Неточные совпадения
Иль помириться их заставить,
Дабы позавтракать втроем,
И после тайно обесславить
Веселой шуткою, враньем.
Sel alia tempora! Удалость
(Как
сон любви, другая шалость)
Проходит с юностью живой.
Как я сказал, Зарецкий мой,
Под сень черемух и акаций
От бурь укрывшись наконец,
Живет, как истинный мудрец,
Капусту садит, как Гораций,
Разводит уток и гусей
И учит азбуке
детей.
— И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу
ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в углу не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая девочка дрожала со
сна, как лист.
Пора, сударь, вам знать, вы не
ребенок;
У девушек
сон утренний так тонок;
Чуть дверью скрипнешь, чуть шепнешь:
Всё слышат…
Если б Варвара была дома — хорошо бы позволить ей приласкаться. Забавно она вздрагивает, когда целуешь груди ее. И — стонет, как
ребенок во
сне. А этот Гогин — остроумная шельма, «для пустой души необходим груз веры» — неплохо! Варвара, вероятно, пошла к Гогиным. Что заставляет таких людей, как Гогин, помогать революционерам? Игра, азарт, скука жизни? Писатель Катин охотился, потому что охотились Тургенев, Некрасов. Наверное, Гогин пользуется успехом у модернизированных барышень, как парикмахер у швеек.
Ребенок слушал ее, открывая и закрывая глаза, пока, наконец,
сон не сморит его совсем. Приходила нянька и, взяв его с коленей матери, уносила сонного, с повисшей через ее плечо головой, в постель.
«Счастливое
дитя! — думал Райский, любуясь ею, — проснешься ли ты или проиграешь и пропоешь жизнь под защитой бабушкиной „судьбы“? Попробовать разбудить этот
сон… что будет!..»
«Счастливое
дитя! — думал Райский, — спит и в ученом
сне своем не чует, что подле него эта любимая им римская голова полна тьмы, а сердце пустоты, и что одной ей бессилен он преподать „образцы древних добродетелей“!»
В иную минуту казалось, что я
ребенок, что няня рассказала мне чудную сказку о неслыханных людях, а я заснул у ней на руках и вижу все это во
сне.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во
сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и
детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
Они били, секли, пинали ее ногами, не зная сами за что, обратили все тело ее в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности: в холод, в мороз запирали ее на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью (как будто пятилетний
ребенок, спящий своим ангельским крепким
сном, еще может в эти лета научиться проситься), — за это обмазывали ей все лицо ее калом и заставляли ее есть этот кал, и это мать, мать заставляла!
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый
сон: он видел старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности. Жена и
дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом.
А ты заснешь так тихо, как
ребенок, и не будут ни смущать, ни волновать тебя никакие
сны, — разве приснятся веселые детские игры, фанты, горелки или, может быть, танцы, только тоже веселые, беззаботные.
Она смотрела за ним, как за
ребенком, напоминала ему о времени пищи и
сна, кормила его, укладывала спать.
Мы застали Р. в обмороке или в каком-то нервном летаргическом
сне. Это не было притворством; смерть мужа напомнила ей ее беспомощное положение; она оставалась одна с
детьми в чужом городе, без денег, без близких людей. Сверх того, у ней бывали и прежде при сильных потрясениях эти нервные ошеломления, продолжавшиеся по нескольку часов. Бледная, как смерть, с холодным лицом и с закрытыми глазами, лежала она в этих случаях, изредка захлебываясь воздухом и без дыхания в промежутках.
Разговор, лица — все это так чуждо, странно, противно, так безжизненно, пошло, я сама была больше похожа на изваяние, чем на живое существо; все происходящее казалось мне тяжким, удушливым
сном, я, как
ребенок, беспрерывно просила ехать домой, меня не слушали.
Мы встречали Новый год дома, уединенно; только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало маленького Александра в кружке нашем, малютка покоился безмятежным
сном, для него еще не существует ни прошедшего, ни будущего. Спи, мой ангел, беззаботно, я молюсь о тебе — и о тебе,
дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много говорят моему сердцу. Да будет твое пришествие в мир радостно и благословенно!»
Никто, не исключая и
детей, до звезды не ел: обедать подавали не ранее пятого часа, но отец обыкновенно и к обеду не выходил, а ограничивался двумя чашками чая, которые выпивал после всенощной на
сон грядущий.
— Мне нет от него покоя! Вот уже десять дней я у вас в Киеве; а горя ни капли не убавилось. Думала, буду хоть в тишине растить на месть сына… Страшен, страшен привиделся он мне во
сне! Боже сохрани и вам увидеть его! Сердце мое до сих пор бьется. «Я зарублю твое
дитя, Катерина, — кричал он, — если не выйдешь за меня замуж!..» — и, зарыдав, кинулась она к колыбели, а испуганное
дитя протянуло ручонки и кричало.
