Неточные совпадения
В углу
на стуле
сидел Заметов, привставший при входе гостей и стоявший в ожидании, раздвинув в улыбку рот, но с недоумением и даже как будто с недоверчивостью смотря
на всю
сцену, а
на Раскольникова даже с каким-то замешательством.
А
на сцене белая крылатая женщина снова пела, рассказывала что-то разжигающе соблазнительное, возбуждая в зале легкие смешки и шепоток. Варвара
сидела покачнувшись вперед, вытянув шею. Самгин искоса взглянул
на нее и прошептал...
Забыв поблагодарить, Самгин поднял свои чемоданы, вступил в дождь и через час, взяв ванну, выпив кофе,
сидел у окна маленькой комнатки, восстановляя в памяти
сцену своего знакомства с хозяйкой пансиона. Толстая, почти шарообразная, в темно-рыжем платье и сером переднике, в очках
на носу, стиснутом подушечками красных щек, она прежде всего спросила...
Особенно укрепила его в этом странная
сцена в городском саду. Он
сидел с Лидией
на скамье в аллее старых лип; косматое солнце спускалось в хаос синеватых туч, разжигая их тяжелую пышность багровым огнем.
На реке колебались красновато-медные отсветы, краснел дым фабрики за рекой, ярко разгорались алым золотом стекла киоска, в котором продавали мороженое. Осенний, грустный холодок ласкал щеки Самгина.
Он уж не видел, что делается
на сцене, какие там выходят рыцари и женщины; оркестр гремит, а он и не слышит. Он озирается по сторонам и считает, сколько знакомых в театре: вон тут, там — везде
сидят, все спрашивают: «Что это за господин входил к Ольге в ложу?..» — «Какой-то Обломов!» — говорят все.
В предместье мы опять очутились в чаду китайской городской жизни; опять охватили нас разные запахи, в ушах раздавались крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье
на бумагопрядильнях. Ах, какая духота! вон, вон, скорей
на чистоту, мимо интересных
сцен! Однако ж я успел заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги,
сидел на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему седую косу. Другие у лавок ели, брились.
Вечером этого многознаменательного дня в кабинете Василья Назарыча происходила такая
сцена. Сам старик полулежал
на свеем диване и был бледнее обыкновенного.
На низенькой деревянной скамеечке,
на которую Бахарев обыкновенно ставил свою больную ногу, теперь
сидела Надежда Васильевна с разгоревшимся лицом и с блестящими глазами.
В связи с описанной
сценой мне вспоминается вечер, когда я
сидел на нашем крыльце, глядел
на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей памяти.
Если б он догадался или успел взглянуть налево, когда
сидел на стуле, после того, как его оттолкнули, то увидел бы Аглаю, шагах в двадцати от него, остановившуюся глядеть
на скандальную
сцену и не слушавшую призывов матери и сестер, отошедших уже далее.
В избушке в это время происходила тяжелая
сцена. Авгарь
сидела на лавке и остановившимся мутным взглядом смотрела
на одну точку.
Человек, ехавший
на дрожках, привстал, посмотрел вперед и, спрыгнув в грязь, пошел к тому, что
на подобных улицах называется «тротуарами». Сделав несколько шагов по тротуару, он увидел, что передняя лошадь обоза лежала, барахтаясь в глубокой грязи. Около несчастного животного, крича и ругаясь, суетились извозчики, а в сторонке, немножко впереди этой
сцены, прислонясь к заборчику,
сидела на корточках старческая женская фигура в ватошнике и с двумя узелками в белых носовых платках.
Розанов даже до
сцены с собою не допустил Ольгу Александровну. Ровно и тепло сдержал он радостные восторги встретившей его прислуги; спокойно повидался с женою, которая
сидела за чаем и находилась в тонах; ответил спокойным поклоном
на холодный поклон сидевшей здесь Рогнеды Романовны и, осведомясь у девушки о здоровье ребенка, прошел в свою комнату.
Пришел постоянный гость, любовник Соньки Руль, который приходил почти ежедневно и целыми часами
сидел около своей возлюбленной, глядел
на нее томными восточными глазами, вздыхал, млел и делал ей
сцены за то, что она живет в публичном доме, что грешит против субботы, что ест трефное мясо и что отбилась от семьи и великой еврейской церкви.
