Неточные совпадения
— Идем ко мне обедать. Выпьем. Надо, брат, пить. Мы — люди
серьезные, нам надобно пить на все средства четырех пятых души. Полной душою жить на Руси — всеми строго воспрещается. Всеми — полицией, попами, поэтами, прозаиками. А когда пропьем четыре пятых — будем порнографические картинки собирать и друг другу похабные анекдоты из русской
истории рассказывать. Вот — наш проспект жизни.
Но все же ей было неловко — не от одного только внутреннего «противоречия с собой», а просто оттого, что вышла
история у ней в доме, что выгнала человека старого, почтен… нет, «
серьезного», «со звездой»…
Тема — основная для нашего национального самосознания и очень ответственная; тема — основная для философии
истории и требующая
серьезной философской подготовки.
Мы могли бы не ссориться из-за их детского поклонения детскому периоду нашей
истории; но принимая за
серьезное их православие, но видя их церковную нетерпимость в обе стороны, в сторону науки и в сторону раскола, — мы должны были враждебно стать против них.
Тогда-то часть молодежи, и в ее числе Вадим, бросилась на глубокое и
серьезное изучение русской
истории.
Он знал
историю жизни почти каждого слобожанина, зарытого им в песок унылого, голого кладбища, он как бы отворял пред нами двери домов, мы входили в них, видели, как живут люди, чувствовали что-то
серьезное, важное. Он, кажется, мог бы говорить всю ночь до утра, но как только окно сторожки мутнело, прикрываясь сумраком, Чурка вставал из-за стола...
Вообще неожиданно заваривалась одна из тех
историй, о которых никто не думал сначала как о деле
серьезном: бывают такие сложные болезни, которые начинаются с какой-нибудь ничтожной царапины или еще более ничтожного прыща.
— Конечно, — начал он после короткой паузы, — в нашем положении здесь мы должны молчать и терпеть, но эта почтенная партия может быть уверена, что ее
серьезные занятия не останутся тайною для
истории.
Он заговорил с молодою девушкой, был очень доволен ее ответами и кончил предложением прочесть ей
серьезный и обширный курс
истории русской литературы.
— Это тяжелая и скорбная
история, которую я, впрочем, охотно рассказываю всякому, кто предлагает мне
серьезное угощение. И если вы желаете назначить мне день и час в"Старом Пекине"или в гостинице"Москва", то я — готов!
Мне очевидно было, что и знакомство господина Мизинчикова и любезный его разговор — все это предпринято им с какою-то целью и что господин Мизинчиков просто во мне нуждается. Давеча он сидел нахмуренный и
серьезный; теперь же был веселый, улыбающийся и готовый рассказывать длинные
истории. Видно было с первого взгляда, что этот человек отлично владел собой и, кажется, знал людей.
Таким я припоминаю вербного купидона. Он имел для меня свое
серьезное значение. С тех пор при каких бы то ни было упованиях на что бы то ни было свыше у меня в крови пробегает трепет и мне представляется вечно он, вербный купидон, спускающийся ко мне с березовой розгой, и он меня сек, да-с, он много и страшно сек меня и… я опасаюсь, как бы еще раз не высек… Нечего, господа, улыбаться, — я рассказываю вам
историю очень
серьезную, и вы только благоволите в нее вникнуть.
Алексей Федорыч ушел. Костя с очень
серьезным лицом, нахмурясь, сел за стол и потянул к себе Священную
историю.
— По-моему-с, он только человек счастливой случайности, — сказала она. — И кто в это действительно
серьезное для России время больше действовал: он или Минин —
история еще не решила.
Настоящее пришло к ним внезапно; они отмахивались от него, — сколько могли, и ежели не в силах были вполне отмахаться, то потому только, что
история не дала им устойчивости, а школа приготовила не к
серьезному воззрению на жизнь, а к дешевому пользованию ею.
— Теперь я уже не знаю, видел ли я, — сказал Поп, — то есть видел ли так, как это было. Ведь это ужасно
серьезное дело. Но довольно того, что Ганувер может усомниться в моем зрении. А тогда — что? Или я представляю, что я сам смотрю на Дигэ глазами и расстроенной душой Ганувера, — что же, вы думаете, я окончательно и вдруг поверю
истории с поцелуем?
Но мы не можем не вспомнить здесь одного условия, соблюдение которого необходимо для
истории, имеющей притязание на
серьезное ученое значение.
