Ты плыви ко мне против течения (сборник)

Владислав Бахревский

Каково это после жизни на Памире, где ездил на яке и дружил со снежным барсом, а книжной премудрости до 13 лет тебя обучал родной дед, ученый-гляциолог, оказаться в обычной городской школе, среди замотанных, не всегда справедливых учителей и хулиганистых учеников, готовых лишний раз подшутить над новичком? Однако Агею, герою одноименной повести, удается справиться с трудностями, не утратить веру в себя и завоевать уважение окружающих. Герою повести «Культяпые олени» тоже непросто. Талантливый ученик школы резчиков, он недоволен своими работами, сомневается в собственном таланте, мучаясь вопросом: как достичь точности изображения, не превратившись в заурядного копииста, сохранив в произведении искусства ощущение тайны и чуда? С волшебным восприятием мира жителями села с поэтичным названием Кипрей-Полыхань сталкивается и молодая учительница начальных классов. О том, как ей самой удалось «научиться летать» и сохранить эту способность у своих учеников, рассказывается в повести-сказке «Кипрей-Полыхань». В книгу включены также рассказы, написанные в разные годы. Для среднего и старшего школьного возраста.

Повести

Агей

Повесть с двумя предысториями, но без конца

Предыстория первая

Як, по имени Агей, издали смахивал на черный камень. Правда, камень этот был с глазами, с рогами, с бородой. Бородища густая, как тропический лес, шла от подбородка, по груди, по всему брюху, волочилась по земле. Роста Агей был невеликого, обычного ячьего роста, а вот какая в нем сила, лучше всего знали волки. В прошлом году пятеро зверей напали на ячиху с теленком, и все пятеро были убиты подоспевшим Агеем.

«Гроза на четырех копытах, — называл Агея дедушка Виталий Михайлович и добавлял: — Терпелив, как вулкан. Тысячу лет молчит, сопит… Ну а потом держись!»

Агей и впрямь был послушен, как первоклассник, но уж если упрямился, то сдвинуть его можно было разве что вместе с плоскогорьем.

…Грохот ручья становился все ближе, и мальчик, сидевший на спине яка, пытался не думать о фантастическом Агеевом упрямстве.

В эти высокие горы весна добиралась в са́мом зените лета. Все живое взрывалось жизнью, и человеку следовало быть осторожным.

Даже запах цветов мог обернуться бедой. Не ради человека росли здесь цветы. Здесь все было не ради человека. Памир…

Вода от нетерпения сбежать с гор в долины клокотала и пенилась. Камни, такие вечные с виду, такие недвижимые, теперь все шевелились, менялись местами, перекатывались…

— Ну что, Агей? — спросил мальчик неуверенно.

Агей презрительно фыркнул и вошел в поток.

Мальчик сделал равнодушное лицо и затаился. Но Агей кожей уловил чрезмерное нетерпение своего двуногого друга и стал.

Этого-то мальчик и боялся.

Вода была обжигающе холодная, а як прохлаждался.

— Смелость, что ли, мою испытываешь?

Было обидно: як не понимает — это прощальная, последняя их езда.

Не стал ни просить, ни понукать. Подобрал ноги и глядел на горы, чтобы поменьше смотреть на свирепую воду.

Все вершины были белы. За зиму уродилось столько снега, что даже дедушка Виталий Михайлович удивлялся.

«С Акробатами попрощаться не придется», — подумал мальчик, глядя на сверкающую стол-гору. В пещере этой горы вот уже три, а может, и четыре тысячи лет проживало семейство Акробатов. Толстячков, стоящих вниз головой.

Головки у Акробатов маленькие, а руки и ноги длинные. Дедушка говорит: древние подобным образом, возможно, изображали умерших. Возможно! Мало ли, что возможно. А если это — летающие люди? Вот жили такие люди — летающие! Потому и на Памире очутились. А почему вниз головой летали? Смотреть удобнее.

Як вдруг пошевелился, пошел, тараня воду, которая груженый грузовик унесла бы, как игрушечный.

— Спасибо, Агей! — сказал мальчик.

Мальчик тоже был Агеем — имя, любимое эхом. Не то что у деда — Виталий Михайлович.

Агей — это для гор, поэтому Агеями были все друзья Агея: собака, як, старый вожак архаров, приводивший стадо на их ячменное поле. Был и еще один Агей.

Надежда на встречу с этим Агеем ну совсем неразумная. И почему она должна случиться здесь, на леднике? Любая точка в кольце гор годится для этой несбыточной встречи. И все же мальчик шел сюда, словно его позвали.

Они остановились на льду. Дальше — снега. Снега, завалившие пропасти, карнизами свисающие с вершин, от слова могут рухнуть.

Позвал шепотом:

— Агей!

Три года тому назад на селевом потоке, сорвавшемся с трезубой вершины, дед нашел пушистого котенка. Это был ирбис — снежный барс. Он всего пугался, мягкий милый зверушка, и Агей на ночь брал его к себе в постель. Но котенок рос да рос. Ему был год, когда он задушил старую любимую собаку Виталия Михайловича и пропал из дому.

С той поры они и не видались. Правда, летом мальчику несколько раз чудилось, что кто-то наблюдает за ним. Может, только чудилось.

Агей смотрел на белую нежную кромку снега, за которой простиралось чуть ли не самое высокое на земле небо.

В груди яка будто бы закипело вдруг. Мальчик сошел с него, пощекотал за ухом, успокаивая. Сердце дрогнуло от предчувствия.

И вот она, встреча!

В расселине, раздавив снежную кромку, появилась пятнистая башка.

— Агей! — тихонько сказал Агей. — Ты пришел.

Снежный барс улыбнулся, положил на лапы тяжелую голову и смотрел на двух Агеев, мерцая глазами.

— Спасибо, что пришел, — сказал мальчик. — Я уезжаю, но буду помнить тебя.

И он стал отходить, подталкивая своего яка, и они оба пятились, дабы не поворотиться к царствующему в хребтах спиной. Царствующие непочтительных наказывают.

Сердце радовалось: пришел! Как же он все-таки учуял, что его хотят видеть?

— Я его видел, — сказал Агей деду.

— Без ружья? — У того даже руки опустились. — Ты ходил к нему без ружья?

— Но ведь это Агей.

— А если это был его тезка?

— Нет, — сказал внук. — Это был Агей.

Он поднял тарелку и выпил бульон через край.

— Ты опять куда-то?

— К синему камню.

— Ладно, — согласился дед. — Только быстро. Пограничники звонили: машина вышла от них полтора часа назад.

* * *

Небо, глядя на Землю, как она творит горы и долы, моря и реки, деревья и травы, из одной только радости видеть чудо творения из сини своей да из облаков вылепило всего один камень — лазурит. Ну конечно, не удержало, уронило, и одна частица сотворенного небом камня — синее око величиной с хороший автобус — ухнула всего-то в полутора километрах от станции гляциологов, или попросту от домика, в котором жили ученый человек Виталий Михайлович и его внук Агей. Впрочем, случилось это несколько раньше, чем люди начали заниматься изучением ледников.

Открыл камень Агей. А потом они с дедушкой закрыли открытие.

Виталий Михайлович о науке был очень высокого мнения, а вот в разумности человечества сомневался.

«Сколько цивилизаций погубили распри и войны! — восклицал он. — Египет, Эллада, древние индийские государства, Рим! И что же? Миллионы людей, лучшие умы, снова работают на войну. Совершенствуют машину убийства».

И еще в одном укорял Виталий Михайлович человечество — в неразумной корысти.

«Покажи мы этот лазурит геологам — и начнется! Тотчас всё разворочают. Камень распилят на кусочки, увезут, шкатулок из него наделают, каких-нибудь верблюдиков. А он — чудо природы. Пусть лежит в земле, покуда люди не дорастут до мысли, что чудо должно принадлежать тому месту, где сотворено природой. Не обязательно все свозить в города. Чудо на своем месте обязательно родит иное чудо. Ну, например, придет сюда мудрый человек, посмотрит на лазурит — и осенит его счастливое открытие».

Агей разгреб слой земли и глядел на синюю, словно бы в изморози, вершинку камня. Взглядывал на небо, на горы, на крошечный домишко станции и ждал, не шевельнется ли в душе какой-нибудь корешочек какого-то открытия?

Корешочек сидел тихо-тихо, словно его и не было.

— Не время… — вздохнул Агей.

Но был уверен: открытие за ним. Знать бы какое? В биологии, геологии или, может, это будут — стихи? Стихи, нужные всему миру и каждому человеку, любого открытия стоят.

Агей наклонился, прикоснулся рукой к лазуриту.

— Ладно, — сказал он точь-в-точь как дед. — Я к тебе приду потом. Думаешь, не понимаю, что учиться надо? Потому и уезжаю. Ты потерпи, вернусь — освобожу тебя. К тому времени люди наверняка поумнеют.

Агей забросал лазурит землей, а к вершине привалил еще и камень.

— Ты уж прости нас с дедушкой! — И вздохнул.

Целый день вздыхалось.

Предыстория вторая

Седьмой «В» класс слыл особым. Всё ведь дело в людях, а люди в седьмом «В» были как на подбор. Во-первых, Курочка Ряба. И уже этого вполне достаточно! Не только класс, но и школа становилась знаменитой, имея таких личностей, как Курочка Ряба.

Курочка Ряба не прозвище — это две фамилии двух мальчиков.

Год назад, в начале сентября, Вячеслав Николаевич пришел на свой урок с длиннющим, худющим человеком в ботинках невероятного размера.

Вова с первой парты тотчас сообщил:

— Пятидесятый!

— Нет, — возразил новичок. — Пока сорок седьмой.

— Знакомьтесь, — сказал Вячеслав Николаевич, — ваш новый товарищ. У нас два свободных места…

— Вячеслав Николаевич! — воскликнули с последней парты.

— Слушаю, Рябов.

— Разве вы не видите, что это моя вторая половина?!

Рябов поднялся, длиннющий, тощий, лицо узкое, и челка на лбу как вопросительный знак.

Вячеслав Николаевич не сказал ни да ни нет, и новичок прошагал на последнюю парту.

— А фамилия-то как? — спросил Вова.

— Моя фамилия Курочка! — басом рявкнул новенький.

— Подумаешь! — сказала Света Чудик.

— А вот и не подумаешь! — вскочил на свои ходули Рябов. — Вячеслав Николаевич! Прошу учесть, если раньше я проходил за полчеловека по комплекции, да и Курочку, наверное, тоже принимали за полкурочки, то отныне этому конец. Отныне мы вдвоем полная единица — Курочка Ряба.

Вот тут наконец-то и засмеялись всенародно.

Для школьной славы Курочки Рябы вполне достаточно, а вот городскую надо было заслужить. И новые друзья ее заслужили.

Как известно, слава капризна, путь к ее вершинам тернист. Сначала Курочка Ряба испытала свои силы в классных, домашних, условиях. Так, на сочинении вместо двух работ Валентина Валентиновна получила одну, за подписью: «Курочка Ряба».

Валентина Валентиновна почему-то ужасно обиделась и решение вынесла чересчур строгое.

— Странная это работа. — Учительница представила на обозрение обычную школьную тетрадь. — Написана каллиграфическим почерком Рябова, но так свободно и грамотно, что к Рябову это отношения не имеет. Когда-то в советской школе существовал бригадный метод обучения, справедливо признанный ошибочным. Возвращаться к порочной практике нам не пристало. Посему…. — Тут Валентина Валентиновна сделала выразительную паузу. — За работу под псевдонимом Курочка Ряба я ставлю «пять». Однако оценку эту приходится поделить надвое. Рябов и Курочка, пожалуйста, сообщите классу, кому из вас поставить «два», а кому «три», ведь оценки «два с половиной» не существует.

— Интересно, что бы вы закатили Ильфу и Петрову? — спросил Курочка.

— Вам я закатываю три за поведение.

— Друг мой Курочка, — сказал Рябов, — у меня там «двояк». Не войдешь ли в мое положение?

— Войду, — согласился Курочка.

— Значит, «три» ставить Рябову? — уточнила Валентина Валентиновна.

— Нет! — Курочка встал. — У Рябова почерк прямо-таки отменный. У него пот катился по вискам, когда он переписывал сочинение, в котором, кстати, все формулировки — плод коллективного ума. Валентина Валентиновна, вы недооцениваете Рябова. Свидетельствую: он старался не потому, что усерден по рождению, а ради вас. Он хотел тронуть ваше сердце. Поэтому поставьте Рябову «четыре». В результате и у меня на четверку набирается — «кол» плюс тройка за поведение. Простая арифметика, а приятно.

— Та-ак, — сказала Валентина Валентиновна. — Курочка Ряба — это, я думаю, серьезно. Птица домашняя, но мы еще наплачемся с ней.

— Зачем же плакать? — не тотчас, а после некоторого раздумья возразил Рябов. — Уж лучше смеяться.

И вскоре смеялся весь город.

Курочка Ряба выкрала… невесту.

Вот именно. При всем честном народе, во Дворце бракосочетания. И не только выкрала, но и сорвала выкуп.

