Неточные совпадения
«Чай, по чугунке тронешься?»
Служивый посвистал:
— Недолго
послужила ты
Народу православному,
Чугунка бусурманская!
Давно ли
народ твой игрушкой
служилПозорным страстям господина?
Потомок татар, как коня, выводил
На рынок раба-славянина...
Наша братья,
народ умный, как мы называем себя, поступает почти так же, и доказательством
служат наши ученые рассуждения.
Она знала, что есть на свете господа, которые должны приказывать, и простой
народ, который должен
служить, — а потому не гнушалась ни подобострастием, ни земными поклонами; но с подчиненными обходилась ласково и кротко, ни одного нищего не пропускала без подачки и никогда никого не осуждала, хотя и сплетничала подчас.
Никонова — действительно Никонова, дочь крупного помещика, от семьи откололась еще в юности, несколько месяцев сидела в тюрьме, а теперь, уже более трех лет,
служит конторщицей в издательстве дешевых книг для
народа.
—
Народ у нас смиренный, он сам бунтовать не любит, — внушительно сказал Козлов. — Это разные господа, вроде инородца Щапова или казачьего потомка Данилы Мордовцева, облыжно приписывают русскому мужику пристрастие к «политическим движениям» и враждебность к государыне Москве. Это — сущая неправда, — наш
народ казаки вовлекали в бунты. Казак Москву не терпит. Мазепа двадцать лет
служил Петру Великому, а все-таки изменил.
—
Народу — никто не
служит, вот что! — громко сказала высокая, тощая женщина в мужском пальто. — Никто, кроме есеровской партии.
Но христианское мессианское сознание
народа может быть исключительно жертвенным сознанием, сознанием призванности
народа послужить миру и всем
народам мира делу их избавления от зла и страдания.
Вдруг один здешний парень, Вишняков, он теперь у Плотниковых рассыльным
служит, смотрит на меня да и говорит: «Ты чего на гусей глядишь?» Я смотрю на него: глупая, круглая харя, парню двадцать лет, я, знаете, никогда не отвергаю
народа.
На разъездах, переправах и в других тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая
народ или вызывая карету, говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (о том, что она серая с красными выпушками, кажется, едва ли нужно упомянуть); лошади тоже довольно пожили и
послужили на своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не считает даже званию своему приличным пускать пыль в глаза.
И как прекрасен
народ, толпящийся на площадях, на улицах: каждый из этих юношей, каждая из этих молодых женщин и девушек могли бы
служить моделью для статуи.
— Мы ведь все смекаем, знаем, что служили-то вы поневоле и что вели себя не то, что другие, прости господи, чиновники, и за нашего брата, и за черный
народ заступались, вот я и рад, что потрафился случай сослужить службу.
Бецкий сказал о помещиках, что они говорят: «Не хочу, чтобы философами были те, кто мне
служить должны» [См.: А. Щапов. «Социально-педагогические условия умственного развития русского
народа».].
Но может поражать противоречие между русской анархичностью и любовью к вольности и русской покорностью государству, согласием
народа служить образованию огромной империи.
Кающиеся дворяне в 70-е годы отказывались от своих привилегий и шли в
народ, чтобы ему
служить и с ним слиться.
Французы называют его курли, русские охотники — кроншнепом, а
народ — степняком, или степнягой, потому что степь по преимуществу
служит ему постоянным жилищем; в степи выводит он детей, и в степи же достигают они полного возраста.
И сие первородное чадо стремящегося воображения по непроложенному пути в доказательство с другими купно
послужило, что когда
народ направлен единожды к усовершенствованию, он ко славе идет не одной тропинкою, но многими стезями вдруг.
Мой Надворный Суд не так дурен, как я ожидал. Вот две недели, что я вступил в должность; трудов бездна, средств почти нет. На канцелярию и на жалование чиновников отпускается две тысячи с небольшим. Ты можешь поэтому судить, что за
народ служит, — и, следовательно, надо благодарить судьбу, если они что-нибудь делают. Я им толкую о святости нашей обязанности и стараюсь собственным примером возбудить в них охоту и усердие.
По окончании обедни священник с дьяконом вышли на средину церкви и начали перед маленьким столиком, на котором стояло распятие и кутья, кадить и
служить панихиду; а Кирьян, с огромным пучком свеч, стал раздавать их
народу, подав при этом Вихрову самую толстую и из белого воску свечу.
Кормилицу мою, семидесятилетнюю старуху Домну, бог благословил семейством. Двенадцать человек детей у нее, всё — сыновья, и все как на подбор — один другого краше. И вот, как только, бывало, пройдет в
народе слух о наборе, так старуха начинает тосковать. Четырех сынов у нее в солдаты взяли, двое
послужили в ополченцах. Теперь очередь доходит до внуков. Плачет старуха, убивается каждый раз, словно по покойнике воет.