— Нет, женитьба — шаг
серьезный, надо сначала взвесить предстоящие обязанности, ответственность… чтобы потом чего не вышло. Это меня так беспокоит, я теперь все ночи не сплю. И, признаться, я боюсь: у нее с братом какой-то странный образ мыслей, рассуждают они как-то, знаете ли, странно, и характер очень бойкий. Женишься, а потом, чего доброго, попадешь в какую-нибудь
историю.
Злодейства крупные и
серьезные нередко именуются блестящими и в качестве таковых заносятся на скрижали
Истории. Злодейства же малые и шуточные именуются срамными, и не только
Историю в заблуждение не вводят, но и от современников не получают похвалы.
— Н-нет… Я позволяю себе думать, что опасения вашего превосходительства несколько напрасны, — осторожно заметил Колтышко. — Мы ведь ничего
серьезного и не ждали от всей этой
истории, и не глядели на нее как на
серьезное дело. Она была не больше как пробный шар — узнать направление и силу ветра; не более-с! Польская фракция не выдвинула себя напоказ ни единым вожаком; стало быть, никто не смеет упрекнуть отдельно одних поляков: действовал весь университет, вожаки были русские.
— Ну, батенька! это долгая
история повествовать-то вам! Да и наскучило уж мне!.. Одним словом, поверьте: если я говорю так, то уж, значит, есть
серьезные основания! Я на ветер говорить не стану… Я ведь сам-с, на своей шкуре перенес все это! — энергически уверяет Ардальон Полояров.
Все притихли, поняв, что затевается «
история», поскольку Рамзай «подцепила» географа, и все это грозит
серьезным скандалом. И не ошиблись. Ренталь густо покраснел, не сводя злого взгляда с тоненькой зеленоглазой девочки, осмелившейся сделать ему замечание.
И на первых же порах в мое редакторство попалась повесть какого-то начинающего автора из провинции из быта кавалерийского полка, где рассказана была
история двух закадычных приятелей. Их прозвали в полку"Сиамские близнецы". Разумеется, она попала к военному цензору, генералу из немцев, очень
серьезному и щекотливому насчет военного престижа.
Я вспомнил тогда, что один из моих собратов (и когда-то сотрудников), поэт Н.В.Берг, когда-то хорошо был знаком с
историей отношений Тургенева к Виардо, теперь только отошедшей в царство теней (я пишу это в начале мая 1910 года), и он был того мнения, что, по крайней мере тогда (то есть в конце 40-х годов), вряд ли было между ними что-нибудь
серьезное, но другой его бывший приятель Некрасов был в ту же эпоху свидетелем припадков любовной горести Тургенева, которые прямо показывали, что тут была не одна"платоническая"любовь.
Это событие значительнее,
серьезнее и имеет глубочайший смысл, чем факты, записываемые в газетах и
историях.
Кроткий слепой ребенок пробудил в душе доброго толстяка самое живое сострадание, и под впечатлением этого чувства он написал письмо своему бывшему воспитаннику, который уже около семи лет изучал за границей медицину: подробно изложив всю
историю слепоты несчастной девочки, он спрашивал совета у князя Виталия, к какому врачу обратиться для
серьезного пользования малютки и кто из них может вернуть ей зрение.
— В последний раз он рассказывал мне какую-то, как я теперь припоминаю, ужасную
историю, выдавая ее за истинное происшествие. Он, видимо, сам сочинил ее, но если бы вы видели, с каким
серьезным видом он говорит всевозможные глупости… Я сначала, грешным делом, испугалась, приняла его за сумасшедшего, и только после догадалась, что он шутит, что у него такая манера рассказывать… Просто умора.
Слушала она и педагогические курсы, и акушерские, принималась заниматься и
историей, и математикой, и естественными науками, но с ужасом чувствовала иногда, что к
серьезному труду она неспособна, что единственный, благополучный для нее исход — это появление маркиза или кавалера де-Мезон-Руж, но таковых, ставших за это время более практичными, не являлось.
Это обстоятельство отчасти успокаивало княжну Людмилу, а отчасти усиливало ее беспокойство. С одной стороны, она заключала из этого, что не случилось ничего
серьезного, а с другой — что, быть может, при ней, как причине разыгравшейся
истории, умышленно о ней умалчивают. С такими лихорадочно прыгающими мыслями возвратилась домой княжна Людмила.