Кому пришла в голову гениальная эта мысль — осталось тайной. Однажды в субботу прямо из школы Курочка Ряба набрела на Дворец бракосочетания. Скорее всего, потому, что это был новый дворец, открывшийся неделю назад.

Курочка Ряба объяснила свое появление во дворце исчерпывающе просто:

— Хотели примериться к дворцовым условиям, чтобы не оплошать.

— В чем? — спросил Курочку Рябу директор школы.

— Ну как — в чем?! — изумился Рябов.

— Надо быть ко всему готовым, — сказал Курочка. — Жениться-то все равно придется.

— Жениться?! — воскликнул директор.

— Не теперь, конечно, — успокоил его Рябов.

А Курочка успокаивать не стал:

— Пять лет, как один день, мелькнет, — сказал он. — Это не я — это бабушка моя так говорит.

Кража невесты совершена была удивительно легко.

Курочка сочинил, а Рябов каллиграфически переписал на красивой бумаге следующий текст:

«О невеста, прекрасная и нежная, как Весна! Похищение — этот поэтический штрих свадебного обряда Востока — является важной частью нашего свадебного ритуала. Поэтому убедительная просьба не оказывать явного сопротивления нашим сотрудникам. Надеемся, что беспокойство жениха доставит Вам истинную радость.

Администрация»

Плотная, в серебряных завитках бумага эта была вложена в открытый конверт.

Под парадной лестницей дворца Курочка и Рябов кинули монетку. Выпала «решка» — письмо понес Курочка.

Невеста оказалась глазастой и очень веселой. Она приняла конверт, глянула в текст одним глазком — Курочка предусмотрительно приложил палец к губам — и выбралась из толпы родственников.

— Куда идти? — спросила невеста.

— За мной, — ответил Курочка.

Городок был южный, трава зимой росла куда более сочная, чем во время сухого лета, но подвенечное платье невесты было сотворено почти что из пены морской. Благородный Курочка снял куртку и отдал украденной. Они встали под лестницей.

— Как здо́рово! — сказала невеста мальчикам. — Украли! А долго мне стоять?

— Один момент, — ответил Рябов. — Теперь моя очередь.

Он вошел во дворец и, не давая себе возможности заробеть, направился к толпе без невесты.

— А принцесса-то ваша тю-тю! — сказал он дородной, удивительно красноликой тетеньке.

— Сперли?! — ахнула тетенька, и тяжелая длань ее легла на узкое плечо Рябова.

«Начинается», — подумал он с тоской о скучных, очень скучных нынешних людях.

— Сперли! — воскликнула тетенька, с восхищением разглядывая верзилу-молокососа. — Это по-нашему!

— Да, — сказал Рябов. — Это по-нашему. Мы требуем выкуп.

— Выкуп?! — вытаращил глаза на мальчишку жених.

— Выкуп, выкуп! — залилась счастливым смехом дородная тетенька. — А ну-ка, где у нас московская?

И Рябову была вручена, полметра на метр, фантастически красивая коробка с конфетами.

Изящный Курочка возвратил невесту во дворец и, передавая жениху, поцеловал ей руку.

Работники загса только глазами хлопали.

Коробка конфет, между прочим, была съедена всем классом на большой перемене.

Потому и «В»

Директор школы еще раз переложил с места на место листочек «дела» нового ученика и сказал твердо:

— Вячеслав Николаевич, принимайте! Мальчик с Памира. Он хоть и не учился в школе со второго класса по шестой включительно, но по всем предметам «аттестован» в Мургабе, в заочной школе, на одни пятерки.

— Снежного человека нам только и недоставало!

— Вячеслав Николаевич!

— Но почему к нам? У нас Курочка Ряба. И Борис Годунов с тремя приводами в милицию. У нас пятеро «камчадалов», которые знают только одно: что они ничего не знают. А Крамарь? Ей после публикации фотографии в журнале уже со всей страны пишут. Вся Российская армия и Военно-морской флот! Я уже не говорю о городошнике Мишине. Мы его видим не более двух месяцев в году.

— Ну и что вам после этого Снежный человек? — спросил директор. — Знаний не покажет — переведем в шестой, а то, может быть, и в пятый.

— В «А» вы отличников собрали, в «Б» — нормальных детей, а вот к «В» у вас особая любовь.

— Верно, — сказал директор. — Седьмой «В» — класс выдающихся личностей. Потому и «В». Дорогой Вячеслав Николаевич, класс этот останется в вашей памяти на всю жизнь.

— Еще как останется!

— Уверяю вас: будете тосковать по такому классу.

— Я уже и теперь в тоске, — сказал Вячеслав Николаевич, понимая, что разговор с директором окончен. — Где он, человек с Крыши мира?

— В приемной.

Обычный хороший урок

«Мальчик как мальчик. Совершенно ничего выдающегося. А еще с Памира, — подумал с досадой Вячеслав Николаевич. — Подстрижен, школьная форма в порядке».

— Почему без галстука?

Мальчик покраснел.

— У гляциологов не принято галстуки носить. Все в свитерах. А кто яков пасет, тот в халате.

— Ах да! — Вячеславу Николаевичу стало неловко, что он словно бы сердится на новичка. — Ну что ж, пойдемте в наш седьмой «В». Урок только начался.

Поднялись на третий этаж. Светлый коридор. Картина на всю стену. Возле картины — дежурный с повязкой.

— Чтоб не испортили! — пояснил Вячеслав Николаевич, останавливаясь перед дверьми седьмого «В».

Посмотрел на Агея. Серые глаза мальчика открылись навстречу его взгляду широко, с надеждой. «Он боится», — подумал Вячеслав Николаевич, заговорщицки подмигнул и открыл дверь.

— Извините, Валентина Валентиновна! Разрешите представить нового ученика: Богатов. У нас, слава богу, незанятым осталось всего одно место. Займите его, Богатов. Первый ряд от стены, третий стол.

Агей прошел на место, сел.

— Еще раз извините, Валентина Валентиновна! — И классный руководитель закрыл за собой дверь.

— Откеда? — спросил на весь класс Рябов.

— «Из леса, вестимо», — ответил Курочка.

Валентина Валентиновна сделала новичку знак рукой встать.

— Богатов, удовлетворите любопытство ваших одноклассников, и будем продолжать урок.

— Я… из Таджикистана, — сказал Богатов, нервно покашливая.

«С Афгана караваны с травкой по тропа́м, по тропа́м!» — пропел Борис Годунов.

— А на Памире был? — спросила Крамарь, большой знаток географии.

— Был.

— Врешь! Там одни пограничники, — вывел новичка на чистую воду Вова с первой парты.

— Я жил на Памире.

— В Хороге? — блеснула знаниями Крамарь.

— Нет. На станции гляциологов, на леднике.

— Снежного человека видел? — спросил Курочка.

— Достаточно! — прервала ребят Валентина Валентиновна. — Остальные вопросы к Богатову на уроке географии. У нас литература. Кстати, что вы успели пройти в своей школе за сентябрь?

Богатов снова покашлял в кулак.

— Я не учился… в школе.

— Как так?!

— На станции не было школы.

Класс воззрился на новичка с уважением.

— Садитесь, Богатов, — сказала учительница. — Все это любопытно, но времени у нас на разговоры нет. Итак, тема нашего урока: «Образ Пугачёва, главного героя повести».

Агей был оглушен многолюдьем, вопросами, на которые пришлось отвечать при всех. Самими стенами кабинета, раздвижной доской с экраном. Портретами писателей, крылатыми фразами на плакатах, стендами, посвященными Пушкину. Но может, более всего — запахами. Пахло пластиком, мелом, разгоряченными телами: перед уроками школьники зарядку делали добросовестно и весело. Эта зарядка, в которой участвовала вся школа, удивила Агея и напугала. Множеством ребят напугала.

И вот он тоже стал этим множеством. Надо бы на ребят поглядеть, кто они, какие, но взгляд словно прилип к одному месту, к крылышкам черного фартучка над плечами впереди сидящей девочки. Даже на учителя посмотреть не то чтобы неловко или боязно, а невозможно. Из какогото непонятного упрямства невозможно. Агей не почувствовал в учителе человека, по-доброму к нему расположенного. Как-то не так разговаривали с ним и классный руководитель, и Валентина Валентиновна.

А урок между тем катился быстро, весело. Валентина Валентиновна, словно дирижер, управляла прекрасно сыгравшимся оркестром.

— Начнем с портрета.

Голос у нее был светлый, легкий, и так же светло и легко ей отвечали. Она редко называла учеников по фамилиям. Останавливала на ком-то взгляд, и это означало: говорить тебе. Ребята не только слушали и участвовали в работе — они глаз с учителя не спускали.

Крылышки, на которые смотрел Агей, вдруг порхнули вверх. Агей даже вздрогнул. А впереди сидящая девочка уже бойко тараторила:

— Сначала мы не видим лица Пугачёва. Сначала это всего лишь путник, «дорожный», как называет его Пушкин. Пурга, а «дорожный» стоит на твердой полосе, и голос его спокоен. Это удивительное самообладание и хладнокровие успокаивают Гринёва, а через мгновение ему пришлось уже удивиться тонкому чутью «дорожного». Тот уловил запах дыма деревенских печей.

— Оч-чень хорошо! — сказала Валентина Валентиновна.

Девочка села и, садясь, рукой откинула волосы за плечи. Золотой ливень так и брызнул перед глазами Агея.

— Прекрасно! Прекрасно! — говорила Валентина Валентиновна, очень довольная ответом. — Но это всего лишь преддверие к портрету. Своего рода рама, причем не первая попавшаяся, а тщательно выбранная…

Встал кто-то с последней парты, Агей не поворачивал головы.

— Ну… Наружность у этого… Ну, это… Ну… лет он сорока.

— Худощав! — подсказали отвечающему.

— Ну, худощав… Глаза у него сверкали.

— Про бороду забыл! — подсказали одноклассники. — Борода черная…

— Ну, чего забыл? Не забыл.

— Для «камчадала» прекрасно! — одобрила Валентина Валентиновна. — Ваш портрет совпадает с портретом Пушкина… Только вот это «ну». Надо в школе избавляться от дурных привычек. А то и во взрослую жизнь придете с вашими восхитительными «ну», «вообще», «это самое». А теперь вспомним сцену военного совета. Ее можно и зачитать.

Зачитывала девочка с первого стола. Личико у нее было круглое, смуглое, глаза огромные, черные, темные волосы причесаны гладко и собраны в толстую косу. Читала она почти шепотом, едва раскрывая розовые пухлые губы:

— «С любопытством стал я рассматривать сборище. Пугачёв на первом месте сидел, облокотись на стол и подпирая черную бороду своим широким кулаком».

— Громче, Чхеидзе! Что вы рот-то боитесь открыть? Это староверы чёрта боялись.

Девочка помолчала, ожидая, не скажет ли чего еще учитель, и продолжала читать точно так же, полушепотом, едва приоткрывая губы.

— «Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого».

— «Ничего свирепого», — громко, четко повторила Валентина Валентиновна. — Садитесь, шептунья. Ну а кто скажет, свиреп ли Пугачёв в повести Пушкина? Повлияла ли безграничная власть над людьми на характер этого сильного, умного человека из народа?

Кто-то сказал: повлияла, потому что Пугачёв сидел как царь и вешал не только своих прямых врагов, но приказал и Василису Егоровну унять, да еще и ведьмой ее назвал.

Была и другая точка зрения: Василиса Егоровна тоже хороша. Она — одно с мужем. Ее добрейший Иван Кузьмич, комендант крепости, не моргнув глазом вздернул бы Пугачёва, если бы только тот ему попался.

— Ульяна! — вызвала Валентина Валентиновна.

— Я думаю, власть так или иначе влияет на характер человека. Известно, например, что царь Николай Второй был человек мягкий, безвольный. Не запретил расстрела демонстрации Девятого января. Приказы отдавали другие, но это он получил прозвище Кровавый. Власть заставляет человека принимать решения, которые он сам, будучи среди толпы, осудил бы.

— Богатов.

Агей размышлял над сказанным Ульяной. Он был согласен с ее мыслью, несмотря на две фактические ошибки.

— Богатов! — В голосе Валентины Валентиновны прозвучало недоумение.

Агей встал.

— Ваше мнение?

Агей пошевелил бровями, вздохнул.

— Садитесь.

Но Агей заговорил:

— Ульяна сказала верно. Это ведь Владимир Александрович^[1]… И еще на Ходынке^[2]…

— Какой Владимир Александрович? — сердито пожала плечами Валентина Валентиновна. — Разговор, ребята, интересный, думайте, думайте. Тем более что на следующем уроке сочинение. А пожалуй, теперь и начнем, чтоб и перемена пошла впрок. Достаньте тетради, запишите тему сочинения. Тему я вам выбрала прямо-таки философскую: «Искусство слова».

О власти разговор, однако, не закончили.

— Власть, — сказала Крамарь и повела по классу своими длинными загадочными глазами, — власть, я думаю, не всегда портит человека. Власть может также и украшать.

— Это она о себе! — хором определила Курочка Ряба.

