Неточные совпадения
— Вот, я даже записала два, три его парадокса, например: «Торжество
социальной справедливости будет началом духовной смерти людей». Как тебе нравится? Или: «Начало и конец жизни — в
личности, а так как
личность неповторима, история — не повторяется». Тебе скучно? — вдруг спросила она.
— Я — смешанных воззрений. Роль экономического фактора — признаю, но и роль
личности в истории — тоже. Потом — материализм: как его ни толкуйте, а это учение пессимистическое, революции же всегда делались оптимистами. Без
социального идеализма, без пафоса любви к людям революции не создашь, а пафосом материализма будет цинизм.
«В конце концов вопрос об истоках антисемитизма крайне темный вопрос, но я вовсе не обязан решать его. И — вообще: что значит
социальная обязанность
личности, где начало этой обязанности, чем ограничены ее пределы?»
«Воспитанная литераторами, публицистами, «критически мыслящая
личность» уже сыграла свою роль, перезрела, отжила. Ее мысль все окисляет, покрывая однообразной ржавчиной критицизма. Из фактов совершенно конкретных она делает не прямые выводы, а утопические, как, например, гипотеза
социальной, то есть — в сущности, социалистической революции в России, стране полудиких людей, каковы, например, эти «взыскующие града». Но, назвав людей полудикими, он упрекнул себя...
Новая жизнь ожидалась исключительно от изменений
социальной среды, от внешней общественности, а не от творческих изменений в
личности, не от духовного перерождения народа, его воли, его сознания.
Но и
социальная демократия Маркса также мало освобождает
личность и также не считается с ее автономным бытием.
Извне, из объекта человеческая
личность есть лишь малая часть общества, изнутри, из субъекта общество есть часть человеческой
личности, ее
социальная сторона, подобно тому, как космос есть часть человеческой
личности, как малой вселенной, заключающей в себе все.
Наоборот, на внешнюю общественность, на
социальную среду целиком возлагается ответственность за судьбу
личности, за ее годность или негодность.
Пафос
социального равенства всегда подавлял у нас пафос свободы
личности.
Человек есть субъект и
личность, и оправдан
социальный строй, который это признает.
Отсюда уже видно, что это революционность скорее индивидуальная, чем
социальная, это есть восстание
личности, а не народной массы.
Нация, государство, семья, внешняя церковность, общественность,
социальный коллектив, космос — все представляется мне вторичным, второстепенным, даже призрачным и злым по сравнению с неповторимой индивидуальной судьбой человеческой
личности.
Я на жизненном опыте пережил столкновение
личности и
социальной группы,
личности и общества,
личности и общественного мнения.
Я также и сейчас думаю, что равенство есть метафизически пустая идея и что
социальная правда должна быть основана на достоинстве каждой
личности, а не на равенстве.
Всякая идейная
социальная группировка, всякий подбор по «вере» посягает на свободу, на независимость
личности, на творчество.
Но положительно, могут ли дать эти теории что-нибудь для защиты
личности от порабощения природной и
социальной средой, для достижения полноты жизни?
Он проповедовал свободу
личности и ее право на полноту жизни, он требовал, чтобы
личность возвысилась над
социальной средой, над традициями прошлого.
К
социальной теме он не равнодушен, но она отступает на второй план по сравнению с борьбой за
личность, за умственную эмансипацию.
Но в результате
социальный коллектив, в котором человек должен был быть освобожден от эксплуатации и насилия, делается поработителем человеческой
личности.
Мы стоим перед объективизмом, который свяжет нас с подлинным бытием, бытием абсолютным, а не природной и
социальной средой; мы идем к тому реализму, который находит центр индивидуума, связующую нить жизни и утверждает
личность как некое вечное бытие, а не мгновенные и распавшиеся переживания и настроения.
Гнет позитивизма и теории
социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение
личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного
социального устроения человечества и в верховное могущество науки — все это было ложным, давящим живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
Но этот же самый божественный человек, согласно учению гуманистического позитивизма, произошел из низкого состояния, вышел из недр неорганической материи; этот человек смертен, этот человек не обладает даже реальным единством
личности и есть лишь игра природных и
социальных сил.
Оглядываясь в настоящее время на эту
личность, я могу сказать, что это был тип идеального нигилиста. Ни в политическом, ни в
социальном отношении он ничего не желал, кроме денег, для немедленного удовлетворения мгновенных прихотей, выражавшихся в самых примитивных формах. Едва ли он различал непосредственным чувством должное от недолжного.
«Хотя невызревшие
социальные тенденции, проявлявшиеся рельефнее в последнее время в вашей
личности, и давали нам чувствовать, что вы начинали колебать покои тупого самодовольства ультраконсервативной и скажу больше — ультраретроградной среды, в которой вы вращались, и давали нам надежды на резкий поворот ваших тенденций к новому учению.
