Неточные совпадения
Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И всё тогда
пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Всё это мужа не спросясь.
Он осторожно улыбнулся, обрадованный своим
открытием, но еще не совсем убежденный в его ценности. Однако убедить себя в этом было уже не трудно; подумав еще несколько минут, он встал на ноги, с наслаждением потянулся, расправляя усталые мускулы, и бодро
пошел домой.
— Мелкие вещи непокорнее больших. Камень можно обойти, можно уклониться от него, а от пыли — не скроешься,
иди сквозь пыль. Не люблю делать мелкие вещи, — вздыхал он, виновато улыбаясь, и можно было думать, что улыбка теплится не внутри его глаз, а отражена в них откуда-то извне. Он делал смешные
открытия...
Затем они расступились, освобождая дорогу Вере Петровне Самгиной, она
шла под руку со Спивак, покрытая с головы до ног черными вуалями, что придавало ей сходство с монументом, готовым к
открытию.
Он мысленно вел с ней нескончаемый разговор и днем и ночью. К «Истории
открытий и изобретений» он все примешивал какие-нибудь новые
открытия в наружности или в характере Ольги, изобретал случай нечаянно встретиться с ней,
послать книгу, сделать сюрприз.
Наш рейс по проливу на шкуне «Восток», между Азией и Сахалином, был всего третий со времени
открытия пролива. Эта же шкуна уже ходила из Амура в Аян и теперь
шла во второй раз. По этому случаю, лишь только мы миновали пролив, торжественно, не в урочный час, была положена доска, заменявшая стол, на свое место; в каюту вместо одиннадцати пришло семнадцать человек, учредили завтрак и выпили несколько бокалов шампанского.
А Гумбольдту хотелось потолковать о наблюдениях над магнитной стрелкой, сличить свои метеорологические заметки на Урале с московскими — вместо этого ректор
пошел ему показывать что-то сплетенное из высочайших волос Петра I…; насилу Эренберг и Розе нашли случай кой-что рассказать о своих
открытиях.
Тогда шептались об этом, как же не радоваться, что об этом говорят, пишут, вразумляют, убеждают, — одним словом, ищут исходной точки! Мне жаль, что я вам теперь не могу
послать речи Александра Николаевича при
открытии Комитета в Нижнем. Я ее
послал жене; когда привезет, непременно сообщу. Писано с теплотой. Может быть, впрочем, вы ее читали?…
Матвею Апостолу
посылаю речь А. Н. Муравьева при
открытии Нижегородского комитета. Речь теплая, но странно, что с текстом из Луки. Мне не случалось слышать у губернатора такой цитаты. [В характере декабриста-масона А. Н. Муравьева была значительная доля мистицизма (см. его «Автобиографические записки» в сб. «Декабристы», 1955, стр. 137–229).] Директриса мне прислала эту речь.
Наденька ушла в сад; граф не
пошел с ней. С некоторого времени и он и Наденька как будто избегали друг друга при Александре. Он иногда застанет их в саду или в комнате одних, но потом они разойдутся и при нем уже не сходятся более. Новое, страшное
открытие для Александра: знак, что они в заговоре.
Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только
открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя
шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.
— Боже мой, как у вас здесь хорошо! Как хорошо! — говорила Анна,
идя быстрыми и мелкими шагами рядом с сестрой по дорожке. — Если можно, посидим немного на скамеечке над обрывом. Я так давно не видела моря. И какой чудный воздух: дышишь — и сердце веселится. В Крыму, в Мисхоре, прошлым летом я сделала изумительное
открытие. Знаешь, чем пахнет морская вода во время прибоя? Представь себе — резедой.
— Нет, я в вопросах этого рода редко
иду путем умозаключений, хотя и люблю искусную и ловкую игру этим орудием, как, например, у Лаврентия Стерна, которого у нас, впрочем, невежды считают своим братом скотом, между тем как он в своем «Коране» приводит очень усердно и тончайшие фибры Левенхука, и песчинку, покрывающую сто двадцать пять орифисов, через которые мы дышим, и другое многое множество современных ему
открытий в доказательство, что вещи и явления, которых мы не можем постигать нашим рассудком, вовсе не невозможны от этого, — но все это в сторону.
А на другой день в «Московских ведомостях» у Каткова появилась статья об
открытии театра и отдельная о Н. X. Рыбакове, заканчивающаяся словами: «Честь и
слава Рыбакову!»
На этот раз она,
слава богу, о Петре не вспомнила, может быть потому, что в голове ее вдруг мелькнула мысль, что нельзя ли Бегушева обратить к спиритизму, так как он перед тем только сказал, что это учение есть великое
открытие нашего времени!
— В гимназии
шли большие хлопоты о назначении студентам особых комнат, отдельно от гимназистов, помещавшихся в том же здании гимназии, об устройстве студентам особенного стола в другой небольшой зале и об
открытии новых университетских лекций.
Сделают ученое
открытие, что от увеличения налога на соль она не подешевеет: начинают с благоговением повторять, что наука
идет у нас вперед исполинскими шагами.