— Власть — это и есть история, — тихим своим голоском прошелестела Чхеидзе. — Покуда существует государство, будет и власть.

Сочинение

Тетрадь новехонькая. Агею всегда было жалко начинать новую тетрадь. У листка бумаги, как и у человека, есть судьба. На одном листке будет «Война и мир», а на другом — школьное сочинение, плохо пересказанный учебник с ошибками всех родов: грамматическими, синтаксическими, стилистическими, фактическими…

Все уже писали. Агей покосился на соседа и взял ручку.

Искусство слова. Метафоры, сравнения, чего там еще — гиперболы… Он не помнил точно формулировок всех этих художественных средств. Гипербола — преувеличение. Шаровары шириной с Черное море. Проще всего сравнение. Тупой, как… колун. Острый как бритва.

Ему вдруг вспомнился старик Муса. Дедушкина лошадь сломала ногу, и снизу, из аула, приехал костоправ. Он, оглаживая, ощупал больное место, сложил сломанные кости, прибинтовал к ноге лубяные дощечки, дал лошади в питье мумиё, прочитал заклинание, и через две недели лошадь была здорова.

«Муса, — обратился к костоправу дедушка, — я видел, как ты ловко, умеючи нащупываешь и складываешь сломанные кости, как ты туго, но не повреждая кровотока, бинтуешь. О том, что мумиё помогает быстрейшему сращиванию переломов, я тоже знаю. Ну а какую роль во всем этом лечении играет заговор? Лошадь слов не понимает».

«Хе! — засмеялся Муса. — Хе! Так лечил мой отец, мой дед, дед деда. Без сло́ва нельзя. Без слова, может, будет скакать, а может, и не будет, а со словом всегда будет».

Вот и думал теперь Агей: это сколько надо было слов перебрать, чтобы найти единственные, исцеляющие. Древние люди были терпеливы, они умели из многого отбирать полезное, из полезного необходимое, то, что имеет силу. В древности, по словам поэта, «солнце останавливали словом, словом разрушали города». Правда, только разрушали… Наверное, надо было еще искать да искать, чтоб слово научилось строить города. Искать не стали… Людей на земле прибывало, полагаться на человеческие руки было гораздо надежнее.

— Богатов, все работают, — сказала Валентина Валентиновна.

Агей послушно вывел на чистом листе: «Сочинение», потом ниже: «Искусство слова».

И уже по инерции: «Искусство слова есть высшее искусство человеческой деятельности. Это неверно, что человека создал труд. Бобры трудятся, слоны трудятся, кроты прокапывают тоннели, а муравьи и пчелы объемом труда превосходят человека. Человека создало слово. В древности потому и развилось знахарство, что люди верили в могущество слова. Люди искали такие слова, которые могли лечить болезни и раны, могли защитить от врага, остановить зверя. Я уверен: эпоха высшего развития слова у человечества осталась в далеком прошлом. Мы же верим только в технику».

Он написал это за две минуты и понял, что сказал всё. Отложил ручку. Потом и тетрадь закрыл.

— Уже готово? — Валентина Валентиновна вскинула на Агея насмешливые глаза.

Агей пожал плечами.

— Коли вы так спешите на воздух, идите дышите.

Он положил тетрадь на край стола, взял сумку и вышел из кабинета.

Видел: им недовольны, но не понимал — почему. В коридоре было пусто. Подошел к окну.

На стадионе мальчишки играли в футбол. Мяч метался в ногах, словно искал выхода из коварно сплетенного лабиринта. Агей следил за мячом одними глазами: он думал об искусстве слова.

Все-таки надо было сказать и о стихах, процитировать любимые строки Виталия Михайловича.

В светлую минуту дедушка, молодея лицом и глазами, читает одно и то же коротенькое стихотворение Бунина.

Вся в снегу, кудрявом, благовонном,

Вся-то ты гудишь блаженным звоном

Пчел и ос, завистливых и злых…

Старишься, подруга дорогая?

Не беда. Вот будет ли такая

Молодая старость у других!

Дедушка читает стихи ласково, словно поглаживает слова, а голос у него звенит: бунтует былая молодость, былое счастье. У Агея всякий раз навертывались на глаза слезы от этих стихов и от этого чтения.

«Благовонном», «блаженным звоном», — произнес тихонько Агей.

Слова были тяжелы, как золотые слитки. У них было нутро, гудящее звоном. Ладно! Здесь чудо звучания. А какое чудо в последних строках?

Старишься, подруга дорогая?

Не беда…

Что тут невероятного? Самые обычные слова. И рифма — проще не бывает: «дорогая» — «такая», «злых» — «других».

А чудо все-таки происходит. Совершилось однажды и теперь обитает в мире.

Прозвенел звонок. Ребята вываливались из кабинета, шли гурьбой в другой кабинет. И Агей пошел за ними и занял свое место в третьем ряду, у стены. Вот только успокоиться никак не мог.

Не так надо было писать сочинение! Заговоры это заговоры. Они предназначены для дела и для тела. Они же вместо лекарств. А стихи? Стихи как цветы. Они просто есть на белом свете, и всё. Их множество. Но очень жаль, если ты пройдешь мимо.

Четвероногие, как вымя,

Торчком,

С глазами кровяными,

По-псиному разинув рты, —

В горячечном, в горчичном дыме

Стояли поздние цветы.

Эти стихи Павла Васильева показал Агею дедушка, и Агей с одного чтения запомнил их на всю жизнь.

— Богатов!

Вздрогнул. Учительница и класс смотрели на него. Вспомнил — надо встать. Встал.

— Вы слышали мой вопрос?

— Нет.

— Вы спать пришли на урок? На уроках учатся, молодой человек.

— Я не спал — я думал.

— О чем же?

— Я думал об искусстве слова.

Класс взорвался дружным хохотом.

— Вы еще и клоун? Садитесь. «Два».

Кровь прилила к лицу. Противно вспотели ладони. Агей, озираясь на смеющихся ребят, сел. Он не понимал. Почему смеются? Почему «два»?

На перемене к нему подошли Рябов и Курочка.

— Мы не близнецы, — сказали они. — Мы — Курочка Ряба. А тебя как зовут?

— Агей.

— А-а-гей? — удивилась Курочка Ряба. — Да ведь ты воистину наш. У нас в седьмом «В» все маленько того! Кто Чудик, кто Крамарь…

— Заткнитесь, надоело! — Златокудрая девочка, пробегая мимо, сверкнула в их сторону очень и очень сердитыми, прямо-таки кошачьими глазищами.

— Наша красавица!.. — дружно, громко вздохнула Курочка Ряба.

— Пошли раздеваться, — сказал Курочка.

— Почему?

— Потому что — физкультура. Да, мы к тебе, собственно, вот по какому делу. Ты человек новый — рассудишь как следует. У нас с Рябовым спор. Он говорит, что в общей арифметической тетради клеток не больше трех сотен тысяч, а я говорю — миллион. Рябов ставит сто рублей, а у меня только полтинник. Добавляй полтинник, и его стольник наш.

Агей нахмурился, потом улыбнулся. Взял из рук Рябова тетрадь, открыл. Прищурился, глянул вдоль листа, потом сверху вниз.

— Мы не выиграем у него сто рублей.

— Да ты что? Толстенная тетрадь. Голову на отсечение — дело верное. Рябов и сам понимает, что проиграл, да только он у нас упрямый как бык.

— Тридцать три строки на сорок две — 1386. Листов 96. Значит, умножаем на 192. В этой тетради 266 112 клеток, — сказал Агей. — А если вам деньги нужны, возьмите, у меня сорок рублей есть.

— Ну ты даешь! — сказал Курочка. — С Памира, а соображает. Ты, брат, первый, кто не попался на нашу удочку. Поздравляем!

И они сделали перед ним реверанс.

Один в трех лицах

— Девочки на баскетбольную, мальчики — на футбольную, — объявил учитель и раздал мячи.

Ребята разбились на команды без всякого спора и счета: семь на семь. Агей остался стоять у кромки поля.

— Иди ко мне! — крикнул ему Борис Годунов.

Он поставил мяч на центр и катнул его Агею. Тот отвел правую ногу подальше и махнул что было силы мимо мяча. Ребята покатились со смеху.

— С этим все ясно, — сказал Борис Годунов. — Ступай в защиту, только своим хоть не мешай.

Но Агею очень хотелось ударить по мячу. Он лез в кучу, он бегал по всему полю, но мяч не давался. И наконец-то — вот он! Катится прямо в ноги. Трах! Мимо! Развернулся, кинулся догонять. Удар! Мяч со свистом врезался под колени своему же защитнику Вове. Вова рухнул, а ловкий Мишин подхватил мяч и забил гол.

— Такого наш древний стадион еще не видывал! — сообщил веселящимся футболистам Курочка.

Не смеялся один Годунов.

— У нас поиграл, теперь иди к ним, — сказал он мрачно.

Агей послушно перешел на правую сторону поля.

— Задача нашего футбола — усиливать фланги, — тотчас прокомментировал Курочка. — И хотя всем ясно, что Агей Богатов особенно необходим за кромкой поля, тем не менее команды всячески стараются заполучить этого игрока. Видно, в манере его игры что-то от Гарринчи, Пеле и Боброва. Один в трех лицах и немножко лучше.

Ребята смеялись, но Агей с поля не ушел. За мячом он бегать перестал, и мяч до конца игры больше так и не попал ему в ноги.

Янтарные леса и панцирные рыбы

— Вот и Агеюшка наш отучился! Встречай! Встречай!

Черный, как из трубы, огромный лохматый кот Парамон спрыгнул с колен Марии Семеновны, важно прошествовал через комнату и, потершись о ногу Агея, сказал ему басом: «Мяу!»

Агей стоял на пороге, словно впервые попал в этот дом.

— Ты что, Агеюшка? — спросила, встревожась, Мария Семеновна.

Агей снял с плеча сумку, положил у порога.

— Не гожусь я в ученики.

— Эко выдумал! Снимай форму, мой руки и за стол. Я для тебя борщ сварила. Чуешь, как пахнет?

— Чую, — сказал Агей. — Пахнет вкусно.

Мария Семеновна была мамой знакомого геолога с Памира. Он-то и предложил Виталию Михайловичу отправить Агея вместо интерната в дом своей матери. И Виталий Михайлович обрадовался предложению. Сам он был из детдомовских и не хотел, чтобы у внука повторилась его судьба. Отец и мать Агея были врачами. Они выезжали на борьбу с эпидемиями в разные уголки земного шара и всегда возвращались с победой. Они проиграли только один раз. Агей знал место на карте, откуда не вернулись его папа и мама.

Вот тогда-то дедушка и сказал:

— Довольно с меня разлук и потерь.

С той поры Агей жил на Памире.

* * *

Готовить уроки начал с географии. Прочитал название параграфов — сердце так и дрогнуло от предвкушения чудесного: «Геологический возраст горных пород», «Эпохи образования гор».

Итак, он отправлялся в милую страну географию. Прочитал о таблице геологического летосчисления: «Геохронологическая таблица составлена в результате длительной работы ученых по определению геологического возраста горных пород и времени развития растительных и животных организмов».

Пролистнул саму таблицу, глаза споткнулись о «геосинклиналь». Прочитал: «Территория нашей страны, ее земная кора, состоит из подвижных и относительно устойчивых участков. Подвижные участки земной коры — складчатые и складчато-глыбовые горные области, до образования которых на их месте были геосинклинальные области».

Агея словно по лицу ударили. Вот так же, наверное, чувствуют себя искатели колдовских кладов, когда поутру драгоценности оборачиваются костями.

Нескладуха, но изволь заучивать.

Дедушка, прочитав этакое, поставил бы книжку в угол и сказал, грозя ей пальцем: «Сочинитель сего — враг детей и сам никогда ребенком не был».

Утешила Агея геохронологическая таблица. Он давно уже знал названия эр и периодов, но с удовольствием перечитал: «кембрий», «ордовик», «силур», «девон».

У Марии Семеновны книги занимали две стены. Среди книг по геологии он увидел свою любимую — «Вселенная и человечество» Ганса Крэмера. Открыл наугад. «К янтарным деревьям Конвенц причисляет четыре вида сосны по остаткам листьев и цветов, причем никакой из этих видов не приближается к нашей сосне…»

— Ах, какая у нас интересная тема! — заглянув в учебник, сказала Мария Семеновна. — Между прочим, у моего Миши прекрасная коллекция отпечатков.

Оказалось, старый, с витиеватыми ручками буфет не для посуды, до которой и дотрагиваться нельзя, а для камней.

Все ящики были вынуты, поставлены на пол, и началось опознание дошедших до нас чудес прежних земных миров.

— Агеюшка, — показывала Мария Семеновна, — а ведь это отпечаток панцирной рыбы. Нижний силур.

— А по-моему, это девон. На отпечатке — брюшной плавник.

Агей нашел нужное место у Крэмера: «Доказано, что у нее были грудные и брюшные плавники. Оне появляются впервые в верхнем силуре, и притом сразу в виде нескольких отрядов, но к концу девонского периода оне снова исчезают».

