Неточные совпадения
— Ах, ляд вас побери! — говорил неустрашимый штаб-офицер, взирая на эту картину. — Что ж мы, однако, теперь будем делать? —
спрашивал он в тоске помощника градоначальника.
Выгнув грудь, закинув руки назад,
офицер встряхнул плечами, старый жандарм бережно снял с него пальто, подал портфель, тогда
офицер, поправив очки, тоже
спросил тоном старого знакомого...
— Скажите… Это — не в порядке дознания, — даю вам честное слово
офицера! Это — русский человек
спрашивает тоже русского человека… других мыслей, честного человека. Вы допускаете…?
— Тут есть беленькое, «Грав», — очень легкое и милое! Сырку
спроси, а потом — кофеишко закажем, — бойко внушал он. — Ты — извини, но я почти не спал ночью, после концерта — ужин, а затем — драма:
офицер с ума спятил, изрубил шашкой полицейского, ранил извозчика и ночного сторожа и вообще — навоевал!
— А
офицера относятся к нему отрицательно? —
спросил Самгин.
В столовой, у стола, сидел другой
офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый, в седой щетине на черепе и верхней губе, человек очень пехотного вида; мундир его вздулся на спине горбом, воротник наехал на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим,
спросил, взглянув на него плоскими глазами...
— О, нет! Это меня не… удовлетворяет. Я — сломал ногу. Это будет материальный убиток, да! И я не уйду здесь. Я требую доктора… —
Офицер подвинулся к нему и стал успокаивать, а судейский
спросил Самгина, не заметил ли он в вагоне человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от пассажира первого класса?
Первым втиснулся в дверь толстый вахмистр с портфелем под мышкой, с седой, коротко подстриженной бородой, он отодвинул Клима в сторону, к вешалке для платья, и освободил путь чернобородому
офицеру в темных очках, а
офицер спросил ленивым голосом...
Самгин, одеваясь, заметил, что
офицер и чиновник переглянулись, затем
офицер, хлопнув по своей ладони бумагами Клима,
спросил...
— Можно объяснить самоубийством, — ласково предложил один из
офицеров, а другой
спросил...
— Почему же
офицер — скот? — нахмурив брови, удивленно
спросила Дуняша. — Он просто — глупый и нерешительный. Он бы пошел к революционерам и сказал: я — с вами! Вот и все.
— Ваша фамилия? —
спросил его жандармский
офицер и, отступив от кровати на шаг, встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
— Я
спрашиваю не вас, — свирепо рявкнул
офицер. — Где начальник станции?
— «Кто ты такой? откуда?» —
спросил наш
офицер.
Кичибе суетился: то побежит в приемную залу, то на крыльцо, то опять к нам. Между прочим, он пришел
спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», — отвечали ему и в то же время послали
офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше одной рюмки вина не пили.
«Что это такое авральная работа?» —
спросил я другого
офицера.
Едва адмирал ступил на берег, музыка заиграла, караул и
офицеры отдали честь. А где же встреча, кто ж примет: одни переводчики? Нет, это шутки! Велено
спросить, узнать и вытребовать.
Мы уже были предупреждены, что нас встретят здесь вопросами, и оттого приготовились отвечать, как следует, со всею откровенностью. Они
спрашивали: откуда мы пришли, давно ли вышли, какого числа, сколько у нас людей на каждом корабле, как матросов, так и
офицеров, сколько пушек и т. п.
На другой день, 5-го января, рано утром, приехали переводчики
спросить о числе гостей, и когда сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших
офицеров. Они сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот день и что будет большой обед. Как нейти на большой обед? Многие, кто не хотел ехать, поехали.
Нам подали шлюпки, и мы, с людьми и вещами, свезены были на прибрежный песок и там оставлены, как совершенные Робинзоны. Что толку, что Сибирь не остров, что там есть города и цивилизация? да до них две, три или пять тысяч верст! Мы поглядывали то на шкуну, то на строения и не знали, куда преклонить голову. Между тем к нам подошел какой-то штаб-офицер,
спросил имена, сказал свое и пригласил нас к себе ужинать, а завтра обедать. Это был начальник порта.
Нехлюдов слез с пролетки и подошел к двигавшимся женщинам, желая
спросить Маслову о вещах и о том, как она себя чувствует, но конвойный унтер-офицер, шедший с этой стороны партии, тотчас же заметив подошедшего, подбежал к нему.
Еще не успели за ним затворить дверь, как опять раздались всё те же бойкие, веселые звуки, так не шедшие ни к месту, в котором они производились, ни к лицу жалкой девушки, так упорно заучивавшей их. На дворе Нехлюдов встретил молодого
офицера с торчащими нафабренными усами и
спросил его о помощнике смотрителя. Это был сам помощник. Он взял пропуск, посмотрел его и сказал, что по пропуску в дом предварительного заключения он не решается пропустить сюда. Да уж и поздно..
— «А
спроси, — отвечаю ей, — всех господ
офицеров, нечистый ли во мне воздух али другой какой?» И так это у меня с того самого времени на душе сидит, что намеднись сижу я вот здесь, как теперь, и вижу, тот самый генерал вошел, что на Святую сюда приезжал: «Что, — говорю ему, — ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?» — «Да, отвечает, надо бы у вас форточку али дверь отворить, по тому самому, что у вас воздух несвежий».
