Неточные совпадения
Мягкими увалами поле, уходя вдаль,
поднималось к дымчатым облакам; вдали снежными буграми возвышались однообразные конусы лагерных палаток, влево от них на темном фоне рощи двигались ряды белых, игрушечных
солдат, а еще левее возвышалось в голубую пустоту между облаков очень красное на солнце кирпичное здание, обложенное тоненькими лучинками лесов, облепленное маленькими, как дети, рабочими.
Когда арестованные, генерал и двое штатских,
поднялись на ступени крыльца и следом за ними волною хлынули во дворец люди, — озябший Самгин отдал себя во власть толпы, тотчас же был втиснут в двери дворца, отброшен в сторону и ударил коленом в спину
солдата, —
солдат, сидя на полу, держал между ног пулемет и ковырял его каким-то инструментом.
Солдаты брякнули ружьями, арестанты, сняв шапки, некоторые левыми руками, стали креститься, провожавшие что-то прокричали, что-то прокричали в ответ арестанты, среди женщин
поднялся вой, и партия, окруженная
солдатами в белых кителях, тронулась, подымая пыль связанными цепями ногами.
Стало тихо, чутко. Знамя
поднялось, качнулось и, задумчиво рея над головами людей, плавно двинулось к серой стене
солдат. Мать вздрогнула, закрыла глаза и ахнула — Павел, Андрей, Самойлов и Мазин только четверо оторвались от толпы.
Поднимаясь на носки, взмахивая руками, она старалась увидеть их и видела над головами
солдат круглое лицо Андрея — оно улыбалось, оно кланялось ей.
Когда Козельцов спросил фельдфебеля, чтец замолк,
солдаты зашевелились, закашляли, засморкались, как всегда после сдержанного молчания; фельдфебель, застегиваясь,
поднялся около группы чтеца и, шагая через ноги и по ногам тех, которым некуда было убрать их, вышел к офицеру.
Но курить
солдатам не пришлось. Только что Авдеев встал и хотел налаживать опять трубку, как из-за шелеста ветра послышались шаги по дороге. Панов взял ружье и толкнул ногой Никитина. Никитин встал на ноги и поднял шинель.
Поднялся и третий — Бондаренко.
Как ни скрыта для каждого его ответственность в этом деле, как ни сильно во всех этих людях внушение того, что они не люди, а губернаторы, исправники, офицеры,
солдаты, и что, как такие существа, они могут нарушать свои человеческие обязанности, чем ближе они будут подвигаться к месту своего назначения, тем сильнее в них будет
подниматься сомнение о том: нужно ли сделать то дело, на которое они едут, и сомнение это дойдет до высшей степени, когда они подойдут к самому моменту исполнения.
В квартире уже никто не спал… Все ночлежники
поднялись на своих койках и слушали
солдата.
Рейтары были уже совсем близко, у Калмыцкого брода через Яровую, когда Белоус, наконец,
поднялся. Он сам отправился в затвор и вывел оттуда Охоню. Она покорно шла за ним. Терешка и Брехун долго смотрели, как атаман шел с Охоней на гору, которая
поднималась сейчас за обителью и вся поросла густым бором. Через час атаман вернулся, сел на коня и уехал в тот момент, когда Служнюю слободу с другого конца занимали рейтары [Рейтары — солдаты-кавалеристы.]. Дивья обитель была подожжена.
Солдаты взялись за Настю, которая, не
поднимаясь с нар, держала под своею грудью мертвого ребенка и целовала его красненькие скорченные ручки.
— Ну-к что ж, что не Степан! Я хочь не Степан, дак еще лучше Степана разуважу, — отвечал первый, и
поднимался хохот. В коридоре хохотали
солдаты, а в арестантской две нарумяненные женщины, от которых несло вином и коричневой помадой. Настя перестала спрашивать и молча просидела весь день и вторую ночь.
Чорта ударило в пот, и из-под свитки хвост у него так и забегал по земле, даже пыль
поднялась на плотине. А
солдат уже вскинул палку с сапогами на плечи, чтоб идти далее, да в это время чертяка догадался, чем его взять. Отошел себе шага на три и говорит...
Один, поближе, из ружья целится, другой, подальше, подбегает, а с горки этак еще трое спускаются, ружья подымают. Мигом сон с меня соскочил; крикнул я тут громким голосом, и
поднялись ребята сразу все, как один. Только успел первый
солдат выстрелить, мы уж на них набежали…
Затем проворно
поднимается и бежит, провожаемый хохотом
солдат.
Начались рассказы о недавней свадьбе, для которой была продана пара волов и вскоре после которой молодого забрали в
солдаты, о судебном приставе, «сто чортив ему конних у горло», о том, что мало становится земли, и поэтому из слободы Марковки в этом году
поднялось несколько сот человек идти на Амур…
«Что скажешь в таком деле, сокол? То-то! Нур сказал было: „Надо связать его!..“ Не
поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, ни у кого не
поднялись бы, и Нур знал это. Махнул он рукой да и отошел в сторону. А Данило поднял нож, брошенный в сторону Раддой, и долго смотрел на него, шевеля седыми усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый. А потом подошел Данило к Зобару и сунул ему нож в спину как раз против сердца. Тоже отцом был Радде старый
солдат Данило!
Обрызганный ее кровью,
поднялся солдат.
