Неточные совпадения
Первая поездка по делам Союза вызвала у Самгина достаточно неприятное впечатление, но все же он
считал долгом своим побывать ближе к фронту и, если возможно, посмотреть
солдат в их деле, в бою.
Самгин насчитал восемь костров, затем — одиннадцать и перестал
считать, были еще и маленькие костры, на них кипятились чайники, около них сидели
солдаты по двое, трое.
— Обнажаю, обнажаю, — пробормотал поручик,
считая деньги. — Шашку и Сашку, и Машку, да, да! И не иду, а — бегу. И — кричу. И размахиваю шашкой. Главное: надобно размахивать, двигаться надо! Я, знаете, замечательные слова поймал в окопе,
солдат солдату эдак зверски крикнул: «Что ты, дурак, шевелишься, как живой?»
— Ну, идемте смотреть город, — скорее приказала, чем предложила она. Клим
счел невежливым отказаться и часа три ходил с нею в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной грязью, не похожей на жирную грязь провинции. Марина быстро и твердо, как
солдат, отбивала шаг, в походке ее была та же неудержимость, как в словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
Когда в обычный час высокая фигура с огненными глазами стала на обычном месте, то все, конечно,
считали отчаянного
солдата погибшим.
Если не
считать квартир чиновников и офицеров и Солдатской слободки, где живут
солдаты, женатые на свободных, — элемент подвижной, меняющийся здесь ежегодно, — то всех хозяйств в Александровске 298.
— Да солдат-то мой… Артем… В куфне сейчас сидел. Я-то уж мертвым его
считала, а он и выворотился из службы… Пусть зарежет лучше, а я с ним не пойду!
На барина своего, отставного полковника Егора Николаевича Бахарева, он смотрел глазами
солдат прошлого времени, неизвестно за что
считал его своим благодетелем и отцом-командиром, разумея, что повиноваться ему не только за страх, но и за совесть сам бог повелевает.
В глазах его мелькали
солдаты — и он бессознательно
считал их: «один, два, три
солдата, а вот в подвернутой шинели офицер», думал он; потом молния блеснула в его глазах, и он думал, из чего это выстрелили: из мортиры или из пушки?
— Где тут отбить, когда его вся сила подошла: перебил всех наших, а сикурсу не подают. — (
Солдат ошибался, потому что траншея была за нами, но это — странность, которую всякий может заметить: —
солдат, раненый в деле, всегда
считает его проигранным и ужасно кровопролитным.)
Мрачный
солдат Никитин хотел потребовать отчет от ротного, а Панов и Авдеев
считали, что этого не нужно было.
Курить в секрете запрещалось, но секрет этот был почти не секрет, а скорее передовой караул, который высылался затем, чтобы горцы не могли незаметно подвезти, как они это делали прежде, орудие и стрелять по укреплению, и Панов не
считал нужным лишать себя курения и потому согласился на предложение веселого
солдата.
Так, например, в настоящем случае люди едут на убийство и истязание голодных людей и признают, что в споре крестьян с помещиком — крестьяне правы (это говорили мне все начальствующие), знают, что крестьяне несчастны, бедны, голодны; помещик богат и не внушает сочувствия, и все эти люди все-таки едут убивать крестьян для того, чтобы приобрести этим помещику 3000 рублей, только потому, что эти люди воображают себя в эту минуту не людьми, а — кто губернатором, кто чиновником, кто жандармским генералом, кто офицером, кто
солдатом, и
считают для себя обязательными не вечные требования совести человека, а случайные, временные требования своих офицерских, солдатских положений.
По этому учению важно не то, чтобы исповедовать в жизни ту истину, которая открылась тебе, и вследствие этого неизбежно быть вынужденным осуществлять ее в жизни или по крайней мере не совершать поступков, противных исповедуемой истине: не служить правительству и не усиливать его власть, если
считаешь власть эту вредною, не пользоваться капиталистическим строем, если
считаешь этот строй неправильным, не выказывать уважения разным обрядам, если
считаешь их вредным суеверием, не участвовать в судах, если
считаешь их устройство ложным, не служить
солдатом, не присягать, вообще не лгать, не подличать, а важно то, чтобы, не изменяя существующих форм жизни и, противно своим убеждениям, подчиняясь им, вносить либерализм в существующие учреждения: содействовать промышленности, пропаганде социализма и успехам того, что называется науками, и распространению образования.
Или, что еще удивительнее, в остальном разумный и кроткий человек, только оттого, что на него надета бляха или мундир и ему сказано, что он сторож или таможенный
солдат, начинает стрелять пулей в людей, и ни он, ни окружающие не только не
считают его в этом виноватым, но
считают его виноватым, когда он не стрелял; не говорю уже про судей и присяжных, приговаривающих к казням, и про военных, убивающих тысячи без малейшего раскаяния только потому, что им внушено, что они не просто люди, а присяжные, судьи, генералы,
солдаты.