— Какой ты молодец! — удивилась Мария Семеновна. — Уж по географии-то пятерка тебе обеспечена.

О, любите, любите нашу планету!

Урок географии был первым. Давно прозвенел звонок, но класс не затихал. Борис Годунов взад-вперед прохаживался по своему ряду, отстукивая чечетку.

Курочка Ряба играла. То Рябов надувал щеки, а Курочка тыркал в них пальцами, то Курочка надувал щеки, а тыркал в них уже Рябов. Крамарь ушла на другой ряд, к девчонкам. Они вшестером втиснулись за один стол и, хихикая, читали очередные письма.

В класс вошла учительница. Борис Годунов отступил в конец класса, но чечетку не прекратил, девочки продолжали хихикать, Курочка и Рябов издавать звуки, а все разговоры велись, как на перемене. Учительница обвела класс грустными тихими глазами и, не повышая голоса, предупредила:

— Сейчас буду спрашивать!

Она села, открыла журнал, потом тетрадь и, подперев рукой щеку, смотрела перед собой и, наверное, никого не видела.

— Запишите тему нового урока, — сказала она наконец. — «Геосинклинали и платформы».

Но на столах даже тетрадей не было.

Учительница медленно поднялась и что-то говорила, не повышая голоса. Агей хоть и напрягал слух, но различал только отдельные слова.

— Агей! — крикнули ему.

Он повернулся.

Лица у всех непроницаемые.

— Агей!

Он сидел, смотрел на доску, не понимая, как это в школе могут быть такие уроки. Ему хотелось вскочить и закричать на ребят, гадких в своем безобразии. В спину больно и сильно ударили. Он вскочил, обернулся. Ребята глядели на него невинно и умненько. Сел — опять тычок. Снова обернулся.

— Богатов.

Он встал. Лицо учительницы покрылось вдруг маленькими красными пятнами.

— Я думала, вы дисциплинированный ученик и собиралась поставить вам положительную оценку. Но вы тоже вертитесь. Как юла! Двойка! Двойка!

Она села за стол, взяла ручку и, оттопыривая мизинец с белым острым ноготком, старательно вывела в журнале очередную Агееву двойку.

— Не горюй, Богатов! — крикнул Курочка. — Стерпится — слюбится.

На двух следующих уроках была алгебра.

Вячеслав Николаевич дал самостоятельную работу. Доску он разделил на три части и написал три разных задания.

— Левая сторона для мелко плавающих, — объявил он, — правая для светочей. Центр соответствует программе.

Агей посмотрел налево, в уме решил программное и переписал в тетрадь задачу для светочей.

Условие, казалось, не давало никаких шансов на возможность решения. Тогда Агей прикрыл глаза, превратил задачу в кубик Рубика и рассматривал ее, мысленно трогая плоскости. Ах, вон тут что!

Он записал уравнение.

Решить его не составляло никакого труда.

Второй задачи не было. И тогда Агей решил усложнить ту, которая была под силу только светочам. Зачеркнул уравнение, ввел третье неизвестное и начал математическую круговерть, понимая, что сам себя заводит в тупик, но из упрямства не отступал от выбранного пути. И все-таки решение пришлось зачеркнуть как совершенно негодное.

Он отодвинул тетрадь и глядел на свое придуманное уравнение одним глазом — так кошки с мышками играют.

Грянул звонок.

— А-а! — сказал Агей, засмеялся и записал ключик, которым уравнение открывалось без натуги и скрипа.

* * *

Кабинет биологии был темноват от обилия цветов на окнах. Рассаживались, не дожидаясь звонка. Не переругивались, не пересмеивались. Звонок — и в следующее мгновение вошла… колхозница.

Припеченное солнцем лицо, свои, некрашеные, совершенно белые волосы, белые брови, белые ресницы. Кисти рук тоже крестьянские, широкие, темные. Посмотрела на класс обрадованными глазами.

— Ну, здравствуйте!

Ребята как-то вздохнули, сели и замерли. Агей почувствовал: все чего-то ждут.

Учительница провела рукой по щеке, призадумалась.

— Урок-то у нас про змей, — сказала она негромко. — Я вчера про змей этих раздумалась да и всплакнула чуток… До чего ж мы все-таки дожили: змеюку, извечного врага человеческого, спасать надо! А уж коль ядовитая, так трижды спасать, потому что человек и змею обратал, как корову. И доит… Ужасный собственник человек. Ужасный!

Она так укоризненно покачала головой, что все ребята потупились — вспомнили самих себя и всякие свои грешки, содеянные против растущего, цветущего, ползающего… Против жизни, одним словом.

Учительница вдруг посмотрела на Агея:

— Здравствуйте, новенький. С Памира, говорят? Как там вы жили, как ладили с меньши́ми братьями нашими? Меня Екатериной Васильевной зовут, а тебя?

Встал.

— Меня зовут Агей.

— Так как там, есть еще звериное царство или уж тоже, как всюду?..

— Есть, Екатерина Васильевна… У нас ирбис жил… Я, когда уезжал, ходил с ним прощаться, и он пришел. В то место, куда и я. А мы с ним не виделись с той поры, как он сбежал. По-моему, он даже улыбался…

— Как хорошо-то! — Глаза у Екатерины Васильевны засветились, засияли. — Ах, как хорошо! Коли человек захочет, он с коброй уживется, не то что с ирбисом… Да вот печаль: сказочка про лубяную избушку не про лису — про нас она. Все-то нам тесно! И животные, хлопнув дверью, оставляют планету, оставляют нас, широко живущих, в сиротстве. Спасибо тебе, Агей! Большое спасибо.

Она кивком разрешила сесть и опять подперла щеку рукой.

— Про змей мы в другой раз поговорим… Давайте о нас с вами, о людях… Есть такая украинская притча про Вырий, звериный рай. Звери, птицы, гады по осени отправляются в Вырий, а весной — назад. Вы подумайте только! Сказка очень старая, но и тогда люди понимали, что нельзя человека пустить в мир звериного согласия. Не горько ли? Горько, но поделом!

Она всплеснула вдруг руками.

— Да возьмите тех же змей! На зиму они сползаются в укромные ущелья, кишмя кишат… Крамарь! Поглядела бы ты на себя сейчас в зеркало. Противно, мол. И ведь многие так подумали: скопище змей — какая это гадость! Но змеи-то на белом свете живут не ради наших с вами прекрасных глаз! У них на жизнь прав ровно столько же, сколько у нас, хотя человек никогда об этом, до нынешнего века, даже и не задумывался… Нынче-то мы спохватились, да не все разом. А когда все спохватимся, будет уж поздно. Небось думаете: чего это она пугать нас взялась?.. Не пугаю — горюю! Горюю вслух, потому что я — учитель. Я обязана вас, учеников, научить главному. А главное в моем предмете — жизнь… Вот тут-то вы меня и очень даже подло́вите.

Она опять повернулась к Агею:

— Тебе приходилось стрелять?

— Приходилось. — Агей встал.

— В кого?

— Волки на яков напали, почти у самой нашей станции. Мы с дедушкой с крыльца стреляли.

— Попали?

— Трех убили сразу. Потом еще одного нашли. Стая была очень большая… Нельзя было не стрелять.

— Конечно, нельзя! — согласилась учительница. — Но ведь это мы, люди, так решили: пусть живут яки, а чтобы они жили, должны умереть волки. Жизнь существует за счет жизни. Закон жестокий, и, однако, когда вмешательство внешних сил отсутствует, мы наблюдаем торжество жизни. Ее становится все больше и больше… Но вот вопрос: какой жизни?

Екатерина Васильевна засмеялась.

— Тут мы в философию заехали. А все ж таки давайте-ка подумаем: когда жизни на Земле было больше — теперь или в эпоху динозавров?

— Наверное, теперь, — сказала Ульяна. — Хотя, конечно, всем кажется, что в эпоху динозавров ее было вроде бы и больше.

— Супчик был погуще! — развеселился Вова. — Харчо с динозаврами.

— Болото! Все шевелилось, крякало, квакало! Бррр! — передернула плечиками Крамарь.

— Сейчас один бетон да железки, а тогда раздолье было! — сказал Борис Годунов.

— Эх ты, царь-государь! — воскликнул Курочка. — Ты представь только! Все чавкало, грызло, жрало… Ты заглотнул — и сам уже в пузе!.. Не томите, Екатерина Васильевна. Откройте всю правду, не бойтесь седьмого «В».

— Я и сама не знаю.

— Да ведь это и был Вырий! — догадался Вова.

— Верно, — согласилась Екатерина Васильевна. — То был Вырий. Но вот в мире появился человек. Казалось бы, еще одно живое существо. И только. Но у человека были Мысли. Совершенно невесомые и, кажется, не оставляющие никакого следа. Но это только так кажется… Вам известно понятие — «биосфера». А вот ученый Вернадский за много лет до начала космической эры догадался о том, что эволюция видов переходит в эволюцию биосферы. И еще о том, что научная мысль есть явление планетарное, что человек уже не может действовать, мыслить, думая о себе, о семье, роде, государстве, он уже должен действовать и мыслить, думая о планете.

Глаза Екатерины Васильевны перестали улыбаться.

— Я хочу, чтобы вы сосредоточились и, слушая меня, думали… Вернадский так говорил: «Человек и человечество теснейшим образом связаны с живым веществом, населяющим нашу планету… Живое вещество охватывает всю биосферу, ее создает и ее изменяет…» Это вам понятно? Теперь попробуйте понять развитие этой мысли. Мир наш, то есть биосфера, имеет три реально существующих пласта: космос, земля и мир бесконечно малых существ — молекул, атомов, частиц… Так вот, под влиянием мысли и всеобщего человеческого труда биосфера переходит в ноосферу. Ноосфера — это сфера разума. Научная мысль, проникая во все три пласта реальности, становится геологической силой, планетной силой.

Она устало отвела прядь волос со лба. Сказала чуть ли не обидчиво:

— Редко мы думаем за всю-то планету. Все редко думаем: и учителя, и ученые, и писатели… Не помним, что от качества наших мыслей зависит качество жизни.

— Выходит, что чем больше людей, тем лучше! — сказал Борис Годунов.

— Да, это так. Чем больше труда, тем большая энергия мысли.

— Сейчас Земля в оболочке радиационных поясов, а когда-нибудь будет опоясана кольцами энергии мысли? — удивился Агей. — Интересно!

— Еще как интересно! — согласилась Екатерина Васильевна. — Но вот что меня сегодня расстроило, Агей! Седьмой «В», оказывается, не знает, что это такое — ирбис.

— А что это такое? — спросил Вова.

— Дурак! — сказал Борис Годунов. — Птица такая.

Екатерина Васильевна посмотрела на Агея, они улыбнулись друг другу, и тут прозвенел звонок.

Домашние уроки

Мария Семеновна и черный кот Парамон встретили Агея на пороге.

— Ты бы, Агеюшка, на море сходил. Бледненький какой-то. Ты купайся, пока тепло. У нас ведь тоже зима бывает.

— Но ведь море льдом не покрывается.

— Да что из того! Когда плюс семь, не покупаешься.

— Уроки мне надо учить, — сказал Агей. — Завтра целых шесть подготовок.

— Не жалеют у нас детей, не жалеют! — посочувствовала Мария Семеновна.

От обеда Агей отказался, но чаю выпил.

— Поем попозже. Когда наешься, голова не работает.

Он полежал минут пятнадцать, умылся. Сел за стол.

Итак, шесть подготовок: алгебра, литература, черчение, история, зоология, английский язык.

На часах без десяти три. Начал с черчения. Предлагалось сделать проекцию детали и указать ее размеры.

Что к чему, разобрался быстро, а вот само черчение оказалось капризным делом. Два раза подтер — и чертеж вид потерял. Больше тройки за такое не поставят.

Взял новый лист бумаги, перечертил, да так — хоть на выставку!

— Агеюшка, полпятого! — встревожилась Мария Семеновна. — Надо поесть.

— Поем! — весело согласился Агей.

— И погулять.

— И погуляю!

Он очень был доволен своим чертежом. Поискал ему место и возложил на буфет.

На первое Мария Семеновна подала домашнюю лапшу, на второе — вареники с вишнями. Агей и впрямь пальчики облизал.

Удивительно, но коту Парамону вареники тоже очень понравились. Обедал он, запустив в миску передние лапы, и, когда взглядывал на людей, был похож на запорожца с усами.

Вдруг Парамон рыкнул свое: «Мяу!», потянулся и скакнул на буфет.

— Чертеж! — ахнул Агей.

Кот хоть и вылизал лапы после еды, но автограф свой на чертеже все равно оставил.

— Агеюшка, может, я перечерчу? — Мария Семеновна была готова сквозь землю провалиться. — Ах ты, бессовестный! — горестно укоряла она Парамона.

— Я сам виноват, — сказал Агей. — Это же любимое место Парамона, а я его занял. Пустяки. Сделаю новый чертеж. Дело-то совершенно механическое.

Стрелки часов показывали половину седьмого, когда с черчением наконец-то было покончено.

