Неточные совпадения
Когда
услышите вой ветра с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует с востока,
от вас, пошлите мне поклон — дойдет. Но уж пристал к борту бот, на который ссаживают лоцмана. Спешу запечатать письмо. Еще последнее «прости»! Увидимся ли? В путешествии, или походе, как называют мои
товарищи, пока еще самое лучшее для меня — надежда воротиться.
Но такого человека, который бы пожалел его, не нашлось ни одного во всё то время, когда он, как зверок, жил в городе свои года ученья и, обстриженный под гребенку, чтоб не разводить вшей, бегал мастерам за покупкой; напротив, всё, что он
слышал от мастеров и
товарищей с тех пор, как он живет в городе, было то, что молодец тот, кто обманет, кто выпьет, кто обругает, кто прибьет, развратничает.
Где и что с нашими добрыми
товарищами? Я
слышал только о Суворочке, что он воюет с персианами — не знаю, правда ли это, — да сохранит его бог и вас; доброй моей Марье Яковлевне целую ручку.
От души вас обнимаю и желаю всевозможного счастия всему вашему семейству и добрым
товарищам. Авось когда-нибудь узнаю что-нибудь о дорогих мне.
Разве с Серебряным?» Но мельник знал через Михеича, что Серебряный вкинут в тюрьму, а
от посланных Вяземского, да и
от некоторых
товарищей Перстня
слышал, что станичники освободили Никиту Романыча и увели с собой; стало быть, не с Серебряным.
«Сие последнее известие основано им на предании, полученном в 1748 году
от яикского войскового атамана Ильи Меркурьева, которого отец, Григорий, был также войсковым атаманом, жил сто лет, умер в 1741 году и
слышал в молодости
от столетней же бабки своей, что она, будучи лет двадцати
от роду, знала очень старую татарку, по имени Гугниху, рассказывавшую ей следующее: «Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с 30 человеками
товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток, сделал лодки, пустился на оных в Каспийское море, дошел до устья Урала и, найдя окрестности оного необитаемыми, поселился в них.
— А начальственные уши, голубчик, такие аттестации крепко запечатлевают. Дойдет как-нибудь до Павла очередь к награде или к повышению представлять, а он, начальник-то, и вспомнит:"Что бишь я об этом чиновнике
слышал? Гм… да! характер у него…"И мимо. Что он
слышал?
От кого
слышал?
От одного человека или двадцатерых? — все это уж забылось. А вот:"гм… да! характер у него" — это запечатлелось. И останется наш Павел Григорьич вечным
товарищем прокурора, вроде как притча во языцех.
Я
слышал, что мои борьбы и страдания утишатся после этого, я
слышал это и читал,
слышал от старших, что для здоровья это будет хорошо;
от товарищей же
слышал, что в этом есть некоторая заслуга, молодечество.
— Да, я служу при главном штабе. Я очень рад, мой друг, что могу первый тебя поздравить и порадовать твоих
товарищей, — прибавил Сурской, взглянув на офицеров, которые толпились вокруг бивака, надеясь
услышать что-нибудь новое
от полковника, приехавшего из главной квартиры.
Нет! надобно было
слышать эти дикие вопли, этот отвратительный, охриплый вой людей, умирающих
от голода; надобно было видеть этот безумный, неподвижный взор какого-нибудь старого солдата, который, сидя на груде умерших
товарищей, воображал, что он в Париже, и разговаривал вслух с детьми своими.
И как вот сейчас я Алексею Николаичу докладывал: в самую нынешнюю страстную неделю, когда все истинно русские желают и ждут с семейством разговеться, я, один-одинехонек, живу в идолопоклоннической, мордовской деревнюшке; только один раз в неделю и оживаешь душой, когда
услышишь благовест из соседнего русского села или съездишь туда к обедне; вдруг я читаю в газетах, что наш Алексей Николаич назначен
товарищем; я всплакал даже
от радости, потому что этот выбор прямо показывает, что в настоящее время в России можно служить и что достоинства и заслуги не пропадают даром!
Соберется с духом, наберется смелости, скажет словечко про птичку ль, в стороне порхнувшую, про цветы ли, дивно распустившие яркие лепестки свои, про белоствольную ли высокую березу, широко развесившую свои ветви, иль про зеленую стройную елочку, но только и
слышит от Параши: «да» да «нет». Рдеют полные свежие ланиты девушки, не может поднять она светлых очей, не может взглянуть на путевого
товарища… А у него глаза горят полымем, блещут искрами.
Кричат мужики со всех сторон, но с правой стороны, недалеко
от товарища,
слышу, непутем кричит какая-то баба: «Вот он!
Первый приехал в карете тогдашний начальник Третьего отделения граф П.Шувалов; вышел из кареты в одном мундире и вскоре поспешно уехал. Он-то, встретив поблизости взвод (или полроты) гвардейского стрелкового батальона, приказал ему идти на Колокольную. Я это сам
слышал от офицера, командовавшего стрелками, некоего П-ра, который бывал у нас в квартире у моих сожителей, князя Дондукова и графа П.А.Гейдена — его
товарищей по Пажескому корпусу.
Так омерзительно живо вспомнилась Юрасову эта песня, которую он
слышал во всех городских садах, которую пели его
товарищи и он сам, что захотелось отмахиваться
от нее руками, как
от чего-то живого, как
от камней, брошенных из-за угла. И такая жестокая власть была в этих жутко бессмысленных словах, липких и наглых, что весь длинный поезд сотнею крутящихся колес подхватил их...
—
Товарищи! Иногда приходится
слышать от ребят: «Эх, опоздали мы родиться! Родиться бы нам на десять лет раньше, когда шли бои по всем фронтам. Вот когда жизнь кипела, вот когда весело было жить! А теперь — до чего серо и скучно! Легкая кавалерия — да! Что ж! Это дело хорошее. А только куда бы интереснее быть в буденновской кавалерии…»
Петр Валерианович уже не раз после этого
слышал от графа Аракчеева слова одобрения: «Хорошо, молодец», — и было за что. Работа под наблюдением Хвостова, действительно, кипела, и он далеко опередил своих
товарищей по той же профессии.
Они были в циничных, едких, как купорос, разговорах и бессмысленных анекдотах, которые он
слышал от других и сам рассказывал так мастерски; они были в рисунках, которые он рисовал и показывал со смехом
товарищам; они были в одиноких мыслях и сновидениях, тяжелых, как кошмар, и притягательных, как он.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец-то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много
слышал от товарищей-гусаров.