал слепец. Владимир пал на его грудь, и слезы счастия неподкупного оросили ее. Святой
старец ничего не говорил; но вместо ответа на челе его просияла радость.
Молча поднялись они и побрели к озеру.
Багратион вошел в комнату больного Суворова в сопровождении графини Натальи Александровны Зубовой. Весенние солнечные лучи с трудом пробивались сквозь опущенные шторы и занавеси комнат и полуосвещали постель, на которой лежал больной
старец. У постели
молча сидели Аркадий Суворов и доктор.