Неточные совпадения
Гонимы вешними лучами,
С окрестных
гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.
Она
с тихой радостью успокоила взгляд на разливе жизни, на ее широких полях и зеленых холмах. Не
бегала у ней дрожь по плечам, не
горел взгляд гордостью: только когда она перенесла этот взгляд
с полей и холмов на того, кто подал ей руку, она почувствовала, что по щеке у ней медленно тянется слеза…
С одной стороны Волга
с крутыми берегами и Заволжьем;
с другой — широкие поля, обработанные и пустые, овраги, и все это замыкалось далью синевших
гор.
С третьей стороны видны села, деревни и часть города. Воздух свежий, прохладный, от которого, как от летнего купанья,
пробегает по телу дрожь бодрости.
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода,
пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы
гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим
с берега благоуханием цветов.
Робок, наг и дик скрывался
Троглодит в пещерах скал,
По полям номад скитался
И поля опустошал.
Зверолов,
с копьем, стрелами,
Грозен
бегал по лесам…
Горе брошенным волнами
К неприютным берегам!
На другой день было еще темно, когда я вместе
с казаком Белоножкиным вышел
с бивака. Скоро начало светать; лунный свет поблек; ночные тени исчезли; появились более мягкие тона. По вершинам деревьев
пробежал утренний ветерок и разбудил пернатых обитателей леса. Солнышко медленно взбиралось по небу все выше и выше, и вдруг живительные лучи его брызнули из-за
гор и разом осветили весь лес, кусты и траву, обильно смоченные росой.
У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера в одной рубашке; он был перепуган и кричал: «Тонет! тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или надеть панталоны, уральский казак
сбежал с Воробьевых
гор, бросился в воду, исчез и через минуту явился
с тщедушным человеком, у которого голова и руки болтались, как платье, вывешенное на ветер; он положил его на берег, говоря: «Еще отходится, стоит покачать».
Отдельные сцены производили потрясающее впечатление.
Горело десятками лет нажитое добро,
горело благосостояние нескольких тысяч семей. И тут же рядом происходили те комедии, когда люди теряют от паники голову. Так, Харитон Артемьич
бегал около своего горевшего дома
с кипой газетной бумаги в руках — единственное, что он успел захватить.
Бывало, сидит он в уголку
с своими «Эмблемами» — сидит… сидит; в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло
горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то
бегают, то странно дрожат в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся в голове ребенка.
Марья Михайловна поселилась
с сыном в этом мезонине, и по этой галерее
бегал кроткий, но резвый Вильгельм-Роберт Райнер, засматриваясь то на блестящие снеговые шапки
гор, окружающих со всех сторон долину, то следя за тихим, медлительным шагом коров, переходивших вброд озерной заливец.
Дорога в Багрово, природа, со всеми чудными ее красотами, не были забыты мной, а только несколько подавлены новостью других впечатлений: жизнью в Багрове и жизнью в Уфе; но
с наступлением весны проснулась во мне горячая любовь к природе; мне так захотелось увидеть зеленые луга и леса, воды и
горы, так захотелось
побегать с Суркой по полям, так захотелось закинуть удочку, что все окружающее потеряло для меня свою занимательность и я каждый день просыпался и засыпал
с мыслию о Сергеевке.
Дворовые мальчики и девочки, несколько принаряженные, иные хоть тем, что были в белых рубашках, почище умыты и
с приглаженными волосами, — все весело
бегали и начали уже катать яйца, как вдруг общее внимание привлечено было двумя какими-то пешеходами, которые, сойдя
с Кудринской
горы, шли вброд по воде, прямо через затопленную урему.
Тот сел построже. Кучер, сев на козлы, сейчас же понесся скоком в
гору. Колокольчик под дугой сильно звенел. При этом звуке два — три человека, должно быть, сотские,
с несколько встревоженными лицами
пробежали по площади.
Наконец потухла и заря, в хороводах послышались крики и визги; под
гору с валов стали
сбегать по две, по три фигуры мужчин и женщин и пропадать затем в дальних оврагах.
Самый маленький заводский служащий, который
бегал с пером за ухом, и тот знал малейшие подробности приезда набоба, отношения враждовавших партий и все эпизоды поездки в
горы.
— Да пошел раз в
горы,
с камней лыки драть, вижу, дуб растет, в дупле жареные цыплята пищат. Я влез в дупло, съел цыплят, потолстел, вылезти не могу! Как тут быть?
Сбегал домой за топором, обтесал дупло, да и вылез; только тесамши-то, видно, щепками глаза засорил;
с тех пор ничего не вижу: иной раз щи хлебаю, ложку в ухо сую; чешется нос, а я скребу спину!