Агей открыл учебник литературы. Следовало разобраться, где в «Капитанской дочке» историческая правда, а где художественный вымысел. Прочитал высказывания о повести. Все почему-то старались похвалить Пушкина: «автор изумительных по силе…», «чудо совершенства», «решительно лучшее русское произведение».

Дважды перечитал высказывание писателя Залыгина: «В обыкновенной… любовной истории безвестного офицера на считаных страницах изобразить такое событие, как Пугачёвский бунт? Кому и когда еще удалось такое же?»

— Например, Мериме в «Кармен», — ответил Залыгину Агей, — или Толстому в рассказе «После бала», Гоголю в «Тарасе Бульбе» и многим, многим…

Агей собирался перечитать высказывания, чтобы запомнить, но не стал. Ему были неприятны все эти похвалы. Неужели знаменитые люди не понимали, что, расхваливая Пушкина, они словно бы ставили себя выше его. Учитель может похвалить ученика, а вот ученик учителя? Ученику дано другое — чувствовать к учителю благодарность.

Агей прочитал параграф учебника. Учебник тоже хвалил Пушкина за то, что тот «глубоко правдиво воспроизвел самый дух эпохи, проник в характеры, переживания, думы людей XVIII века». Будто авторы учебника знали этот дух, эти думы и переживания ничуть не хуже Пушкина.

Дедушка не терпел учебников, он учил Агея по-другому. Они читали повести, стихи. И бывало, даже всплакивали от возбуждения и чувств.

«Это как сама природа! — говорил дедушка о поразившем их произведении. — Вот гора! Уже столько поколений минуло, а люди всё наглядеться на нее не могут. Так же и с великими творениями. Конечно, можно объяснить, почему поэт написал именно это стихотворение, какие события вызвали его к жизни. Но разве в том главное? Главное, что люди открывают книгу, и душа у них замирает от восторга и воспаряет к небесам».

Агей закрыл учебник, взял с полки Белинского, прочитал его статьи о Пушкине, потом перечитал «Капитанскую дочку».

— Агеюшка, ты бы поужинал, — сказала Мария Семеновна.

Он поужинал и сел учить историю. Задан был шестой параграф. «Первые феодальные государства». С переезда Агей еще ни разу не брался за историю, поэтому он прочитал первые параграфы, жалея, что нет под руками дедушкиной библиотеки.

— У вас нет книг о скифах? — спросил он Марию Семеновну.

— Отчего же это нет? Мой Миша всеми науками увлекался.

И перед Агеем лег чудесный том «Античные государства Северного Причерноморья». Он прочитал о Нимфее, Мирмекии, Тиритаке, Илурате, Киммерике.

Была уж поздняя ночь. На шестой параграф сил не хватило.

Дохлая троечка

— А где ваша работа? — спросил Вячеслав Николаевич.

— Я не успел, — ответил Агей.

— «Два», Богатов. «Два» за контрольную, «два» за домашнюю. На то она и успеваемость, Богатов, чтобы успевать. Видимо, седьмой класс не по вам.

На литературе Валентина Валентиновна приметила, что у Агея старый учебник.

— До конца материал прочитали, Богатов? — поинтересовалась она.

— До конца.

— Чье высказывание стоит последним?

Агей вспыхнул: проверяли его честность.

— Залыгина.

— А как бы вы, Богатов, будь вы великим человеком, оценили «Капитанскую дочку»?

Агей опустил глаза.

— Я не смеюсь! — И Валентина Валентиновна засмеялась. — Вопрос ко всем. Думайте! Думайте! Богатов, мы ждем вашего ответа.

— Когда книга хорошая, что же о ней говорить, — сказал он.

— Вот тебе на́! А может, просто сказать нечего?

— Не знаю, — пожал плечами Агей. — От хорошей книги — хорошо. И всё.

— А если книга суровая? О палачах, скажем? О фашизме?

— Тогда она… — Агей вздохнул, — тогда она… по-другому, но тоже хорошая.

— Чудик!

— Произведение великого Пушкина «Капитанская дочка» открывает новую эпоху в русской национальной литературе.

— Вот так, Богатов! Вот так надо отвечать. Отвечать, а не мямлить. Чудик — «отлично». Богатов… — развела руками. — В общем-то и вы отвечали. Троечка, но очень дохлая.

Теория любви

Агей достал чертеж и еще раз придирчиво осмотрел его.

— Сам?! — с удивлением спросил сосед Юра Огнев, парень удивительно тихий и нелюбопытный.

— Сам.

— Спрячь. У нас никто не чертит. Наш учитель в больнице, а с его заменителем есть договор: мы не шумим, он нам не мешает. — И легонько тронул Крамарь: — Меняемся?

Достал шахматную доску, пересел.

— У меня есть сонник, — шепнула Крамарь Агею.

Он промолчал.

— А ты правда с Памира?

Ну что тут ответишь?

— А тебя зовут — Агей?

— Агей.

— Ты что же, взаправду в школе не учился?

Агей молчал.

— Жалко будет, если тебя переведут в шестой… — вздохнула Крамарь. — Ты совсем, что ли, ничего не знаешь? Там у вас, наверное, книг не было.

— Были, — сказал он.

— А ты «Войну и мир» читал?

— Читал.

— Думаю, врешь. Ну да ладно. Вставай! Не видишь?

Все уже стояли, приветствуя учителя.

— Садитесь, — сказал учитель.

Он был такой толстый, что расплылся животом по всему столу.

«Как же он умещается на стуле?» — удивился Агей.

Учитель сначала раскрыл журнал, потом книгу и углубился в чтение.

— Сюда смотри! — Крамарь подтолкнула Агея и положила перед ним совершенно затрепанную, с рассыпавшимися листами, книгу.

Ткнула пальцем в заголовок: «Магические свойства различных веществ природы и драгоценные чародейственные секреты на разные житейские случаи».

— Теперь тут.

Палец указал подзаголовок: «Как сделать любовь между мужчиной и женщиной продолжительной».

— Читай, читай!

Он послушно прочитал: «Приобретши любовь женщины, вы пожелаете упрочить ее, сделать продолжительной, вечной. Это желание продолжить наслаждение до бесконечности так свойственно человеку, хотя и заключает в себе непримиримое противоречие: страсть и спокойное наслаждение несовместны! Но все-таки магия должна дать средство сделать любовь долговременной. Вот одно из них.

Нужно достать мозг, находящийся в левой ноге волка, сделать из него род помады, добавить серой амбры и кипарисового порошка. Состав этот носить при себе и по временам давать нюхать любимой женщине. Отчего она должна любить вас больше и больше».

— Здо́рово? — спросила Крамарь, заглядывая в глаза Агею.

— Здо́рово, — согласился он, пылая щеками и ушами.

Крамарь видела, что он страшно смущен, но в покое не оставляла.

— У тебя, наверное, не было знакомых девочек? — поинтересовалась она.

Агей тупо глядел в стол.

— Ты меня боишься, что ли? — ложась головой на руку, спросила Крамарь как ни в чем не бывало. — Меня, между прочим, зовут Надеждой. Думаешь, плохо?

— Не плохо.

— Представляешь! Капитан ушел в дальнее плаванье, а я — его Надежда!

Агей вытащил листок бумаги, свой чертеж, и на оборотной стороне стал рисовать танк.

— А тебе не хотелось бы добыть мозг серого волка?

— Зачем?

— Чтоб меня приворожить.

Щеки и уши у Агея снова запылали нестерпимо.

— Мою фотографию, между прочим, в журнале напечатали.

— Мою тоже напечатают.

— Твою? — удивилась Крамарь.

— Вот как получу по всем предметам двойки, так и напечатают — в школьной стенгазете.

— Нет, — сказала Крамарь и зевнула. — Тебя, мальчик, переведут в шестой класс.

Не хотел Агей в шестой класс. На истории он сидел и дрожал. Неужто спросят? Он ведь не успел прочитать шестой параграф.

Не спросили.

И на зоологии дрожал.

На зоологии Екатерина Васильевна, начиная опрос, обвела класс взглядом, остановилась на Агее и сказала жестко:

— К моим урокам нельзя быть не готовым. Этого я не допускаю и не прощаю!

Агей ожидал очередной двойки, но она его не вызвала — помиловала на первый раз.

Это было еще ужаснее. Стыдно быть не готовым к урокам Екатерины Васильевны. Из-за ее любви ко всему живому — стыдно.

* * *

В учительской ждали конца шестого урока: сегодня педсовет.

— Вячеслав Николаевич, какие успехи у нашего новичка с Памира? — спросил директор.

— Успехи?! — Вячеслав Николаевич только головой покрутил. — Видимо, пока не поздно, его надо в шестой класс переводить.

— У меня он не слушает и вертится, — заметила Лидия Ивановна, географичка. — Вынуждена была поставить «два».

— И у меня он отхватил двойку, — добавила учитель истории.

— Очень слабый мальчик… — вздохнула Валентина Валентиновна. — И глаза какие-то у него пустые…

— А как он сочинение у вас написал? — спросил Вячеслав Николаевич.

— Я еще не проверила… Но кажется, он обошелся одной страницей текста.

— У меня он тоже двойку отхватил. — Вячеслав Николаевич взял стопку тетрадей и стал отыскивать нужную.

Прозвенел звонок.

Первой в учительскую вошла, как всегда восторженная, красивая, Алла Харитоновна, англичанка.

— Друзья, можете меня поздравить! — объявила она на всю учительскую.

— С чем это? — удивился директор.

— С учеником! Такого у меня и в английской школе не было. Майн ай энд хат а эт э мотэл во… «Мой глаз и сердце — издавна в борьбе…» Понимаете? Шекспир! Произношение безукоризненное. Две дюжины сонетов Шекспира без запинки, с полным пониманием и любовью. У меня с собой был Фолкнер. Переводит, как профессионал.

— Вы нас разыгрываете, Алла Харитоновна? — спросила Лидия Ивановна.

— О, зачем же? И подождите, это еще не всё. Он и французский так же знает. И немецкий.

— Вы о Богатове рассказываете? — уточнила Валентина Валентиновна.

— Да, о нем. О Снежном человеке. Кажется, так вы его называете?

В учительской воцарилась тишина.

— Я не вовремя со своими восторгами? — прищурила глаза Алла Харитоновна.

— Наоборот, в самый раз, — сказал директор. — Мы тут собираемся Богатова в шестой класс переводить.

— Ой-ля-ля! — вдруг воскликнул Вячеслав Николаевич, стоя над раскрытой тетрадью. — А ведь двойку-то мне надо ставить… Ведь он вон что сделал: перевернул задачу с ног на голову, завел ее в тупик и хоть не решил, но путь к решению показал верный…

— Так в какой же класс его? — усмехнулся директор.

— Пока не знаю, — ответил Вячеслав Николаевич. — Может быть, и в десятый.

Валентина Валентиновна взяла тетрадь Богатова с сочинением, но вспомнила свои слова про его «пустые глаза» и не открыла тетрадь.

Решение полководца

Агей не знал об этом разговоре в учительской. Он хотел на Памир. Хоть пешком.

У выхода из школы семиклассников остановила библиотекарь Зина.

— Ребята! Задержитесь! Мы открываем выставку новых поступлений. Книги очень интересные.

— Я не останусь, — сказал Агей.

— Это почему же?

— Мне надо двойки исправлять.

— Ты не расстраивайся, — подошла к Агею Света Чудик. — Ты так говорил по-английски! Как лорд. Значит, что-то ты все-таки знаешь. А по математике я тебе помогу. Хочешь?

— Спасибо, — поблагодарил Агей, повернулся и ушел.

— Не слишком ли много самостоятельности для семиклассника?! — вспыхнула библиотекарь.

— Зина! — сказала Света Чудик. — Наш Богатов — особенный. Он со второго класса в школе не учился. Он с Памира! Ему очень трудно. Ему по всем предметам двоек наставили, грозят в шестой класс перевести. А сейчас на английском он и по-французски говорил, и по-немецки. Я хочу подтянуть Богатова по математике.

— Рискни, — согласилась Зина.

* * *

Агей вышел к морю.

Моря было так много — как неба! Но оно словно от себя спряталось: ни волн, ни ярких красок.

Воздух был теплый, легкий. И песок был теплый. А море пахло живым теплом.

«Оно — живое», — подумал Агей, садясь на песок.

Когда-то из такого же теплого моря выбралась на теплый песок панцирная рыба, подышала воздухом, и ей понравилось. И пошло, и пошло! И вот уже космические корабли, стоэтажные города и… двойки.

Интересно, какой журнал тяжелее — где двоек больше или где пятерок? А что? Задачка! Высчитать вес оценок…

— Богатов, вы?!

Он вздрогнул. По пляжу шла библиотекарь.

Он встал.

— Так-то вы к урокам готовитесь?

Он взял сумку, не оглядываясь, пошел прочь. Он хотел на Памир.

«Ха-ха-ха!» Само небо над ним смеется. Вздрогнул, вскинул голову — чайка.

— Стоп! — сказал он. — Я знаю решение. Я расколочу неприятеля по частям!