— Два месяца и одиннадцать дней. Видел там хохла — он кланяется вам, и Павла, который — тоже кланяется, просит вас не беспокоиться и сказать вам, что на пути его местом отдыха человеку всегда
служит тюрьма — так уж установлено заботливым начальством нашим. Затем, мамаша, я приступлю к делу. Вы знаете, сколько
народу схватили здесь вчера?
«…Нет, нынче не то, что было в прежнее время; в прежнее время
народ как-то проще, любовнее был.
Служил я, теперича, в земском суде заседателем, триста рублей бумажками получал, семейством угнетен был, а не хуже людей жил. Прежде знали, что чиновнику тоже пить-есть надо, ну, и место давали так, чтоб прокормиться было чем… А отчего? оттого, что простота во всем была, начальственное снисхождение было — вот что!
— А странный
народ эти чиновники! — продолжал он, снова обращаясь ко мне, — намедни приехал ко мне наш исправник. Стал я с ним говорить… вот как с вами. Слушал он меня, слушал, и все не отвечает ни слова. Подали водки; он выпил; закусил и опять выпил, и вдруг его озарило наитие:"Какой, говорит, вы умный человек, Владимир Константиныч! отчего бы вам не
служить?"Вот и вы, как выпьете, может быть, тот же вопрос сделаете.
Много
народа служит и пьяного, совсем отчаянного, много и такого, что взятку за самое обыкновенное дело считают.
Литература
служила в цензуре; в университетах преподавалась шагистика; войско обратилось в балет, а
народ платил подати и молчал под кнутом крепостного права.
— Видал, как бабов забижают! То-то вот! И сырое полено долго поджигать — загорится! Не люблю я этого, братаня, не уважаю. И родись я бабой — утопился бы в черном омуте, вот тебе Христос святой порукой!.. И так воли нет никому, а тут еще — зажигают! Скопцы-то, я те скажу, не дурак
народ. Про скопцов — слыхал? Умный
народ, очень правильно догадался: напрочь все мелкие вещи, да и
служи богу, чисто…
«Да; мы
народ не лиходейный, но добрый», — размышлял старик, идучи в полном спокойствии
служить раннюю обедню за сей
народ не лиходейный, но добрый. Однако же этот покой был обманчив: под тихою поверхностью воды, на дне, дремал крокодил.
—
Служит, и то хорошо, — сказал он. —
Народ узнал, стал ездить ко мне. Я выздоровел, переехал в Цельмес. Аварцы опять звали меня управлять ими, — с спокойной, уверенной гордостью сказал Хаджи-Мурат. — И я согласился.
Хор из гимназистов пел хорошо, и потому церковь посещалась первогильдейным купечеством, чиновниками и помещичьими семьями Простого
народа бывало не много, тем более, что обедню здесь
служили, сообразно с желанием директора, позже, чем в других церквах.
И при этом оба так простодушно удостоверяли: «Как хотите, а с простым
народом без того нельзя-с», что даже несомненные противники системы оглушения — и те становились в тупик, следует ли ставить в вину такие подвиги, которые
служат лишь выражением самых заветных и искренних убеждений?
Узнав однажды, что множество
народу собралось в одной деревне с намерением идти
служить у Пугачева, он приехал с двумя казаками прямо к сборному месту и потребовал от
народа объяснения.
Внутри ограды монастырской, посреди толпящегося
народа, мелькали высокие шапки бояр русских; именитые гости московские с женами и детьми своими переходили из храма в храм,
служили молебны, сыпали золотом и многоценными вкладами умножали богатую казну монастырскую.
В кабаке было немного
народу, но тем не менее шел довольно живой разговор. Обкраденный фабрикант
служил предметом беседы.
Не мало нас, наследников варяга,
Да трудно нам тягаться с Годуновым:
Народ отвык в нас видеть древню отрасль
Воинственных властителей своих.
Уже давно лишились мы уделов,
Давно царям подручниками
служим,
А он умел и страхом, и любовью,
И славою
народ очаровать.
А вот видите ли: она «хоть ты ее всю золотом осыпь», не поедет по дьявольскому изобретению; а
народ ездит все больше и больше, не обращая, внимания на ее проклятия; разве это не грустно, разве не
служит свидетельством ее бессилия?
Возьмите хоть законодательную и административную сторону, которая хотя в частных своих проявлениях всегда имеет много случайного, но в общем своем характере все-таки
служат указателем положения
народа.
Мерою достоинства писателя или отдельного произведения мы принимаем то, насколько
служат они выражением естественных стремлений известного времени и
народа.