Она служила повитухой, разбирала семейные ссоры и споры, лечила
детей, сказывала наизусть «
Сон богородицы», чтобы женщины заучивали его «на счастье», давала хозяйственные советы...
Теперь я снова жил с бабушкой, как на пароходе, и каждый вечер перед
сном она рассказывала мне сказки или свою жизнь, тоже подобную сказке. А про деловую жизнь семьи, — о выделе
детей, о покупке дедом нового дома для себя, — она говорила посмеиваясь, отчужденно, как-то издали, точно соседка, а не вторая в доме по старшинству.
— Наведи-ко ты, господи, добрый
сон на него, чтобы понять ему, как надобно детей-то делить!
Мать не знала, в чем дело, и думала, что
ребенка волнуют
сны. Она сама укладывала его в постель, заботливо крестила и уходила, когда он начинал дремать, не замечая при этом ничего особенного. Но на другой день мальчик опять говорил ей о чем-то приятно тревожившем его с вечера.
Александра Ивановна любила, например, очень подолгу спать и видела обыкновенно много
снов; но
сны ее отличались постоянно какою-то необыкновенною пустотой и невинностью, — семилетнему
ребенку впору; так вот, даже эта невинность
снов стала раздражать почему-то мамашу.
Как
сон пролетели приятные минуты нашего свидания. Через 24 часа после того, как я взглянул в последний раз на вас, добрый мой Иван Дмитриевич, я уже был в объятиях
детей и старушки Марьи Петровны. Они все ожидали меня как необходимого для них человека. Здесь я нашел Басаргина с женой: они переехали к нам до моего возвращения. Наскоро скажу вам, как случилось горестное событие 27 декабря. До сих пор мы больше или меньше говорим об этом дне, лишь только сойдемся.
Дитя жаль, да все не так, все усну, так забуду, а мужа и во сне-то не забуду.
— Что сей
сон значит? — спросил Нижерадзе, широко раскрывая свои восточные, немножко бараньи глаза. — Откуда это прелестное
дитя, этот товарищ в юбке?
Больная девочка развеселялась как
ребенок, кокетничала с стариком, подсмеивалась над ним, рассказывала ему свои
сны и всегда что-нибудь выдумывала, заставляла рассказывать и его, и старик до того был рад, до того был доволен, смотря на свою «маленькую дочку Нелли», что каждый день все более и более приходил от нее в восторг.
Жену он тоже успел настроить в своем направлении, так что и во
сне она коров видит; за
детей заранее радуется, какие они вырастут крепкие и здоровые на вольном деревенском воздухе.
Позабрались мы с женами и с
детьми под ставки рано и ждем… Все темно и тихо, как и во всякую ночь, только вдруг, так в первый
сон, я слышу, что будто в степи что-то как вьюга прошипело и хлопнуло, и сквозь
сон мне показалось, будто с небеси искры посыпались.
Подхалюзин. Какой горячий-с! (К публике.) Вы ему не верьте, это он, что говорил-с, — это все врет. Ничего этого и не было. Это ему, должно быть, во
сне приснилось. А вот мы магазинчик открываем: милости просим! Малого
ребенка пришлете — в луковице не обочтем.
Может быть, этот взгляд был излишне суров, может быть, в нем выразилось отвращение, даже злорадное наслаждение ее испугом — если только не померещилось так со
сна Марье Тимофеевне; но только вдруг, после минутного почти выжидания, в лице бедной женщины выразился совершенный ужас; по нем пробежали судороги, она подняла, сотрясая их, руки и вдруг заплакала, точь-в-точь как испугавшийся
ребенок; еще мгновение, и она бы закричала.
— Случайный ты мой, божий, кровинушка моя горячая, чистая, алмазная, ангельское перо легкое! Спит, — спи,
ребенок, одень твою душеньку веселый
сон, приснись тебе невестушка, первая раскрасавица, королевишна, богачка, купецкая дочь! А недругам твоим — не родясь издохнуть, а дружкам — жить им до ста лет, а девицы бы за тобой — стаями, как утки за селезнем!
Дыма отодвинулся еще дальше, слушая бормотание Матвея, но тот уже смолк, а
сон шел своим чередом… Бегут христиане со всех сторон, с улиц и базаров, из шинков и от возов с хлебом. Бегут христиане с криком и шумом, с камнями и дреколием… Быстро запираются Двери домов и лавочек, звякают стекла, слышны отчаянные крики женщин и
детей, летят из окон еврейские бебехи и всякая рухлядь, пух из перин кроет улицы, точно снегом…
— И вдруг обнимет
сон, как мать родная любимое своё
дитя, и покажет всё, чего нет, окунёт тебя в такие радости, тихие да чистые, каких и не бывает наяву. Я даже иногда, ложась, молюсь: «Присно дева Мария, пресвятая богородица — навей счастливый
сон!»