Полковник смотрел
на всю эту
сцену,
сидя у открытого окна и улыбаясь; он все еще полагал, что
на сына нашла временная блажь, и вряд ли не то же самое думал и Иван Алексеев, мужик, столь нравившийся Павлу, и когда все пошли за Кирьяном к амбару получать провизию, он остался
на месте.
В селе Г., где сам граф изволил жить, был огромный, великий домина, флигеля для приезду, театр, особая кегельная галерея, псарня, живые медведи
на столбу
сидели, сады, свои певчие концерты пели, свои актеры всякие
сцены представляли; были свои ткацкие, и всякие свои мастерства содержались; но более всего обращалось внимания
на конный завод.
Аплодисмент снова раздался. Вице-губернатор отвернулся и стал смотреть
на губернаторскую ложу. Впечатление этой
сцены было таково, что конец действия публика уже слушала в каком-то утомлении от перенесенных ощущений. Антракт перед четвертым действием тянулся довольно долго. Годнева просила не поднимать занавеса. Заметно утомленная,
сидела она
на скамейке Неизвестного. Перед ней стоял Козленев с восторженным выражением в лице.
Марья Николаевна навела лорнетку
на сцену — и Санин принялся глядеть туда же,
сидя с нею рядом, в полутьме ложи, и вдыхая, невольно вдыхая теплоту и благовоние ее роскошного тела и столь же невольно переворачивая в голове своей все, что она ему сказала в течение вечера — особенно в течение последних минут.
Я был
на спектакле в Малом театре. Первая от
сцены ложа левого бенуара привлекала бинокли. В ней
сидело четверо пожилых, степенного вида, бородатых мужчин в черных сюртуках. Какие-то богатые сибиряки… Но не они привлекали внимание публики, а женщина в соболевом палантине, только что вошедшая и занявшая свое место.
Муза Николаевна вся устремилась
на сцену; из ее с воспаленными веками глаз текли слезы; но Сусанна Николаевна
сидела спокойная и бледная и даже как бы не видела, что происходит
на сцене.
Муза Николаевна тоже чрезвычайно заинтересовалась пьесой, но зато Екатерина Петровна вовсе не обращала никакого внимания
на то, что происходило
на сцене, и беспрестанно взглядывала
на двери ложи, в которой она
сидела одна-одинехонька, и только в четвертом антракте рядом с нею появился довольно приятной наружности молодой человек.
Толстяк наконец явился, усталый, полузадохшийся, с каплями пота
на лбу, развязав галстух и сняв картуз. Молча и мрачно влез он в коляску, и в этот раз я уступил ему свое место; по крайней мере он не
сидел напротив Татьяны Ивановны, которая в продолжение всей этой
сцены покатывалась со смеху, била в ладоши и во весь остальной путь не могла смотреть равнодушно
на Степана Алексеевича. Он же, с своей стороны, до самого дома не промолвил ни единого слова и упорно смотрел, как вертелось заднее колесо коляски.
Елена и Инсаров
сидели вдвоем в темной ложе, возле самой
сцены; игривое расположение духа, которое нашло
на них в академии delle Belle arti, все еще не проходило.
Перепуганные невестки смотрели в окно
на происходившую во дворе
сцену; Дуня тихо плакала. Нюша выскочила было
на двор, но Татьяна Власьевна велела ей
сидеть на своей половине.
На беду, и Михалка не было даже: он
сидел сегодня в лавке. Окровавленный, сконфуженный Архип стоял посредине двора и вытирал кровь
на лице полой своего полушубка.
(Двоеточие стоит, слушая Замыслова. Суслов, взглянув
на оратора, проходит под сосны, где молча
сидят Шалимов и Влас. Из глубины
сцены с правой стороны идут Марья.)
А.Н. Островский любил Бурлака, хотя он безбожно перевирал роли. Играли «Лес». В директорской ложе
сидел Островский. Во время
сцены Несчастливцева и Счастливцева, когда
на реплику первого должен быть выход, — артиста опоздали выпустить. Писарев сконфузился, злится и не знает, что делать. Бурлак подбегает к нему с папироской в зубах и, хлопая его по плечу, фамильярно говорит одно слово...
— Тише. А то узнают тебя — ведь
на сцене расхохочутся…
Сиди здесь да молчи.
Обстановка первого акта. Но комнаты Пепла — нет, переборки сломаны. И
на месте, где
сидел Клещ, нет наковальни. В углу, где была комната Пепла, лежит Татарин, возится и стонет изредка. За столом
сидит Клещ; он чинит гармонию, порою пробуя лады.