Савраска, запряженный в сани,
Понуро стоял у ворот;
Без лишних речей, без рыданий
Покойника вынес
народ.
Ну, трогай, саврасушка! трогай!
Натягивай крепче гужи!
Служил ты хозяину много,
В последний разок
послужи!..
Вот на первый день пасхи собралось много наших староверов у дяди, старики отслужили свою службу, а когда лишний
народ разошелся, сели мы разговляться: я, дядя Селифон, два старца, которые
служили за попов, да тетка с дочерью.
— Тогда я носил мундир, mon cher! А теперь во фраке хочу посибаритничать. Однако ж знаешь ли, мой друг? Хоть я не очень скучаю теперешним моим положением, а все-таки мне было веселее, когда я
служил. Почему знать? Может быть, скоро понадобятся офицеры; стоит нам поссориться с французами… Признаюсь, люблю я этот милый веселый
народ; что и говорить, славная нация! А как подумаешь, так надобно с ними порезаться: зазнались, разбойники! Послушай, Вольдемар: если у нас будет война, я пойду опять в гусары.
Слушая их, дьякон вообразил, что будет с ним через десять лет, когда он вернется из экспедиции: он — молодой иеромонах-миссионер, автор с именем и великолепным прошлым; его посвящают в архимандриты, потом в архиереи; он
служит в кафедральном соборе обедню; в золотой митре, с панагией выходит на амвон и, осеняя массу
народа трикирием и дикирием, возглашает: «Призри с небесе, боже, и виждь и посети виноград сей, его же насади десница твоя!» А дети ангельскими голосами поют в ответ: «Святый боже…»
Русский
народ, этот сторукий исполин, скорее перенесет жестокость и надменность своего повелителя, чем слабость его; он желает быть наказываем, но справедливо, он согласен
служить — но хочет гордиться своим рабством, хочет поднимать голову, чтоб смотреть на своего господина, и простит в нем скорее излишество пороков, чем недостаток добродетелей!
Подъезжая к дому, Евгений думал о том, как он, вследствие этого избрания, займет в
народе именно то положение, о котором он всегда мечтал, то есть такое, в котором он в состоянии будет
служить ему не одним производством, которое дает работу, но прямым влиянием.
—
Народ — терпкий. Нелюбезный
народ. Уж ты, Петруха, исполняй всё, что тёща посоветует, хоть и бабьи пустяки это, а — надо! Алексей пошёл девок провожать? Девкам он — приятен, а парням — нет. Злобно смотрит на него сынишка Барского… н-да! Ты, Никита, поласковее будь, ты это умеешь.
Послужи отцу замазкой, где я трещину сделаю, ты — заткни.
— Вот вы живете неделю на прииске и еще год проживете и все-таки ничего не узнаете, — заговорил он. — На приисках всякий
народ есть; разбойник на разбойнике… Да. Вы посмотрите только на ихние рожи: нож в руки и сейчас на большую дорогу. Ей-богу… А Гараська… Одним словом, я пятнадцать лет
служу на приисках, а такого разбойника еще не видал. Он вас среди белого дня зарежет за двугривенный, да еще и зарежет не так, как другие: и концов не найти.
У него и у Савёлки одна вера была. Помню, икона чудесно явилась у нас на селе. Однажды рано утром по осени пришла баба до колодца за водой и — вдруг видит: но тьме на дне колодца — сияние. Собрала она
народ, земский явился, поп пришёл, Ларион прибежал, спустили в колодезь человека, и поднял он оттуда образ «Неопалимой купины». Тут же начали молебен
служить, и решено было часовню над колодцем поставить. Поп кричит...
Чудесные дела Екатерины могли быть увенчаны новым чудом; война Персидская могла иметь предмет важный; могла открыть путь в Россию несметным богатствам Востока; могла успокоить
народы мятежные, которые под влиянием счастливейшего неба
служат примером бедствий; могла…
Таким образом, Сенат в отношении к Монарху есть совесть Его, а в отношении к
народу — рука Монарха; вообще же он
служит эгидою для государства, будучи главным блюстителем порядка.
Особенная Комиссия, из знающих людей составленная, должна была устроить их, предписать способы учения, издавать полезнейшие для них книги, содержащие в себе главные, нужнейшие человеку сведения, которые возбуждают охоту к дальнейшим успехам,
служат ему ступению к высшим знаниям и сами собою уже достаточны для гражданской жизни
народа, выходящего из мрака невежества.
Гораздо далее всех обличителей того времени ушел г. И. Т., которого «Отрывок из путешествия» напечатан в «Живописце» (стр. 179–193). В его описаниях слышится уже ясная мысль о том, что вообще крепостное право
служит источником зол в
народе. Вот начало этого отрывка...