Офицеры различных полков толкались тут же; необыкновенно длинный кирасир, немецкого происхождения, хладнокровно
спрашивал у хромого барышника: сколько он желает получить за сию рыжую лошадь?
Довольно вам сказать, что на днях я обедал у одного знакомого, там был инженерный
офицер; хозяин
спросил его, хочет ли он со мной познакомиться?
Этот сержант, любивший чтение, напоминает мне другого. Между Террачино и Неаполем неаполитанский карабинер четыре раза подходил к дилижансу, всякий раз требуя наши визы. Я показал ему неаполитанскую визу; ему этого и полкарлина бьло мало, он понес пассы в канцелярию и воротился минут через двадцать с требованием, чтоб я и мой товарищ шли к бригадиру. Бригадир, старый и пьяный унтер-офицер, довольно грубо
спросил...
«Это автор статьи о бородинской годовщине?» —
спросил его на ухо
офицер.
Однажды к нашей квартире подъехала извозчичья парная коляска, из которой вышел молодой
офицер и
спросил отца. Он был в новеньком свежем синем мундире, на котором эффектно выделялись белые аксельбанты. Шпоры его звенели на каждом шагу приятным тихим звоном.
Офицер поклонился, звякнул шпорами и, указывая на картину,
спросил...
— Вы бывший
офицер? —
спросил я.
— А мне это один солдат говорил, с которым я один раз разговаривала, что им нарочно, по уставу, велено целиться, когда они в стрелки рассыпаются, в полчеловека; так и сказано у них: «в полчеловека». Вот уже, стало быть, не в грудь и не в голову, а нарочно в полчеловека велено стрелять. Я
спрашивала потом у одного
офицера, он говорил, что это точно так и верно.
Я же господину Фатееву изъяснил так: что сын мой, как следует всякому благородному
офицеру, не преминул бы вам дать за то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то вам сталее
спрашивать с нее, чем с него, — и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение, что и приказываю тебе сим письмом немедленно исполнить, а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно».
Я
спрашиваю себя:"Зачем нужен уланский
офицер?" — и смело отвечаю:"Он нужен в качестве эксперта по военной части!"Я не смею утверждать, но мне кажется… и если вашему превосходительству угодно будет выслушать меня…
— Это я вам после скажу! — со злой вежливостью ответил
офицер. И, обратясь к Власовой,
спросил: — Ты грамотна?
— Как же я сниму шапку, если меня за руки держат? —
спросил Николай, заглушая чтение протокола.
Офицер бросил бумагу на стол.
— Так! — сказал
офицер, откидываясь на спинку стула. Хрустнул пальцами тонких рук, вытянул под столом ноги, поправил усы и
спросил Николая...
— Я не тебя
спрашиваю! — строго сказал
офицер и снова
спросил: — Старуха, — отвечай!
Посмотрев роту, генерал удалял из строя всех
офицеров и унтер-офицеров и
спрашивал людей, всем ли довольны, получают ли все по положению, нет ли жалоб и претензий? Но солдаты дружно гаркали, что они «точно так, всем довольны». Когда
спрашивали первую роту, Ромашов слышал, как сзади него фельдфебель его роты, Рында, говорил шипящим и угрожающим голосом...
— Как здоровье вашей супруги? —
спрашивает ее превосходительство, обращаясь к инженерному
офицеру, с очевидным желанием замять разговор, принимающий слишком интимный характер.
— Ну что, вы как поживаете, господа? —
спросил я, подходя к кучке гарнизонных
офицеров, одетых с иголочки и в белых перчатках на руках.
— О чем же вы так смеялись тут, господа? —
спрашиваю я того же
офицера, который объяснял мне значение слова"покормиться".
— Ну что, батюшка? Какие слухи? —
спросил штаб-офицер.
— Об чем, Аполлон Сергеич? —
спросил старший
офицер.
Когда Козельцов
спросил фельдфебеля, чтец замолк, солдаты зашевелились, закашляли, засморкались, как всегда после сдержанного молчания; фельдфебель, застегиваясь, поднялся около группы чтеца и, шагая через ноги и по ногам тех, которым некуда было убрать их, вышел к
офицеру.
— Ах, это Козельцов
спрашивал, — сказал молодой
офицер: — надо его разбудить. Вставай обедать, — сказал он, подходя к спящему на диване и толкая его за плечо.
Она усадила Санина возле себя и начала говорить ему о Париже, куда собиралась ехать через несколько дней, о том, что немцы ей надоели, что они глупы, когда умничают, и некстати умны, когда глупят; да вдруг, как говорится, в упор — à brule pourpoint —
спросила его, правда ли, что он вот с этим самым
офицером, который сейчас тут сидел, на днях дрался из-за одной дамы?
Молодой человек вскочил на ноги, но другой
офицер, постарше, остановил его движением руки, заставил сесть и, повернувшись к Санину,
спросил его, тоже по-французски...
— Как поживаете, господин обер-офицер? —
спросил Дрозд лениво.
«Ну да, может быть, сто, а может быть, и двести раз я бывал виноватым. Но когда
спрашивали, я всегда признавался. Кто ударом кулака на пари разбил кафельную плиту в печке? Я. Кто накурил в уборной? Я. Кто выкрал в физическом кабинете кусок натрия и, бросив его в умывалку, наполнил весь этаж дымом и вонью? Я. Кто в постель дежурного
офицера положил живую лягушку? Опять-таки я…