На другом конце стола — Сатин, Барон и Настя. Пред ними бутылка водки, три бутылки пива, большой ломоть черного хлеба.
На печи возится и кашляет Актер. Ночь.
Сцена освещена лам — пой, стоящей посреди стола.
На дворе — ветер.
Бывало, при какой-нибудь уже слишком унизительной
сцене: лавочник ли придет и станет кричать
на весь двор, что ему уж надоело таскаться за своими же деньгами, собственные ли люди примутся в глаза бранить своих господ, что вы, мол, за князья, коли сами с голоду в кулак свищете, — Ирина даже бровью не пошевельнет и
сидит неподвижно, со злою улыбкою
на сумрачном лице; а родителям ее одна эта улыбка горше всяких упреков, и чувствуют они себя виноватыми, без вины виноватыми перед этим существом, которому как будто с самого рождения дано было право
на богатство,
на роскошь,
на поклонение.
Перед самым выходом
на сцену я прошел в дальнюю, глухую аллею сада, пробежался, сделал пяток сальто-мортале и, вернувшись, встал между кулисами, запыхавшись, с разгоревшимися глазами. Оглянул
сцену, изображавшую разбойничий стан в лесу. Против меня, поправее суфлерской будки, атаман Карл с главарями, остальные разбойники — группами. Пятеро посредине
сцены, между мной и Карлом,
сидят около костра.
От рукоплесканий дрожит весь зал, и, уходя семь раз со
сцены и семь раз возвращаясь
на вызовы, раскланиваясь, он останавливает
на миг свой взгляд в левой стороне зала, где минуту назад Гамлет искал ответа невозможного. Там
сидели Струкова и Вася.
Она, старушка, в ореоле седых волос, с еще свежим, добродушным лицом,
сидит в кресле
на сцене, принимает приветствия. Всерабис командировал театрального рецензента Э. М. Бескина. После блестящей речи он оглашает постановление Наркомпроса о даровании Анне Алексеевне Бренко звания заслуженной артистки.
Я уже знал от Петра Платоновича, что пятилетняя Ермолова,
сидя в суфлерской будке со своим отцом, была полна восторгов среди сказочного мира
сцены; увлекаясь каким-нибудь услышанным монологом, она, выучившись грамоте, учила его наизусть по пьесе, находившейся всегда у отца, как у суфлера, и, выучив, уходила в безлюдный угол старого, заброшенного кладбища,
на которое смотрели окна бедного домишки, где росла Ермолова.
Публика первых рядов косилась
на него, но он
сидел рядом со своим другом, весьма уважаемым известным профессором. Все бы шло хорошо, но в антракте они ходили в буфет и прикладывались. Наконец, запели
на сцене...
По
сцене важно разгуливал, нося
на левой руке бороду, волшебник Черномор. Его изображал тринадцатилетний горбатый мальчик, сын сапожника-пьяницы.
На кресле
сидела симпатичная молодая блондинка в шелковом сарафане с открытыми руками и стучала от холода зубами. Около нее стояла сухощавая, в коричневом платье, повязанная черным платком старуха, заметно под хмельком, и что-то доказывала молодой жестами.
Под
сценой было забранное из досок стойло,
на гвоздях висели разные костюмы, у входа
сидели солдаты, которым, поплевывая себе
на руки, малый в казинетовом пиджаке мазал руки и лицо голландской сажей. Далее несколько женщин белились свинцовыми белилами и подводили себе глаза. Несколько человек, уже вполне одетые в измятые боярские костюмы, грелись у чугуна с угольями. Вспыхивавшие синие языки пламени мельком освещали нагримированные лица, казавшиеся при этом освещении лицами трупов.
Шабельский и Лебедев
сидят по сторонам письменного стола. Боркин среди
сцены верхом
на стуле. Петр стоит у двери.
Чебутыкин(в глубине
сцены садится
на скамью). Утомился… (Вынимает из кармана газету.) Пусть поплачут… (Тихо напевает.) Та-ра-ра-бумбия…
сижу на тумбе я… Не все ли равно!
Однажды, — это случилось два дня после вечера, описанного в начале этой повести, и за неделю перед той
сценой,
на которой мы остановились, — однажды Лизавета Ивановна,
сидя под окошком за пяльцами, нечаянно взглянула
на улицу и увидела молодого инженера, стоящего неподвижно и устремившего глаза к ее окошку.