Рассуждая таким образом, мы дошли до террасы. На дворе было уже почти совсем темно. Дядя действительно был один, в той же комнате, где произошло мое побоище
с Фомой Фомичом, и ходил по ней большими шагами. На столах
горели свечи. Увидя меня, он бросился ко мне и крепко сжал мои руки. Он был бледен и тяжело переводил дух; руки его тряслись, и нервическая дрожь
пробегала временем по всему его телу.
В дверях главной залы появился новый субъект, красивый, щегольски одетый мужчина средних лет,
с ловко расчесанной на обе стороны бородкой. На руках его
горели дорогие бриллиантовые перстни, а из-под темной визитки
сбегала по жилету толстая, изящная золотая цепь, увешанная брелоками.
— Он самый, барин. Да еще Горчак
с Разбойником… Тут нашему брату сплавщику настоящее
горе. Бойцы щелкают наши барочки, как бабы орехи. По мерной воде еще ничего, можно
пробежать, а как за пять аршин перевалило — тут держись только за землю. Как в квашонке месит… Непременно надо до Кумыша схватиться и обождать малость, покамест вода спадет хоть на пол-аршина.
— Под Кыном надо будет хватку сделать. Эх, задарма сколько время потеряли даве, цельное утро, а теперь, того гляди, паводок от дождя захватит в камнях! Беда, барин!.. Кабы вы даве
с Егором-то Фомичом покороче ели, выбежали бы из
гор, пожалуй, и под Молоковом успели бы
пробежать загодя… То-то, поди, наш Осип Иваныч теперь горячку порет, —
с улыбкой прибавил Савоська, делая рукой кормовым знак «поддоржать корму». — Поди, рвет и мечет, сердяга.
Он торопливо улыбался, стараясь поскорее выразить какое-то свое отношение, а глаза
с сверкающим белком
бегали по лицам и
горели ненасытимым отчаянным любопытством.
Он
сбегал во дворец в спальню, где стояли две узких пружинных кровати со скомканным бельем и на полу была навалена груда зеленых яблок и
горы проса, приготовленного для будущих выводков, вооружился мохнатым полотенцем, а подумав, захватил
с собой и флейту,
с тем чтобы на досуге поиграть над водною гладью.
Тогда завидно рисовалась в голодном его воображеньи участь богача-живописца; тогда
пробегала даже мысль, пробегающая часто в русской голове: бросить всё и закутить
с горя назло всему.
Я оставила ваш дом, я не хотела влить капли
горя и неприятности в чашу ваших радостей и
с этой минуты поклялась
бегать счастливых людей.
— Самой-то не было дома, в Шарпан соборовать ездила. Выкрали без нее… — ответил Самоквасов. — И теперь за какой срам стало матушке Манефе, что из ее обители девица замуж
сбежала, да еще и венчалась-то в великороссийской! Со стыда да
с горя слегла даже, заверяет Таифа.
1886 г. Июнь, 10. У Чаликова жена
сбежала. Тоскует, бедный. Может быть,
с горя руки на себя наложит. Ежели наложит, то я — бухгалтер. Об этом уже разговор. Значит, надежда еще не потеряна, жить можно и, пожалуй, до енотовой шубы уже недалеко. Что же касается женитьбы, то я не прочь. Отчего не жениться, ежели представится хороший случай, только нужно посоветоваться
с кем-нибудь; это шаг серьезный.
— Вы отгадали, это от брата, — сказала она и,
пробежав маленький листок, добавила: — все известие заключается вот в чем (она взяла снова письмо и снова его прочитала): «Сестра, я еду к тебе; через неделю мы увидимся. Приготовь мне мою комнату, я проживу
с месяц. Еду не один, а
с Гор…»
Собаки тоже провожали Палтусова. Он
сбежал с лестницы, чувствуя, что щеки его
горят. В первый раз он подумал о том, как можно придушить живого человека из-за денег.
К вящему
горю, Клару Павловну еще все оправдывали, находя, что она должна была
сбежать, во-первых, потому, что у Пекторалиса в доме необыкновенные печи, которые в сенях топятся, а в комнатах не греют, а во-вторых, потому, что у него у самого необыкновенный характер — и такой характер аспидский, что
с ним решительно жить невозможно: что себе зарядит в голову, непременно чтобы по его и делалось.
Кто-то босиком, глухо стуча пятками,
пробегает по террасе и хлопает дверью. Господский дом погружен в сон. Окна черны, как сажа, глядят пасмурно, по-осеннему, и только в одном из них виден слабый, тусклый свет от ночника
с розовым колпаком. Тут, где
горит ночник, почивает молодая барыня Марья Сергеевна. Муж ее, Николай Алексеевич, уехал куда-то играть в карты и еще не возвращался.
Вообще корейцы
бегают по своим
горам с лёгкостью коз.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что-то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу,
с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодною водой, лицо его, в особенности глаза
горели огнем, озноб
пробегал по спине и во всем теле что-то быстро и равномерно дрожало.