И рота
солдат — ружья на руку, штыками вперед — бросилась на толпу матрикулистов. С другой стороны в нее врезались конные жандармы.
Поднялся неистовый крик. Студентские палки и несколько солдатских прикладов
поднялись в воздух. Среди крика, шума и свалки послышались удары и отчаянные вопли.
Вы, например, юнкер, а я поручик; и вы, и я, положим, оба имеем нравственное влияние на
солдата, но будь-ка вы полковой командир, а я дивизионный — влияние-то наше ведь на сто градусов
поднялось бы!..
— Да, иногда, — согласился бравый поручик, — но отнюдь не в гражданской службе. В военной иное дело. Чем больше будет у нас развитых, образованных офицеров, тем успешнее пойдет пропаганда:
солдаты, во-первых, не пойдут тогда против крестьян, когда те
подымутся всею землею; во-вторых, образованные офицеры не помешают освободиться и Польше. Разовьете вы как следует пропаганду между офицерами — вы облегчите революцию и вызовете ее гораздо скорее. Образованный офицер не пойдет против поляков.
Он
поднялся и окликнул своих
солдат, но на его зов никто не отозвался.
Беда неминучая, ждать некогда: молодые люди бросились на часового и сбили его с ног, но тот, падая, выстрелил;
поднялась тревога, и ночные путешественники были пойманы, суждены и лишь по особому милосердию только разжалованы в
солдаты.
Оба, он и
солдат, тихо пробираются к носу, потом становятся у борта и молча глядят то вверх, то вниз. Наверху глубокое небо, ясные звезды, покой и тишина — точь-в-точь как дома в деревне, внизу же — темнота и беспорядок. Неизвестно для чего, шумят высокие волны. На какую волну ни посмотришь, всякая старается
подняться выше всех, и давит, и гонит другую; на нее с шумом, отсвечивая своей белой гривой, налетает третья, такая же свирепая и безобразная.
Без обычной веселой суеты
поднимались в это утро
солдаты. Ни единого громкого слова не было произнесено ими, ни единого костра не было разложено на лесной поляне: ветер дул в сторону деревни, занятой неприятелем, запах гари и дыма и громкая речь могли быть замеченными австрийцами.
— Дед, — спросил он,
поднимаясь и беря свою герлыгу, — что же твой брат, Илья, с
солдатом сделал?
На юге
поднимались густые клубы дыма от подожженных нами складов на Фушунской ветке. Пушки гремели. Прошел мимо Каспийский полк. Прошли, шатаясь, два пьяных, исхудалых
солдата, с глазами, красными от водки, пыли и усталости.
Дальше мы поехали с почтовым поездом. Но двигался поезд не быстрее товарного, совсем не по расписанию. Впереди нас шел воинский эшелон, и
солдаты зорко следили за тем, чтоб мы не ушли вперед их. На каждой станции
поднимался шум, споры. Станционное начальство доказывало
солдатам, что почтовый поезд нисколько их не задержит.
Солдаты ничего не хотели слушать.
Мы
поднялись с зарею. На востоке тянулись мутно-красные полосы, деревья туманились. Вдали уж грохотали пушки.
Солдаты с озябшими лицами угрюмо запрягали лошадей: был мороз, они под холодными шинелями ночевали в палатках и всю ночь бегали, чтобы согреться.
Мы
поднялись по сходням на какие-то мостки, повернули вправо, потом влево и незаметно вдруг очутились на верхней палубе парохода; было непонятно, где же она началась. На пристани ярко сияли электрические фонари, вдали мрачно чернела сырая темь озера. По сходням
солдаты взводили волнующихся, нервно-вздрагивающих лошадей, внизу, отрывисто посвистывая, паровозы вкатывали в пароход вагоны и платформы. Потом двинулись
солдаты.
— Рад стараться, ваше благородие, — вдруг неожиданно
поднимается солдат на обе ноги. — Только бы починиться, а то ещё мы японцу покажем.
— Да,
солдаты отца очень любили, и его смерть действительно, поразила их… Мне рассказывали любопытную подробность. У отца как будто было какое-то тяжёлое предчувствие… Когда он вместе с полковником Ароновским подошёл к подножию сопки, на которой ему суждено было найти смерть, он остановился как бы в раздумье, но затем махнул стеком — английским каучуковым хлыстом — и стал
подниматься…
С запада ровною полосою
поднимались густые белые тучи. Оттуда подул ветер. Стало еще холоднее.
Солдаты кутались в полушубки. Матрехин, с серьезными, глупыми глазами под отлогим лбом, рассказывал про волчиху, у которой его дядя увез волчат. Он рассказывал солидно, томительно-медленно.
Солдаты посмеивались, потешаясь над тем, как он рассказывал.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и
поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на всё тело. Один из
солдат сердито, злобно и болезненно крикнул, на Пьера, чтоб он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Лица
солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все
поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди — движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из-за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.
Опять прошел по окопу Катаранов. Он шел, не пригибая головы, что-то сказал
солдатам.
Солдаты дружно захохотали; смеющиеся, скуластые лица
поднимались к нему, тоже говорили что-то смешное. Еще с остатком улыбки на губах, не глядя на хрипящего Беспалова, Катаранов подошел к Резцову.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска, и стали
подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с
солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
— Да я сейчас еще спрошу их, — сказал Пьер и,
поднявшись, пошел к двери балагана. В то время, как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя
солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал, и
солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.