Воркаут

Учительница химии, очень молодая, очень быстрая, начала урок с объяснения нового материала: «Валентность атомов элементов». Объяснение было короткое и ясное.

— А теперь, ребята, — сказала она, — по очереди будете выходить к доске и объяснять не столько мне и товарищам, сколько самим себе, что это такое — валентность. Дело в том, что для тех, кто не поймет валентности, вся химия пройдет мимо.

Она подошла к Богатову.

— Я слышала, у вас возникли трудности. Вы и по химии пропустили несколько уроков. Останьтесь после занятий, я с вами позанимаюсь.

У Агея слезы в груди закипели. Он понял валентность, но он был благодарен учителю, который сначала собирался научить, а уж потом оценивать.

Уроки катились без особых происшествий, но на третьей перемене в класс вошел классный руководитель.

— Во-первых, — объявил Вячеслав Николаевич, — в субботу школьная спартакиада. — А во-вторых, для разминки после занятий всем на очистку территории от металлолома. Двор соседей перешел к школе.

После уроков, сложив портфели горкой, все отправились собирать железный хлам в кучу.

Ульяна подняла моток ржавой проволоки, а Света Чудик — ручку от детской коляски. И обе одновременно наткнулись взглядом на выгнутый коромыслом кусок рельса. Схватились за находку и охнули.

Подошел Агей. Поднял рельс на попа́, подсел, опустил его себе на плечо, поднялся и потащил его к куче.

— Агей, брось! — взмолилась Света. — Надорвешься.

— Нет, — сказал он. — Терпимо.

Борис Годунов поспешил на подмогу, но Агей уже сам скинул рельс, стряхнул ржавчину с рук, с плеча.

— Ты ничего? — спросила Света, озабоченно глядя ему в лицо. — Побледнел.

— Побледнеешь, — взглянул на Агея с уважением Годунов. — Послушай, парень! Сколько раз подтягиваешься на перекладине?

— Не было у нас перекладины, — сказал Агей.

— Держи «краба»!

Агей пожал Годунову руку.

— Ого! Пальцы-то у тебя как клещи.

Агей посмотрел на свою руку:

— На скалы лазил.

— Ты слыхал про человека-паука? Он по стенам домов ходит, как мы — по полу. На одних пальцах может висеть, на одной руке подтягивается.

— Не слыхал.

— Парни, пошли на перекладину. Воркаут!

Показывая класс, Годунов согнул ноги, подтянулся до подбородка, потом еще, еще…

— Теперь ты!

Агей подпрыгнул, ухватился за перекладину, снял правую руку и подтянулся на левой. Подумал, поменял руки, подтянулся сначала медленно, потом быстро, опять медленно… Спрыгнул.

На него смотрели все, кто был в это время на школьном дворе.

— А ты в какой секции занимался? — спросил Вова.

— Дурак! — сказал ему Годунов. — Он на Памире жил, понял? В горах.

Помощница

Света Чудик пришла к Агею сразу после обеда.

— Богатов, я по глазам вижу: ты способный. Я хоть и не самая сильная по математике, но меньше четверки у меня не бывает. Задачка сегодня трудная, но это даже хорошо. Ты решай, и я буду решать. А потом сверим ответы.

— Спасибо вам, девочка, — сказала Мария Семеновна. — Агею надо помочь, а то он, я погляжу, совсем загрустил.

Сели за стол, открыли тетради, алгебру.

— Ой-ой-ой! — покачала головой Света, прочитав условие.

— Ничего страшного, — возразил Агей, глядя на задачу как-то по-петушиному, сбоку. — Ничего страшного.

И написал ответ.

— Это каждый может — заглянуть на последнюю страницу! — рассердилась Света. — Ты реши!

— Но ведь и так все ясно…

— Не валяй дурака, Агей!

Он пожал плечами, составил уравнение, записал решение. И тотчас так же просто, без черновиков, расправился и со второй, еще более коварной задачей.

Света смотрела на него, прикусив губку.

— Давай лучше по истории позанимаемся, — предложил Агей. — Материал сложный, но я кое-что подобрал.

Он стал выкладывать на стол книги.

— А что нам задано? — осторожно спросила Света, косясь на тома.

— Седьмой параграф. «Откуда есть пошла Русская земля». Нам повезло. У Марии Семеновны и «Памятники литературы Древней Руси» есть, и Соловьёв. Еще можно у Чивилихина почитать, и вот один очень интересный сборник византийских авторов.

На улице уже темнело, когда история была выучена.

— Еще географию надо… — вздохнул Агей.

— У нас же завтра нет ее.

— Да это я так, для себя, — сказал Агей.

— До свидания, — попрощалась Света.

— До свидания.

Едва за гостьей затворилась дверь, в комнату вошла Мария Семеновна.

— Надо было проводить девочку.

— Проводить?

— Ну конечно!

— Она же местная.

Мария Семеновна всплеснула руками, потом села на диван, опять всплеснула руками и наконец разразилась безудержным смехом, да таким, что и Агей захохотал, совершенно не понимая, что так развеселило его добрейшую хозяйку.

Несправедливость

Школьный день начался уроком истории. Историчку звали Вера Ивановна, но она была такая строгая, такая недоступная, что к ней никогда не обращались по имени-отчеству.

— Четверть катастрофически идет на убыль, а отметок мало. Сегодня поработаем на отметки.

Ответы историчка любила краткие, но оформленные по всем правилам школьного искусства.

— Крамарь, кто такие русы?

— Первые сведения о народе «рус» или «рос» относятся к шестому веку нашей эры. Племя русь жило в Среднем Приднепровье.

— Огнев, из какого памятника древности взята в учебнике цитата, давшая название седьмому параграфу?

— «Повесть временны́х лет».

— Огнев, отвечай как следует.

— Цитата, давшая название седьмому параграфу, взята из «Повести временных лет».

— Что это за повесть… Федоров?

Встал Вова.

— Это было выдающееся для средневековой Европы историческое произведение.

— Историческое произведение, — пропела Вера Ивановна, заглядывая в журнал. — Богатов!

Агей увидел, как Света Чудик просияла ему глазами.

— Кто был первым русским летописцем?

— Я думаю, что так вопрос нельзя поставить.

— Не умничайте, Богатов. Отвечайте по существу.

— Первой дошедшей до нас летописью является «Повесть временных лет», но наверняка были и другие летописи. Как знать, может, чудо еще впереди. Может быть, сыщется и донесторовская летопись.

— Учитесь, Богатов, точно отвечать на вопросы. Я вас прошу назвать имя первого летописца.

Агей сдвинул брови.

— Первого не знаю. Монах Нестор факты для своей повести брал из других, более ранних летописных сводов.

— Достаточно, Богатов! — Историчка села и стала переносить оценки из тетради в журнал. — Итак, начало опроса дало нам следующие результаты: Крамарь — «пять», Огнев — «четыре», Федоров — «пять», Богатов — «три».

— «Три»?! — вскричала Света Чудик.

— Что вас так удивило?

— Несправедливость!

— Это нечто новое.

— Почему Федорову «пять», а Богатову — «три»?

— Я уже тридцать лет изо дня в день ставлю оценки, деточка, и, смею думать, научилась отличать пятерочный ответ от посредственного.

— Мы вчера готовились вместе. Богатов прочитал главу из истории Соловьёва. Вот такой томище! Читал «Памятники…», Чивилихина, византийцев.

— У нас не академия. — Вера Ивановна сначала нахмурилась, но потом раздумала и улыбнулась. — Не академия. У нас школа. Седьмой класс. Нам бы учебник осилить. Особенно такому классу, как «В». Годунов!

Годунов встал.

— Учили?

— Нет, — сказал Годунов.

— Вот так-то, Света Чудик. «Единица», Годунов.

— А вам словно бы в радость?

— Кто сказал?

Встали и Курочка, и Рябов. Вера Ивановна показала им на дверь. Они вышли.

— Несправедливо! — снова вдруг крикнула Света Чудик и расплакалась.

Вера Ивановна побледнела: она не любила громких неприятностей.

Математика и литература

Вячеслав Николаевич тоже опрашивал. Поставил троечку Годунову, а Мишину — четверку.

— Если бы не твои постоянные соревнования, мог бы иметь полновесные пять баллов, — говорил Мишину, а смотрел на Агея. — Богатов, идите к доске. Запишите. Вычислить, не решая квадратного уравнения

где x₁, х₂ — корни уравнения: x² — 5x + 3 = 0.

— Вячеслав Николаевич! — возмутилась Света Чудик.

Она хотела сказать, что этого не проходили, но учитель приложил палец к губам.

Агей, быстро пощелкивая мелом, расправлялся с заданием.

— Теорема Виета…

Hy а дальше делать нечего. Только цифры подставить.

Так, — сказал Вячеслав Николаевич, глянув на доску, — с программой седьмого класса все ясно. Богатов, а решите-ка вот это! Первая слева цифра шестизначного числа — единица. Если сию цифру переставить на последнее место, то получится число в три раза больше первоначального. Найдите первоначальное число.

Агей записал:

— С ответом сходится. Тогда еще одно, последнее задание.

Вячеслав Николаевич взял у Богатова мел и записал:

— Это запись интеграла. Что такое интеграл? Объяснять долго, но данный интеграл численно равен площади фигуры, ограниченной функцией у = х² на промежутке от нуля до двух.

Агей, не отрывая глаз от доски, забрал у учителя мел и, улыбаясь, написал ответ: 8.

— График начертить?

— А ты видишь этот график?

— Вижу. Одна фигура накладывается на другую. Получается прямоугольник.

— Верно. А главное — быстро и красиво! У математики своя красота. Жаль, что не всем дано это видеть. Спасибо, Богатов, садитесь.

Агей сел, а Вячеслав Николаевич стоял перед доской, как перед картиной.

— А какая отметка? — спросила Света Чудик.

— Отметка? — Вячеслав Николаевич не понял. — Ах, отметка!.. В отметке ли дело?

— В отметке! — Света встала, глаза у нее сверкали гневом. — Богатову «трояк» по истории влепили. Ни за что!

— Садись, Света! — улыбнулся Вячеслав Николаевич. — Я Богатову отметку не зажилю, будь спокойна. Только уже не в отметках дело. — Показал на доску. — Это очень серьезно. Чтобы так видеть математику, так ее чувствовать — мало знать. Это, братцы мои, талант!

* * *

Валентина Валентиновна положила на стол журнал, тетради, сумочку, прошла к окну и несколько минут стояла в задумчивости. Класс ждал.

— Вы знаете, — сказала она, все еще не поворачиваясь лицом, — я со вчерашнего дня думаю об одном из ваших сочинений. Не идет из головы.

Она прошла к столу, взяла верхнюю тетрадь.

— Ошибочек многовато? — предположил Вова с первой парты.

— Ошибок в сочинении нет… Собственно, и сочинения нет. — Она не улыбнулась, не рассердилась. — Но есть мысль. Своя мысль. Достаточно обоснованная, дерзкая и честная. Мне показалось, правда, что автор этой мысли не очень-то любит литературу.

— Про тебя, Богатов! — объявил Курочка.

— Да, я говорю о сочинении Богатова. Вот что он написал: «Искусство слова есть высшее искусство человеческой деятельности». И еще: «Я уверен: эпоха высшего развития слова у человечества осталась в далеком прошлом. Мы же верим только в технику»… Не знаю, так ли это?.. Но если это так, то грустно…

— А что вы ему поставили? — спросила Света Чудик.

— Ничего не поставила. Это все так неожиданно. Так взросло… Видимо, человек, живущий на природе, взрослеет много быстрее…

— Как двойки, так пожалуйста! — заупрямилась Света Чудик. — Вот и Вячеслав Николаевич нахваливал Богатова, а пятерочку-то не поставил. Позабыл.

Валентина Валентиновна села за стол, достала из сумочки красный карандаш.

— Пятерища! Во! — оповестил класс Вова, показывая над головой разведенными руками величину Агеевой отметки.

Спартакиада

Секторы размечены белыми линиями. Учителя физкультуры в белых костюмах. Классы замерли, равняясь на флаг. Флаг поднимается медленно. Ветер натягивает трехцветное полотнище, оно звенит. И Агей тоже чувствует в себе этот веселый звон: спартакиада!

Первый вид соревнований для седьмого «В» — бег на полтора километра. В зачет входит время трех первых забегов и последнего.

— Ни пуха ни пера! — напутствует длинноногая Ульяна.

— Нехай! — показывает девчонкам бицепсы Борис Годунов, но на ребят глядит с тревогой. — Уставшего берем на абордаж. Я в общей группе.

Выстрел стартового пистолета.

Пошли.

Сразу же вырвались трое: Мишин, Курочка, Рябов. Впереди четыре круга с хвостиком. Скорость Агею показалась невелика, и он стал прибавлять.

— Не ускоряйся! — цыкнул Годунов. — Нам надо последнего не потерять.

Мишин, Курочка и Рябов мчались впереди, всё отдаляясь и отдаляясь.

— Ах так! — сжал зубы Агей и бросился в погоню.

На втором круге он догнал ребят, обошел и оторвался от них чуть ли не на сто метров.