Не утверждать того, что ты остаешься землевладельцем, фабрикантом, купцом, художником, писателем потому, что это полезно для людей, что ты служишь губернатором, прокурором, царем не потому, что тебе это приятно, привычно, а для блага людей; что ты продолжаешь быть
солдатом не потому, что боишься наказания, а потому, что
считаешь войско необходимым для обеспечения жизни людей; не лгать так перед собой и людьми ты всегда можешь, и не только можешь, но и должен, потому что в этом одном, в освобождении себя от лжи и исповедании истины состоит единственное благо твоей жизни.
Несмотря на то, этот христианский народец, закинутый в уголок земли, окруженный полудикими магометанскими племенами и
солдатами,
считает себя на высокой степени развития и признает человеком только одного казака; на всё же остальное смотрит с презрением.
Бегушев очень хорошо понял, что у священнослужителей лично для себя разгорелись глаза на его карман; а потому,
сочтя за лишнее с ними долее разговаривать, он раскланялся и ушел. На паперти, впрочем, его нагнал трапезник, — это уж был совсем отставной
солдат с усами, бакенбардами и даже в штанах с красным полинялым кантом.
Клир скажет, например, что глупо Марк
считал,
Когда сокровища свои он продавал,
Когда он все дарил
солдатам из чертогов,
Хоть тем спасал народ от тягостных налогов.
Клир пустошь говорит; но тут, почтенья в знак,
Подлец ему кричит: «Конечно, сударь, так».
Где ж пожар? пешеходы глядят.
Чу! неистовый топот раздался,
И на бочке верхом полицейский
солдат,
Медной шапкой блестя, показался.
Вот другой — не поспеешь
считать!
Мчатся вихрем красивые тройки.
Осторожней, пожарная рать!
Кони сытые слишком уж бойки.
В этом просвете маячила в сумерках фигура последнего
солдата «поверки». Фигура вскоре исчезла. Яшка
счел возможным прекратить стук и обратился ко мне.
Ежедневно в семь часов смотритель или его помощник обходили с караульным офицером и конвоем
солдат все камеры,
считая заключенных.
Отчего этот молодой чиновник Шумков
считает себя извергом человечества и мешается на том, что его отдадут в
солдаты за то, что он, увлекшись нежностями с невестою, не успел переписать к сроку порученной от его превосходительства бумаги, которая к тому же вовсе и не была срочною?
Психиатры рассказывают, что один
солдат, раненный при Ватерлоо, сошел с ума и впоследствии уверял всех и сам в то верил, что он убит при Ватерлоо, а что то, что теперь
считают за него, есть только его тень, отражение прошлого.
Люди представляются себе и другим не тем, что они на самом деле — просто людьми, а представляются себе и другим кто дворянином, кто купцом, кто губернатором, кто судьей, кто офицером, кто царем, кто министром, кто
солдатом. И все эти люди
считают своей главной обязанностью не то, что нужно делать каждому человеку, а то, что нужно делать дворянину, купцу, губернатору, судье, офицеру, царю, министру,
солдату.
Но о том, чтобы кормить их досытости, и не
считали нужным заботиться: рассказывали, будто граф Киселев сказал кому-то, что «крестьяне не
солдаты» и что «до новины они могут одну зиму как-нибудь перебиться», и это будто бы послужило достаточным успокоением чьей-то душевной тревоги.
Вдруг Милица насторожилась. Странная картина представилась ее глазам. У самой траншеи, y первого окопа неприятеля она увидела нечто такое жуткое, что сразу привело ее в себя. Она увидела, как один из лежавших тут неприятельских
солдат, которого она
сочла мертвым в первую минуту, вдруг приподнялся и пополз по направлению лежащего неподалеку от него русского офицера. Держа в зубах саблю, медленно и осторожно полз немец. Вот он почти достиг русского.
Солдаты голодны и озлоблены до последней степени, к тому же они
сочтут их за шпионов и прости, прощай тогда их юная жизнь! Значит, необходимо во что бы то ни стало уйти отсюда, бежать и скрыться тотчас же… Бежать навстречу Игорю и сейчас же вместе с ним мчаться к своим, под надежную защиту своей роты, ставшей за короткое время такой близкой и родной.
— Это не простой
солдат. Это герой. Он указал королю путь, как ближе найти неприятельский лагерь, он остановил войско, когда оно бросилось в бегство, и он же защитил своей грудью самого короля, когда неприятельская сабля направилась на него. Король не может забыть этого и
считает солдата Ивана своим лучшим другом и слугою.
И теперь она готова была
считать вероятным, что про него с обычным своим умилением рассказывала Надежда Александровна, — что он живет бедняком и аскетом, обедает вместе с
солдатами своей чеки, личной жизни совсем не знает.
Начальствующий политичный бывает всегда красноречив, грамотен, ходит в розовой рубашке, не ест из общего котла, курит иногда Мусатов табак,
считает себя несравненно выше простого
солдата и редко сам бывает столь хорошим
солдатом, как начальствующие первого разряда.
Все в батарее
считали его капиталистом, потому что он имел рублей двадцать пять, которыми охотно ссужал
солдата, который действительно нуждался.