Бегство от мира, отречение от действительности обыкновенно прикрывается желанием «личного совершенствования»; но все на земле совершенствуется работой, соприкосновением с тою или иною силой. В существе своем это «личное совершенствование» знаменует оторванность от мира, вызывается в
личности ощущением ее
социального бессилия, наиболее острым в годы реакции. Так, у нас в России эпидемия «совершенствования» была очень сильна в глухую пору 80-х годов и возродилась после 1905 года.
Вот непримиримое противоречие Запада и Востока. Именно это, рожденное отчаянием, своеобразие восточной мысли и является одной из основных причин политического и
социального застоя азиатских государств. Именно этой подавленностью
личности, запутанностью ее, ее недоверием к силе разума, воли и объясняется мрачный хаос политической и экономической жизни Востока. На протяжении тысячелетий человек Востока был и все еще остается в массе своей «человеком не от мира сего».
Барская брезгливость в отношении к хозяйству ничего общего не имеет с той от него свободой, о которой учит Евангелие: оно хочет не пренебрежения, но духовного преодоления, выхода за пределы мира сего с его необходимостью [Ср. в моем сборнике «Два града»: «Христианство и
социальный вопрос», «Хозяйство и религиозная
личность» и др.
Мы непосредственно знаем себя, однако, только как
личности, обособленные центры бытия, а органичность свою ощущаем лишь чрез
социальную среду как внешнюю данность, нечто случайное и принудительное, не соборность, но коллектив, имеющий высший идеал не в любви, а в солидарности.
Она имеет положительное значение, когда вечными началами признается свобода, справедливость, братство людей, высшая ценность человеческой
личности, которую нельзя превращать в средство, и имеет отрицательное значение, когда такими началами признаются относительные исторические,
социальные и политические формы, когда эти относительные формы абсолютизируются, когда исторические тела, представляющиеся «органическими», получают санкцию священных, например монархия или известная форма собственности.
Социальная муштровка и цивилизование человека-варвара может иметь положительное значение, но не означает оформления
личности.
Личность в человеке не детерминирована наследственностью, биологической и
социальной, она есть свобода в человеке, возможность победы над детерминацией мира.
В человеческой
личности есть много родового, принадлежащего человеческому роду, много исторического, традиционного,
социального, классового, семейного, много наследственного и подражательного, много «общего».
Она совсем не означает освобождения человека, потому что основана не на примате человеческой
личности, а на примате безгосударственного общества,
социального коллектива.
Поэтому принцип
личности должен стать принципом
социальной организации, которая не будет допускать социализацию внутреннего существования человека.
Это имеет роковые последствия в
социальной жизни, в отношениях
личности и общества.
Человек есть загадка не как животное и не как существо
социальное, не как часть природы и общества, а как
личность, именно как
личность.
Социальные группы могут и расширять и суживать объем
личности.
В жизни общества существует связь поколений, общение живых и умерших, но эта связь поколений не есть навязанная
личности, над ней стоящая иерархическая органичность, а есть раскрытие
социального универсализма внутри
личности, её расширенный имманентный опыт.
Но это конкретно-универсальное содержание
личности никогда не означает, что она помещает свою совесть и своё сознание в общество, в государство, народ, класс, партию, церковь, как
социальный институт.
При этом
личность должна быть более
социальной в хорошем смысле и менее
социальной в дурном смысле, то есть
социальной из свободы, а не
социальной из детерминизма и рабства.
В человеческой
личности происходит перекрещивание различных
социальных кругов и группировок.
Личность не есть неделимое или атом в отношении к какому-либо целому, космическому, родовому или
социальному.
Подлинный аристократизм есть видение образа
личности, а не образа
социальной группы, класса, касты.
Всегда существует
социальное излучение человеческой
личности, даже в наиболее интимных своих мыслях она несет людям освобождение или порабощение.
Эмоции национализма гораздо менее человечны, чем эмоции
социальные, и гораздо менее свидетельствуют о том, что в человеке поднимается
личность.
Формы
социального аристократизма, переносящие аристократизм
личности на аристократизм
социальной группы, очень разнообразны, но всегда порождают рабства человека.
Это есть систематическое, организованное угашение творческого огня, требование, чтобы творческая
личность была вполне подчинена
социальной группе.
Для меня это всегда было столкновение любви и свободы, независимости и творческого призвания
личности с
социальным процессом, который
личность подавляет и рассматривает как средство.
Основное противоречие моего мнения о
социальной жизни связано с совмещением во мне двух элементов — аристократического понимания
личности, свободы и творчества и социалистического требования утверждения достоинства каждого человека, самого последнего из людей и обеспечения его права на жизнь.
Личный аристократизм, т. е. качественные достижения
личности, социализируется и переносится на
социальные группы.