— Абсолютно первый результат! — вскинул руки учитель физкультуры, словно он-то и победил на дистанции.

Последнего, Вову, Борис Годунов с «камчадалами» и впрямь притащили на руках, удивив всю школу сметливостью. Седьмой «В» вышел на первое место.

В прыжках в длину Агей разделил пятое-шестое места, но ведь с десятиклассниками. А на высоте сел. С последней попытки едва-едва одолел начальные зачетные метр десять.

Среди седьмых классов «В» уверенно шел первым, совсем немного уступая в общем зачете старшеклассникам, но все же уступая.

Перед началом подтягивания — четвертого вида школьного пятиборья — Годунов подошел к судьям и задал им задачу:

— Сколько очков будет дано за подтягивание на одной руке?

Учителя удивились вопросу и, недолго думая, определили:

— Десять!

Подтягивание было самым престижным видом. С перекладины не спрыгивали — сваливались, потратив последние крохи пороха. Однако у Вовы этого самого пороха хватило только на три жима. Курочка, а потом и Рябов, вихляясь изо всех сил, подтянулись по разу.

Никто никого не укорял, но дело было плохо. Огнев принес команде девять очков. «Камчадалы» по семь-восемь.

Пришла очередь двум последним.

— Сначала я, — решил Годунов и одарил команду двадцатью шестью очками.

Под перекладину встал Агей.

— Это он! Он! — закричал кто-то из пятиклашек. — Смотрите!

Агей закусил губу. Подпрыгнул, приладил руки. Снял с перекладины левую и подтянулся на правой восемь раз, потом поменял руку и еще подтянулся восемь раз.

— Не спрыгивай! — крикнул Годунов. — На двух подтягивайся!

Агей подтянулся еще двадцать раз, и руки у него сами разжались от усталости.

Он упал, но ребята подхватили его и стали качать.

— Сто восемьдесят очков! — переглянулись преподаватели физкультуры. — Результат чуть ли не двух классов. Справедливо ли?

По мегафону обратились к командам с тем же вопросом: справедливо ли?

— Справедливо! — как один человек, ответила школа.

Феноменальный рекорд был утвержден.

Плавать пошли на городской пляж.

Годунов сказал Агею:

— Плывем в паре, покажем класс.

Агей усмехнулся: он не умел плавать. Он шел, однако, со всеми, чтобы только посмотреть, как поплывут одноклассники. Но вдруг оказалось, что время, отпущенное для их школы, на исходе. Поэтому все побежали. И сразу на старт, едва рубахи и брюки скинули.

— Ребята! — взмолился Агей.

— Первая пятерка! — скомандовал учитель физкультуры.

Годунов дернул героя спартакиады за руку и поставил рядом с собой. Грянул выстрел.

— Я не умею! — успел крикнуть Агей и сиганул в голубую бездну.

Буль-буль…

Он вынырнул. И снова пошел на дно. И снова вынырнул. Кто-то потянул его, и он очутился на ступенях набережной.

Ступени обросли нежно-зелеными водорослями, были теплыми.

Рядом с ним, отирая воду с лица, сидел Борис Годунов. Подбежал Вова.

— Ты чего?! Плавать не умеешь?!

— Дурак! — сказал Вове Борис Годунов. — Он же с Памира! Там вода в замерзшем состоянии — ледники.

Зачем люди учатся

В понедельник на Агея прибегала поглядеть чуть ли не вся школа: плавает как топор, но зато на одной руке подтягивается!

А вот Курочка Ряба затосковала: и город, и школа забыли ее.

На черчении Курочка Ряба ползала под столами чуть не до конца урока, а когда началась перемена, рванувшиеся на волю ребята обнаружили, что ноги не идут. Курочка Ряба не поленилась — каждому связала шнурками ботинок с ботинком.

Было смешно, но не очень.

* * *

Агей получил письмо от дедушки.

«Друг мой! — писал Виталий Михайлович. — Открылась мне грустная истина. Горы величественны и прекрасны, но, но, но! Без тебя, Агей, ветер уже не свистит, а хнычет. Яки стали хмурые. Даже свету вроде поубавилось. Я понял: ты — мой Памир. Ты — мой свет. Поставил вопрос о замене. Дело решится, конечно, не сразу, но, думаю, эта зимовка у меня последняя».

«Дедушка! — тотчас ответил Агей. — Я смотрю на море, а думаю о вас: о тебе и обо всех наших Агеях. Я хочу во сне видеть наши горы — и не вижу! У меня все хорошо. Сегодня иду учиться плавать. Дельфинов еще не встречал, зато слышал, как чайки хохочут… В школе сначала были трудности, но теперь дела пошли на лад… И еще хочу сказать тебе, дедушка. Спасибо тебе за то, что я — человек с Памира».

* * *

К нему зашел Борис Годунов. Увидел, что Агей сидит за учебником географии, удивился:

— Чего ты учишь? Двоек, что ли, испугался? Она их в дневниках ставит, а в журнале — будь спокоен — все мы хорошисты.

— Это я так, — сказал Агей, — эксперимент задумал.

Они пошли на море. Годунов завел Агея по грудь.

— Ложись на воду лицом вниз, с открытыми глазами. И не бойся: море держит.

Агей лег — получилось.

— Теперь на спину.

На спине тонул.

— Не горбься! — командовал Годунов. — Голову откинь! Главное, не дрейфь — не утонешь.

Немножко получилось.

— Ну, вот и всё, — сказал Годунов. — Теперь ложись обратно лицом вниз и руками греби.

— Получилось! — удивился Агей.

— Учителя-то какие! Ну, барахтайся. — И Годунов уплыл в такую даль, что Агей из виду его потерял.

Потом они возвращались домой.

— Пошли на дискотеку, — предложил Годунов.

— Нет, — сказал Агей. — Мне учить надо.

Годунов остановился, рот набок съехал, глаза злые.

— Все выучишь, напялишь очки, миллион заработаешь… А я пойду в мореходку. Девять месяцев проваландаюсь как-нибудь — и в море, в загранку. У тебя будет машина, и у меня будет. Только я уже через три года стану человеком, а тебе и десяти лет не хватит. Точно не хватит. Седьмой, восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый — пять, пять лет института, потом — что там у вас? — магистратура, аспирантура. На сколько это, года на три-четыре? Да еще ведь диссертацию надо защитить. Двадцать лет жизни никаких денег не стоят.

— Я думаю, ты не прав, — сказал Агей.

— Я не прав?! Ну, валяй, загни про красивую ученую жизнь, так и быть, послушаю.

Агей шел молча. Вдруг поднял руку, показал на статую женщины на доме.

— Кто это?

— Кто… баба.

— Нет, это не баба. Это богиня. И зовут ее Артемида или Диана.

— Откуда ты знаешь?

— По ро́жкам. Видишь рожки? Только это не рожки — это знак новолуния. Богиню называли трехликой — по трем фазам луны. Артемида научила людей собирать по ночам волшебные травы. В Риме в честь ее был храм, который освещали по ночам. А Сервий Туллий построил святилище в Авантине. Всем мужчинам ход туда был запрещен. И между прочим, чтобы занять место жреца в храме Артемиды, новый жрец убивал старого.

Агей огляделся.

— Я, к сожалению, не знаю южной растительности. Но это вот растение не здешнее. Имя ему — испанский дрок. Я хоть видел его раньше только в ботанических атласах, но знаю, что сок его ядовит.

— Точно. Ну а еще что ты знаешь?

— Я знаю, сколько лет земле, на которой мы с тобой стоим.

— Сколько же?

— Крым появился в меловой период, семьдесят миллионов лет тому назад. Мы только что прошли этот материал. А еще я знаю, что ученые пробиваются и пробьются к центру нашей Галактики, которая, вероятнее всего, есть черная дыра. Здесь, на этом вот месте, две с половиной тысячи лет тому назад бегали мальчишки-греки, потому что город был греческий… Но, Годунов, это только полдела — знать, надо еще и уметь. Тысячу лет назад в Европе жило всего тридцать миллионов человек, и половина из них голодала. Не умели себя прокормить. Сейчас в Европе живет семьсот миллионов. И голодных во много раз меньше, чем в тысячном году. Их бы совсем не было, если бы не война. Снова, как в древности, разрушен Вавилон, прекрасная Пальмира взорвана. Война гонит народы Востока в Европу. Ты можешь сколько угодно улыбаться, Годунов, но от голода избавляет мир уже не труд, а наука. Вот почему я хочу знать. Кстати, машины у меня не будет. Я не стану отравлять воздух ради своего собственного удобства.

— Чего ты шумишь? — сказал Годунов, возя носком кроссовки по земле.

— Годунов! Ты подумай вот о чем… Если мы знаем созвездия — значит, и звезды нас знают. Если мы любим растения, которые дают нам кислород, жизнь, то и они нас любят… Мне повезло: я дружил со снежным барсом, с яком, с сурками. Жалею, что стрелял в волков, — с ними тоже можно дружить. Со всеми живыми существами можно дружить… Это глупость, когда говорят: человек — властелин природы. Нахальная и постыдная глупость! Ученые, Годунов, не властвуют — они слушают окружающий мир. Мир думает вместе с нами, у нас с ним жизнь единая.

— Ну ты даешь! — Годунов усмехнулся, но в голосе его была растерянность.

— Ладно, — сказал Агей, — пойду географию долбить.

Они разошлись.

— А зачем географию-то? — крикнул вдогонку Годунов.

— Я же говорю — эксперимент.

Ответ за весь год

Первая четверть благополучно подходила к концу.

— А что-то не блещет ваша звезда, — сказал физик Вячеславу Николаевичу. — Троечку ему сегодня поставил.

— А у меня он опять с двойкой, — откликнулась Вера Ивановна. — Снова за свое: не успел.

— Странный мальчик, — согласилась Валентина Валентиновна. — На литературе он тоже нем как рыба. Домашнее сочинение не сдал.

— Обязательно спрошу сегодня! — пообещала Лидия Ивановна. — Он у нас теперь герой-физкультурник, а сила есть — ума не надо.

* * *

Богатова она вызвала, не успев двери за собой закрыть. В классе, как всегда, было шумно. Агей встал, но к доске не пошел.

— Что ты голову опустил? Или, может, не успел урока выучить?

— Нет, я успел, — сказал Агей. — Я успел выучить не только заданный урок, но и весь учебник. Я хочу ответить вам за весь год.

Лидия Ивановна заморгала ресничками.

— Как — за весь год? За весь го-о-од?

Класс смотрел во все глаза на учительницу.

Она оправила двумя руками прическу, не зная, как к этому относиться. Может, это очередное шутовство седьмого «В»?

— Ребята! — нашлась она наконец. — Я приглашаю вас всех на самодеятельный экзамен, который мы проведем после окончания урока.

— Давайте сразу! — предложила Крамарь, оглядываясь на чудно́го своего соседа.

— Ну что ж, согласна! Богатов, к карте! Тема: «Дальний Восток».

Агей взял указку в левую руку, а правой любовно провел по карте от Чукотки до Владивостока.

— Вот он, наш Дальний Восток. Земля для русских людей удивительная и желанная. До сих пор удивительная и желанная.

Лидия Ивановна подняла брови, хотела что-то сказать, но промолчала.

— Глядя на карту, за Уральский хребет, мы говорим: Сибирь. Однако не включая в это понятие земель Дальнего Востока. Дело тут не только в великой удаленности и окраинности, но и в само́м характере климата. Дальний Восток — это зоны континента, наиболее подверженные дыханию океанов. Если на Чукотку давит всей тяжестью своей Северный океан и влияние воздушных масс Тихого океана незначительно, от пятидесяти до двухсот пятидесяти километров, то на юге ярко выраженный муссонный режим достигает семисоткилометровой глубины. Но может быть, главной характеристикой данного района является возраст его основных структур. Это самая молодая земля на планете. Мезозой. Горы здесь возрожденного типа. Площадь экономико-административных границ региона чуть более трех миллионов квадратных километров… Я начну свой рассказ не с влажного юга, где произрастают пробковый дуб, лимонник, женьшень и удивительная ягода красника, и не с острова Врангеля, давно уже ставшего заповедным местом, но с Камчатки. С земли, где вулканы и поныне дышат, извергают лаву, рождаются на глазах вулканологов…

О вулканах Агей говорил так, что и Лидия Ивановна заслушалась. Потом спохватилась, принялась задавать вопросы, заглядывая в учебник.

— Десять! — считал Курочка. — Двадцать!

И после звонка ребята сидели, словно это не был последний урок. Лидия Ивановна заволновалась.

— Да, — сказала она, — материал вы знаете, но…

— Что «но»? — спросил Годунов.

— Формулировки…

— Какие формулировки? Задавайте вопросы, я буду отвечать…

— Так не положено! Еще первая четверть не кончилась, а он весь учебник вызубрил! Если хотите, могу поставить за четверть — и то четверку, потому что двойки были. — От досады Лидия Ивановна стала красная, принялась быстро складывать в портфель свои тетради, конспекты.