«Подбородок у ней — будто просвира. И ямка на нём — детская, куда ангелы
детей во
сне целуют. А зубы белые какие, — на что она их мелом-то?»
— По крайней мере, я вижу твою искренность, Фалалей, — сказал он, — искренность, которой не замечаю в других. Бог с тобою! Если ты нарочно дразнишь меня этим
сном, по навету других, то Бог воздаст и тебе и другим. Если же нет, то уважаю твою искренность, ибо даже в последнем из созданий, как ты, я привык различать образ и подобие Божие… Я прощаю тебя, Фалалей!
Дети мои, обнимите меня, я остаюсь!..
Богатства неслыханные, красота неувядаемая, женихи изящные, богатые, знатные, все князья и генеральские
дети, сохранившие для нее свои сердца в девственной чистоте и умирающие у ног ее от беспредельной любви, и наконец он — он, идеал красоты, совмещающий в себе всевозможные совершенства, страстный и любящий, художник, поэт, генеральский сын — все вместе или поочередно, все это начинало ей представляться не только во
сне, но даже почти и наяву.
Елена пожала плечом, нехотя протянула ему руку — не ту, которую целовал Инсаров, — и, вернувшись к себе в комнату, тотчас разделась, легла и заснула. Она спала глубоким, безмятежным
сном… так даже
дети не спят: так спит только выздоровевший
ребенок, когда мать сидит возле его колыбельки и глядит на него и слушает его дыхание.
Тихими ночами лета море спокойно, как душа
ребенка, утомленного играми дня, дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно быть, видит какие-то яркие
сны, — если плыть ночью по его густой и теплой воде, синие искры горят под руками, синее пламя разливается вокруг, и душа человека тихо тает в этом огне, ласковом, точно сказка матери.
Приятный
сон, царевич!
Разбитый в прах, спасаяся побегом,
Беспечен он, как глупое
дитя;
Хранит его, конечно, провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать.
— Je ne suis pas disposé а dormir: je n'ai pas sommeil, [Я не расположен ко
сну, я не хочу спать (франц.)] — но потом он скоро свыкся и с этим горем и, тихо вздыхая, внушал
детям...
Меж тем прошла в этом неделя; в один день Ольга Федотовна ездила в соседнее село к мужику крестить
ребенка, а бабушке нездоровилось, и она легла в постель, не дождавшись своей горничной, и заснула. Только в самый первый
сон княгине показалось, что у нее за ширмою скребется мышь… Бабушка терпела-терпела и наконец, чтоб испугать зверька, стукнула несколько раз рукою в стену, за которою спала Ольга Федотовна.
Затем Елена велела поскорее уложить
ребенка спать, съела две баранки, которых, ехав дорогой, купила целый фунт, остальные отдала няне и горничной. Те, скипятив самовар, принялись их кушать с чаем; а Елена, положив себе под голову подушку, улеглась, не раздеваясь, на жестком кожаном диване и вскоре заснула крепким
сном, как будто бы переживаемая ею тревога сделала ее более счастливою и спокойною…
И таким образом мы жили в чаду самых разнообразных страхов. С одной стороны — опасения, что
детей наших переедят свиньи, с другой — грустное предвидение относительно неломания шапок… Возможно ли же, чтобы при такой перспективе мы, беззащитные, так сказать, временно лишенные покровительства законов, могли иметь какие-нибудь другие
сны, кроме страшных!
— Но я женюсь на вас, ma belle enfant, [прелестное
дитя (франц.)] если уж вы так хоти-те, — бормотал он, — и это для меня будет боль-шая честь! Только уверяю вас, что это был действи-тельно как будто бы
сон… Ну, мало ли что я увижу во
сне? К чему же так бес-по-коиться? Я даже как будто ничего и не понял, mon ami, — продолжал он, обращаясь к Мозглякову, — объясни мне хоть ты, пожа-луй-ста…
Андрей. Настоящее противно, но зато когда я думаю о будущем, то как хорошо! Становится так легко, так просторно; и вдали забрезжит свет, я вижу свободу, я вижу, как я и
дети мои становимся свободны от праздности, от квасу, от гуся с капустой, от
сна после обеда, от подлого тунеядства…
И в этот час, когда такое множество людей найти не могут во
сне покоя, невинное
дитя спит сладким
сном и в этом
сне еще все улыбается ей, доброй бабушке, старушке Иде Пфейфер.
— Какое ребячество! — скажете вы; но в том-то и прелесть любви; она превращает нас в
детей, дарит золотые
сны как игрушки; и разбивать эти игрушки в минуту досады доставляет немало удовольствия; особливо когда мы надеемся получить другие.
У нас от самого Бобова до Липихина матери одна перед другой хвалились, кто своих
детей хладнокровнее сечет, и сечь на
сон грядущий считалось высоким педагогическим приемом.
«Спишь, милка?» — спросила Настя потихонечку, видя, что
дитя смеется не то во
сне, не то наяву — хитрит с Настей.