Подобно офицерам, и
солдаты каждый свой шаг начинали
считать достойным награды. В конце года, уже после заключения мира, наши госпитали были расформированы, и команды отправлены в полки.
Солдаты уходили, сильно пьяные, был жестокий мороз, один свалился на дороге и заснул. Его товарищ воротился за полверсты назад и сказал, чтобы пьяного подобрали. Назавтра он является к главному врачу и требует, чтоб его представили к медали «за спасение погибавшего».
Своих штыков у нас было восемьдесят пять,
считая денщиков и кашеваров. Сорок
солдат оцепили со всех сторон наш хутор, остальным приказано было спать одетыми, с заряженными винтовками под рукою. На дворе было темно, как в погребе. Мы и фельдшера осматривали свои револьверы…
Солдаты оживились, они
считали дни до смотра.
За оградою перрона наши
солдаты складывали на землю мешки с овсом; главный врач стоял около и
считал мешки. К нему быстро подошел офицер, ординарец штаба нашей дивизии.
Наш
солдат, сколько мне пришлось наблюдать его за войну, чрезвычайно добросовестен в исполнении того, что он
считает себя обязанным делать. Будет и коров стеречь, и матрацы таскать… но лишь в том случае, когда видит, что это — служба государству, «казне». У нас же усматривали вопиющее нарушение дисциплины в том, что
солдаты отказывались исполнять вопиюще-беззаконные требования начальства.
Коса получил известие, без сомнения преувеличенное, о движении команды
солдат в Свиное и
счел себя в критическом положении; противник был у него в тылу, ни из Свиного, ни из Кричева не возвращались посланные: тут было уже не до нападения. Оставалось замаскированным обходом, пользуясь местными холмами, у деревни Горбатки предупредить противника и выйти на дорогу в Красное. Но и тут неудача: со всеми своими стратегическими соображениями пришлось Косе набрести если не на камень, то на фейерверкера Шитенина.
С ним была чернильница и все принадлежности для письма. Из хижины вынесена доска и поставлена на два пня: она служила письменным столом. Послание было наскоро изготовлено, отдано одному из
солдат, который казался более надежным, и привязано ему на крест. Служивые выпровожены с благословением на дорогу к Менцену, дав клятву исполнить сделанное им поручение. С другой стороны, начальник раскольников, довольный своими замыслами, отправился с братьею, куда
счел надежнее.
Старые, седые
солдаты, сподвижники славных дел великого полководца, рыдали как дети, целуя полы мундира того, кого они привыкли
считать своим отцом. Они как бы предчувствовали, что им не видать более нежно любимого начальника, с которым они совершили столько славных бессмертных подвигов.
Пруссия могла выставить только 150 000 человек,
считая в этом числе 20 000 саксонцев; и эти
солдаты не воевали со времен Фридриха Великого, были одеты в неуклюжие мундиры, делавшие их удивительно неповоротливыми, не имели шинелей, на головах носили косы и употребляли пудру; стреляли дурно; к тому же все главные начальники и генералы были люди старые, например, главнокомандующему, герцогу Брауншвейгскому было 71 год, а принцу Гогенлоэ и Блюхеру более 60 лет; кто-то сосчитал года 19 генералов магдебургского округа, и в сумме получилось 1 300 лет.
— Да какой же он офицер будет из писарей… К
солдатам он и приступить не сумеет… В фронтовой службе аза в глаза знать не будет… Значит, и остается ему только в деревню ехать, бабьи холсты
считать…
Ротный командир его говорил Василию Ивановичу, приезжавшему в Петербург, что он сам напрашивается на трудные служебные обязанности, никогда ни для каких служебных обязанностей не нанимает
солдата, а исполняет сам; любит учить фронту, причем весьма требователен; большую часть времени проводит в казармах;
солдаты его очень любят, но
считают чудаком.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова
солдатом, но не
счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему...
Сначала князь Андрей,
считая своею обязанностью возбуждать мужество
солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их.
Люди 20-х годов,
считая телесное наказание позорным действием для себя, сумели уничтожить его в военной службе, где оно считалось необходимым; люди нашего времени спокойно применяют его не над
солдатами, а над всеми людьми одного из сословий русского народа и осторожно, политично, в комитетах и собраниях, со всякими оговорками и обходами, подают правительству адресы и прошения о том, что наказание розгами не соответствует требованиям гигиены и потому должно бы было быть ограничено, или что желательно бы было, чтобы секли только тех крестьян, которые не кончили курса грамоты, или чтобы были уволены от сечения те крестьяне, которые подходят под манифест по случаю бракосочетания императора.
Можно было подумать, что жид
считал себя здесь как «в граде убежища» и держался за этот угол присутственного стола, как за рог жертвенника. Он укрепился, очевидно, с такою решительностию, что скорее можно было обрубить его судорожно замершие пальцы, чем оторвать их от этого стола.
Солдат тормошил и тянул его совершенно напрасно: весь тяжелый длинный стол дрожал и двигался, но жид от него не отдирался и в то же время орал немилосердно.