Бучинский шустро семенил по конторе и перекатывался из угла в угол, как капля ртути; он успевал отвечать зараз двоим, а третьему рассыпался сухим дребезжащим смехом, как смеются
на сцене плохие комики. Доктор
сидел уже за яичницей-глазуньей, которую уписывал за обе щеки с завидным аппетитом; Безматерных
сидел в ожидании пунша в углу и глупо хлопал глазами. Только когда в контору вошла Аксинья с кринкой молока, старик ожил и заговорил...
Аркадина. Браво! браво! Мы любовались. С такою наружностью, с таким чудным голосом нельзя, грешно
сидеть в деревне. У вас должен быть талант. Слышите? Вы обязаны поступить
на сцену!
Здесь я должен заметить, что всю предыдущую
сцену между папенькой и маменькой две старшие дочери, Пашет и Анет, выслушивали весьма хладнокровно, как бы самый обыкновенный семейный разговор, и не принимали в нем никакого участия; они
сидели, поджав руки: Анет поводила из стороны в сторону свои большие серые глаза, взглядывая по временам то
на потолок, то
на сложенные свои руки...
Варвара Александровна тотчас же решилась ехать к старухе Ступицыной и, вызвав Мари, обеим им рассказать о низких поступках Хозарова. Нетерпение ее было чрезвычайно сильно: не дожидаясь своего экипажа, она отправилась
на извозчике, и даже без человека, а потом вошла без доклада. Странная и совершенно неожиданная для нее
сцена представилась ее глазам: Мари
сидела рядом с офицером, и в самую минуту входа Варвары Александровны уста молодых людей слились в первый поцелуй преступной любви.
При поднятии занавеса издали слышен туш кадрили; разнообразная толпа поднимается по лестнице в здание клуба.
На авансцене с правой стороны
сидит, развалясь
на скамье, Наблюдатель, против него
на левой стороне
сидит Москвич. Иногородный стоит посреди
сцены в недоумении. Несколько публики, в небольших группах, остается
на сцене; между ними бегает Разносчик вестей.
В гостиной я застал странную
сцену: у Марьи Виссарионовны были
на глазах слезы; Пионова, только что переставшая говорить, обмахивала себя платком; Иван Кузьмич был краснее, чем всегда; Лидия Николаевна
сидела вдали и как будто похудела в несколько минут. Я раскланялся. Леонид подвез меня к моей квартире. Во всю дорогу он ни слова не проговорил и только, когда я вышел из саней, спросил меня...
Действие происходит осенью в большом селе.
Сцена представляет просторную избу Петра. Петр
сидит на лавке, чинит хомут, Анисья и Акулина прядут.
Театр представляет внутренность людской кухни. Мужики, раздевшись и запотев,
сидят у стола и пьют чай. Федор Иваныч с сигарой
на другом конце
сцены.
На печке старый повар, не видный первые четыре явления.
Окончательно растерявшийся Иосаф начал вылезать из телеги, и странная, совершенно неожиданная
сцена представилась его глазам:
на задней галерее господского дома, тоже какого-то обглоданного,
сидела пожилая, толстая и с сердитым лицом дама и вязала чулок; а
на рундучке крыльца стоял сам майор Одинцов, в отставном военном сюртуке, в широких шальварах и в спальных сапогах.
Для перемены декорации занавес был
на несколько времени опущен, и по поднятии его
на сцене сидела уже Фани, в своей бедной комнатке.
Здесь он увидел довольно странную
сцену:
на стуле у окна
сидел совсем растрепанный комик, с лицом мрачным и немытым; тут же
на маленькой скамейке, приникнув головой к коленям мужа,
сидела Анна Сидоровна, уставив
на него свои маленькие глаза, исполненные нежности.
Но зато как проникновенно они говорили о «святом искусстве» и о
сцене! Помню один светлый, зеленый июньский день. У нас еще не начиналась репетиция.
На сцене было темновато и прохладно. Из больших актеров пришли раньше всех Лара-Ларский и его театральная жена — Медведева. Несколько барышень и реалистов
сидят в партере. Лара-Ларский ходит взад и вперед по
сцене. Лицо его озабочено. Очевидно, он обдумывает какой-то новый глубокий тип. Вдруг жена обращается к нему...