— Пятерку ставьте! — вдруг очень тихо и настойчиво сказала Чхеидзе. — Был экзамен, мы свидетели.

Лидия Ивановна двинулась к выходу, но Годунов оказался у двери первым и загородил выход столом. Кричали все.

Дверь отворилась — на пороге стоял директор. Годунов быстро убрал стол.

— Что здесь происходит?

Класс молчал. Лидия Ивановна тоже молчала. Директор повернулся к Агею, все еще стоявшему у карты с указкой в руках.

— Может быть, вы, Богатов, объясните?

Агей положил указку на стол.

— Я сдавал экзамен по географии. И я его сдал. Весь курс.

— Он действительно ответил на все вопросы, и много полнее, чем в учебнике, — сказала Чхеидзе.

— Так вы радуетесь?

— У нее порадуешься! — зло крикнул Годунов.

Директор только глянул в его сторону.

— Лидия Ивановна, я попрошу вас остаться. Все свободны.

Едва дверь за ребятами закрылась, Лидия Ивановна сказала:

— Я ему оценку за год не поставлю.

— А сначала пообещали?

— Ничего я не обещала. Это непорядок.

— Непорядок знать весь материал?

— А что вы-то от меня хотите?! Такого еще не было… А если они все?..

— Если они все будут хорошо знать географию?

— Как хотите, но я установленных правил нарушать не намерена. В конце года — пожалуйста, но только на основании четвертных отметок.

— Удивительно! — сказал директор. — Вы даже не порадовались такому хорошему событию. Жаль.

Встреча с ветераном

В учительской было шумно, как в классе.

— С моими ребятами не соскучишься! — смеялся Вячеслав Николаевич. — Пройдут всю программу за полгода — вот вам и ускорение!

— Что вы радуетесь, как школьник! — строго сказала Вера Ивановна. — А если действительно пройдут, что тогда?

— Тогда мы покупаем билеты до Хорога и наш милый Снежный человек знакомит нас с Памиром.

— Это было бы чудесно! — сияла Алла Харитоновна. — Класс работает, удесятерив силы, а выигранное время — на знакомство со страной, если деньги позволят — со странами мира. Вот тогда ребята действительно могли бы избирать свой путь не наугад, не по желанию родителей, а на самом деле зная, чего они хотят.

— Фэнтези! — совсем рассердилась Вера Ивановна. — Фэнтези!

И тут в учительскую вошла библиотекарь вместе с ветераном войны.

— Дядя Костя?! — удивилась Алла Харитоновна.

— Здравствуй, Алла! Вот, рассказать позвали. А я думаю: чего ж не рассказать!

— Ах, дядя Костя, вы же у нас и герой, и мастер замечательный!

— Не отрицаю! — Лицо у дяди Кости стало серьезным.

Таким он и предстал перед седьмым «В». Усыхающий старичок с голубенькими мальчишескими глазами и по-мальчишески же задранным подбородком.

— Встреча! — объявила Зина. — К нам пришел один из героев Великой Отечественной войны Константин Иванович Стригун.

— Вот именно — стригун, — утвердительно закивал дядя Костя и вынул из кармана потертый кисет.

— Времен войны? — спросил Вова.

— Вот именно, — согласился дядя Костя и принялся доставать из кисета ордена.

— Три Красного Знамени, — подсчитывал Вова, — три Красной Звезды, орден Отечественной войны первой степени и еще один, тоже первой степени.

— Этот я получил недавно. — Дядя Костя отложил орден в сторонку. — Как видите, на фронте я от дела не бегал.

Поднялась рука. У Зины в глазах мелькнула тревога: вопрос задавал Курочка.

— Дядя Костя, — спросил он, — а вы на войне тоже были парикмахером?

— Как ты смеешь? Немедленно садись! — У Зины даже слезы на глаза навернулись.

А дядя Костя просиял.

— Был я на войне парикмахером! Один, правда, день всего, но был! Вызывает меня спозаранок генерал, командир дивизии, и говорит: «Был слух, что вы, товарищ лейтенант, в Москве в „Метрополе“ работали до войны». — «Так точно, — отвечаю, — стажировался». — «Дела своего не забыли?» — «Никак нет! Я в своей роте отличившихся бойцов сам и брею, и стригу!» — «Всякое, — говорит, — на войне бывает». И дает мне задание — срочно явиться в штаб фронта. Таким вот образом довелось мне, ребята, поработать над головой известнейшего нашего маршала. Его парикмахер заболел, а тут из Москвы весть: едут союзники.

— А какой маршал-то? — не утерпел Вова.

— Секрет! — улыбнулся дядя Костя.

— Военная тайна, что ли?

— Какая тут может быть тайна? Это мой секрет! Вы вот теперь поглядите на маршалов Великой Отечественной и будете думать: не этого ли стриг и брил наш дядя Костя?

Ребята засмеялись, а старый парикмахер собрал ордена в кисет.

— А теперь я расскажу вам о своей работе.

Кто-то с Камчатки присвистнул.

— Ребята! — вскочила Зина.

— Не волнуйтесь, — успокоил ее дядя Костя. — Дети хотят знать, за что ордена дают. Желание понятное. Но вот какое дело! О войне я никогда и никому не рассказывал. Зарок у меня такой. Я ее похоронил в себе. И дай бог, если она со мною в землю сойдет навеки… Скажете — чудак! А я и сам знаю, что чудак, но слово держу… Ну а про мое ремесло я прошу вас послушать меня. Просто очень вас прошу.

Дядя Костя почему-то поклонился, и класс затих.

— Вот вы думаете: ну что такое — парикмахер! Так, приложение жизни… Может, и правильно думаете. Но есть тут этакий коленкор. Вот Пушкин. Брит, с бакенбардами. А ведь отрасти он усы, бороду, прическу смени — другой был бы человек. Или Гоголь. Есть рисунки, где он стрижен и с модным коком. Такого Гоголя мы не знаем. Мы знаем нашего Гоголя и нашего Пушкина. И других нам не надо. Не согласимся на других. А ведь образы этих великих людей, конечно, в первую очередь сотворены их талантом, но еще и парикмахерами. Так что я на свою работу смотрю как на очень достойную. Взять современных людей. Нас, сегодняшних, ни с кем не спутаешь. Все бриты под ноль. А через чьи руки все эти головы-то прошли? То-то и оно!

Дядя Костя улыбнулся и вдруг скинул пиджак, а под пиджаком на нем оказался тонкий белый халат, точнее блуза.

— Если желаете, сотворю на ваших глазах чудо! — Он пробежался глазами по ребячьим головам. — Вот вы — желаете?

— Я?.. — Ульяна встала, вспыхнула, села и опять встала. — Желаю!

И чудо совершилось.

— Ульяна! — ахнула Крамарь. — Да ты как… парижанка!

Все захлопали, а сияющий дядя Костя сначала раскланялся, а потом решительно замахал руками.

— Обижаете! При чем тут Париж? Это наша работа, местная. Вот здесь она, собака, зарыта.

Дядя Костя нахмурился, убрал инструменты, надел пиджак. Ребята ждали рассказ про собаку.

— Мы приучены, что лучшая жизнь — в столицах. Оттого и стрижем плохо, тротуары подметаем кое-как, сошьем костюм — куры и те смеются. Я с такой жизнью всю свою жизнь несогласный! Пусть хоть и из Парижа приезжают, поглядят на головы женщин в нашем городе — загляденье! Загляденье ведь?

— Загляденье! — согласились девочки.

— Вот! А что москвичи берут с собой, покидая наш город? Конечно, фрукты и обязательно хлеб. То заслуга Матвея Матвеевича, нашего булочника.

— В каждом бы деле так! — сказал Годунов.

— Золотые слова! Потому и пришел к вам. Помните, ребята, какие мы, такая и жизнь у нас. Ну а если кому-то по душе парикмахерское дело, прошу ко мне в ученики. — И виновато поглядел на Зину. — Веничек бы надо: насорили мы тут чуток.

Борис Годунов и Курочка Ряба

Агей шел из библиотеки. Книги он нес под мышками.

— Эй, Михайло Ломоносов! — крикнул ему один из «камчадалов» и тотчас получил затрещину от Бориса Годунова.

— Историю, что ли, теперь хочешь кинуть? — спросил Годунов, водя пальцем по корешкам книг.

— Историю и зоологию.

— А в пристенок с нами не хочешь?

— Времени жалко.

— А мы вот не жадные на время. У нас его — во! Хоть по горло залейся! — Годунов вдруг повернулся к дружкам и запустил в них монетой. — На память от лучшего товарища! Я с тобой, не возражаешь?

— Пошли, — сказал Агей.

— Хороший дед!

— Ты о ком?

— О дяде Косте, который на классный час приходил. Я у него, между прочим, стригся, а про ордена не знал. Три дня о нем думаю. Мировой дед!

— По-моему, все люди удивительные, — сказал Агей.

— И наша Лидия Ивановна?

— Много ты про нее знаешь?

— Я одно знаю. Вот из дяди Кости получился бы учитель.

— Он меня, между прочим, в ученики принял.

— Ты в ученики к нему пошел?! — Годунов глаза вытаращил. — В парикмахеры? А твоя математика?

— Ремесло математике не помеха.

— Но зачем тебе это?

— Не только голова — руки тоже пусть знают.

— Но зачем? Зачем?

— Жене буду прически делать. Чтоб всем на удивленье.

— Мировецкий ты парень, Агей! Я тоже пойду к дяде Косте. Из рейса возвращаемся, а все у нас… как эти… как сэры. — Годунов взял Агея за рукав. — Слушай, только честно скажи: мне с английским уже полная хана?

— Почему?

— Да потому, что как начали мы его учить, так с той поры я его и не учу.

— У меня учебник есть, его сами англичане написали. За месяц класс нагонишь. Но заниматься надо каждый день.

— Может, попробуем?

— Давай.

— А когда приходить?

— Приходи в пять. Полчаса учим — купаемся. И потом еще полчаса. Ну а дома сам будешь работать.

* * *

С утра вся школа говорила о Курочке Рябе.

Кому пришла в голову уж никак не светлая мысль — напугать кладбищенского сторожа, осталось тайной.

Заботясь о славе, Курочка Ряба пригласила зрителей. Зрителей было пятеро. Трое от трех седьмых, один из пятого и один из шестого.

Вечерело. Сторож, собираясь закрыть ворота, обходил печальные свои владения.

Вдруг могила перед ним зашевелилась, и поднялся… голый человек в юбочке, очень похожей на те, в каких балерины изображают лебедей.

И тотчас из-за сумрачных кипарисов явился гигант.

Сторож присел и крикнул тонюсенько, по-петушиному:

— Джульба-а-арс!

Больше всего досталось «балерине». И кабы не юбка из куриных перьев!..

— Все обошлось, — делился впечатлениями Курочка. — Во-первых, собака умная. Естественно, она напала на Рябова. И заметьте, не кусала, а только обозначала места, которые вполне бы могла и откусить.

— А почему это — естественно? — негодовал Рябов.

— Ну я-то был на ходулях. Собака не дура, чтоб зубы о дерево портить.

Историю пересказывали, смеялись. Но опять что-то не очень весело.

Лунная ночь

Перед тем как зазвонить будильнику, Агею приснился сон. Огромная комната. «Заходите», — сказали ему. Он зашел. И тут раздался хохот. «Это же мышеловка», — догадался Агей и почувствовал, что ему тесно в комнате. Он-то ведь не мышь. Хотел выйти, а кругом петли, крючки, обязательно за что-нибудь заденешь, и мышеловка захлопнется.

Тогда он составил формулу и высчитал объем мышеловки, объем тела и нашел единственное положение, при котором тело избегало соприкосновения с петлями и крючками. Поза оказалась удивительно простой: надо было присесть на корточки, а левую руку поднять над головой в виде гуся.

* * *

Седьмые классы первую четверть закончили на два дня раньше обычного: хозяин садов и виноградников попросил школьников помочь собрать яблоки.

Вячеслава Николаевича вызвали в Москву, и с седьмым «В» осталась Валентина Валентиновна.

Сад был всего в двух километрах от моря, и после работы всей гурьбой отправились на берег — посидеть у костра. Но и костра не стали зажигать. Взошла луна, потерявшееся в темноте море просияло, и Валентина Валентиновна предложила читать любимые стихи.

Прочитали «Прощай, свободная стихия…», «Нелюдимо наше море…», а Ульяна прочитала сонет Мицкевича.

Вдруг Крамарь сказала:

— Я хочу сделать заказ. Пусть почитает Агей.

Все примолкли, ожидая стихов.

Море, степь и южный август, ослепительный и жаркий.

Море плавится в заливе драгоценной синевой.

Вниз бегу. Обрыв за мною против солнца желтый,

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Владимир Александрович Романов (1847–1909) — дядя царя Николая II, великий князь, командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа. Именно он отдал роковой приказ о пресечении беспорядков в Петербурге 9 января 1905 г.

2

На Ходынке. — Имеется в виду Ходынское поле в Москве, где 18 мая 1896 г. во время раздачи подарков по случаю коронации Николая II случилась кровавая давка.