Саша (встает). Иди-ка, брат, спать! Если бы не пил, не делал бы
открытий! Пьяница! А еще тоже учитель! Ты не учитель, а свинтус! Ступай спать! (Бьет его по спине и уходит в школу.)
Каждый день, каждая лекция несли с собою новые для меня «
открытия»: я был поражен, узнав, что мясо, то самое мясо, которое я ем в виде бифштекса и котлет, и есть те таинственные «мускулы», которые мне представлялись в виде каких-то клубков сероватых нитей; я раньше думал, что из желудка твердая пища
идет в кишки, а жидкая — в почки; мне казалось, что грудь при дыхании расширяется оттого, что в нее какою-то непонятною силою вводится воздух; я знал о законах сохранения материи и энергии, но в душе совершенно не верил в них.
Старик Иосаф был прежде всего твердый русский человек, который презирал всякую кривду, всякое шатание житейское, как умственное, так и нравственное,
шел неуклонно своим прямым пугем, паче зеницы ока оберегая русские интересы православной русской церкви и своей многочисленной паствы; он охотно благословлял и содействовал
открытию воскресных и народных школ, но не иначе как под руководством священников или людей лично ему известных; к нему
шел за советом и помощью всякий, действительно нуждающийся в совете либо в помощи, и никогда не получал себе отказа.
Нужно равноправие, а я во все газеты
посылал статьи об
открытии мужского вопроса и нигде не печатают.
Если кто сделает какое-либо
открытие, клонящееся к общенародной пользе или к
славе императрицы, тот о своем
открытии секретно представляет министрам и шесть недель спустя в канцелярию департамента, заведывающего тою частию; через три месяца после того дело поступает на решение императрицы в публичной аудиенции, а потом в продолжение девяти дней объявляется всенародно с барабанным боем.
Я позволю себе сделать маленькое сообщение об одном причудливом кристалле,
открытие которого в недрах русских гор связано с воспоминанием об усопшем государе Александре Николаевиче. Дело
идет о красивом густо-зеленом драгоценном камне, который получил название «александрит» в честь покойного императора.
— Так вот что: оставайся, а мне нужно
идти на
открытие яслей. Мы организовали, нужно сказать приветствие.
— Беда еще не велика! — сказал Вульф, подавая руку пастору в знак примирения. — Но ваш гнев почитаю истинным для себя несчастьем, тем большим, что я его заслуживаю. Мне представилась только важность бумаги, положенной мною во вьюк, — примолвил он вполголоса, отведя Глика в сторону. — Если б вы знали, какие последствия может навлечь за собою
открытие тайны, в ней похороненной! Честь моя, обеспечение Мариенбурга,
слава шведского имени заключаются в ней. После этого судите, мой добрый господин пастор…
— Наука зовет меня туда, — говорил он. — Не лишите ее новых приобретений, может быть, важных
открытий. Не лишите меня моей
славы, которая для меня одно с счастьем.
Случилось так, что дождь лил несколько дней подряд, унылый, тоскливый, упорный, как навязчивая идея. Пришла из Максимовки жена горшечника пожаловаться на свои болезни и сообщила, что ее жилец Тесак (Исаак) Ильич захворал. Для Чеховых было приятным
открытием, что Левитан находился так близко от Бабкина, и А. П. захотелось его повидать. Мы уже отужинали, дождь лил как из ведра, в большой дом (к Киселевым) мы не
пошли, и предстоял длинный вечер у себя во флигеле.
Несмотря на то, что для Якова Потаповича это
открытие не было неожиданностью, так как предупрежденный Тимофеем, что Маша подслушала уговор Татьяны с княжной
идти сегодня вдвоем гадать над прорубью, он понял, что цыганка устраивает ей ловушку и что ловцом явится не кто другой, как Малюта Скуратов, но все же, при встрече лицом к лицу и этим до физической боли ненавистным ему человеком, он задрожал и изменился в лице.
На следующий вечер, часа за два до
открытия увеселительного заведения для публики, когда на сцене при открытом занавесе
шла репетиция, а директор находился в буфете, наблюдая за порядком в этой важнейшей части подведомственного ему учреждения, он вдруг почувствовал, что его кто-то ударил по плечу.
Сделать важное
открытие по медицине и тем приобрести себе великое имя,
славу европейскую: этим-то именем, этою
славою хотел он отмстить врагу своему.
Он протер глаза, еще раз остановил лошадей, подскочил к беседке и, ударив по ней бичом, сказал таким радостным, торжественным голосом, как бы дело
шло об
открытии на безбрежном океане обитаемого острова...
Сначала он порывался было сейчас
идти к графу, снова напомнить ему об обмане Настасьи, представить ему свое несчастное и неестественное положение в обществе и всю гнусность его поступка — украсть человека из родной семьи и воровски дать ему право незаконно пользоваться не принадлежащими ему именем, состоянием и честью. Но Михаила Андреевича удерживала клятва, данная родной матери, и страх мести со стороны Настасьи его матери за
открытие тайны.
Со следующего за днем этого рокового
открытия дня граф стал
посылать цветы княжне Людмиле Васильевне Полторацкой.